Антропоморфизм в религии и науке
— Я мог бы, — продолжал Онисим Васильевич, — на этом и кончить мои возражения докладчику. Но в его речи есть еще один пункт, который нельзя пройти молчанием. Докладчик утверждает, что люди сами создали себе богов по своему образу и подобию: с головой, руками, ногами и другими членами. Он, однако, забыл, что вчера сам же вычитал из книги Кунова, что некоторые дикие народы обоготворяют крокодилов, змей, шакалов, ястребов, коршунов и других животных, совсем не похожих на человека ни образом, ни подобием. Стало быть, даже эти дикари создавали себе богов не по своему образу и подобию.
Что же касается других, так называемых первобытных людей, которые поклонялись невидимым духам, то к ним еще менее применима эта теория о создании людьми богов по своему образу и подобию. Эти язычники признавали своих богов бессмертными, а себя они считали смертными; богов — всесильными, себя же слабыми; богов — творцами мира, а о себе знали, что они не могут и былинки создать; богов мыслили невидимыми, духовными, себя же — телесными; богов — управителями всех явлений природы, себя же — рабами ее и т.д. Разница между даже языческими богами и их почитателями такая существенная, что о сходстве между ними или о подобии не может быть и речи. Если некоторые язычники представляли себе богов в виде каких-то героев или великанов в человеческом образе, то это было печальным заблуждением.
Христианская же религия никогда не учила антропоморфизму. Напротив — она изобличала, как заблуждение и ересь, представление Господа Бога в телесном образе. Бог есть Дух, неограниченный ни местом, ни временем, ни другим чем-либо. Если человек имеет в себе образ Божий, то не в теле, а в духовной своей сущности: в разуме, воле, совести. Правда, в священных книгах говорится о Боге человекообразном: о лице Господа, о мышцах Его, очах, руках и т.п. Но ведь это только аллегория — иносказание. Человек, ограниченный своей телесностью, не может иначе выразиться о свойствах Божьих. Заставьте самого гениального художника изобразить такие акты в его сознании, как любовь, ненависть, ужас и т.п., и он не иначе может их представить, как в телесной аллегории, хотя прекрасно знает, что эти акты духовны, а не телесны. Психология установила, что хотя мы имеем понятия не материальные, все же «представляем духовное посредством материальных уподоблений»[84]. Даже науки, в которых выработался точный и определенный язык, не могут обойтись без антропоморфизма. Например, о барометре и термометре, физических приборах, физики выражаются как об одушевленных предметах, называя их чувствительными. Да разве эти приборы имеют чувства, нервы, мозг? Ни один физик ничего подобного не предполагает в них. Но иначе он не может выразиться. Ученый люди считают антропоморфизм неизбежным в науке, совершенно законным явлением в этой области «Наши чувства, — говорит профессор физики Э. Лехер, — являются единственными входными дверями нашего познания. Мы должны прежде всего мыслить в образах, какие дает нам непосредственное чувственное восприятие. Даже самая одаренная фантазия не может не подчиниться этому: равным образом и самый благочестивый художник, который пожелает нарисовать божество в виде живого реального существа, должен будет сделать это в образе, понятном для него и его сотоварищей — людей, т.е. в образе человека. Мы, люди, должны все очеловечивать. Дух, который мы можем постичь, должен быть подобным нам. Но такой антропоморфизм господствует во всех мысленных образах, а следовательно, также и в научных»[85].
Не станет же наш докладчик отвергать науку из-за такого антропоморфизма. Нет никаких оснований отвергать и Бога из-за того только, что человек не может о Нем иначе говорить, как только телесным языком. В нашем Евангелии и в других наших священных книгах, а также богослужебных, Господь наш Исус Христос именуется: Камнем, Лозою, Дверью, Путем и т.п. уподоблениями и образами. Пожалуй, на основании этих выражений атеисты станут еще изобличать нас в поклонении камню и двери, лозе и дороге. От этих обвинителей всего можно ожидать. Но такое изобличение было бы глупостью. Такою же глупостью является и обвинение нашей религии в антропоморфизме, т.е. в представлении Бога в телесном, человекообразном виде.
Мы веруем, — закончил Уральцев почти молитвенным тоном, — в Единого, Истинного, Вечного, Вездесущего и Всемогущего Бога — Творца неба и земли, Источника и Подателя всех благ!
Онисим Васильевич сошел с кафедры под сдержанное, почти молчаливое, одобрение всей публики. Никто не посмел ему аплодировать. Никто не выкрикнул светского приветствия. Все были охвачены молитвенным настроением. Только по лицам, сияющим радостью, можно было судить об их восторге и благодарных чувствах к своему любимому оратору.
Как только Уральцев покинул кафедру, все взоры многочисленной публики обратились на Степанова. Он продолжал сидеть угрюмым и злобным. В этот момент подошел к нему один из товарищей и стал что-то говорить ему потихоньку. Заметно было, что он предлагал ему что-то сделать. Судя по тому, что Степанов сказал в ответ, тоже негромко: «Нет я еще буду говорить», — можно догадаться, что тот предлагал ему закрыть собрание и уйти. Степанов сразу подбодрился, даже стал улыбаться. Он не пошел почему-то к кафедре, остался на том же месте, где сидел, и, даже не вставая, начал свою речь. Говорил он небрежно, точно дело касалось каких-нибудь пустяков, о которых можно бы и совсем не говорить: только на мгновение воодушевлялся он на некоторых местах своей речи, чем невольно обнаруживал в себе привычного оратора.