Синтетический и аналитический строй языков

К вопросу о синтетическом и аналитичес­ком строе языков можно подходить по-разному. Что это вопрос грамматический, никто не спорит, но одни исследователи в определении этого важного вопроса идут от морфологии, другие — от синтаксиса. Однако есть и третий путь: идти от классифика­ции грамматических способов и их употребления в том или ином языке. При этом соблюдаются интересы и морфологии, и син­таксиса.

Все грамматические способы можно разделить на два принци­пиально различных типа: 1) способы, выражающие грамматику внутри слова, — это внутренняя флексия, аффиксация[339], повторы (настоящие повторы отнюдь не словосочетания, а удвоенные формы слов), сложения, ударение и супплетивизм, 2) способы, выражающие грам­матику вне слова, — это способы служебных слов, порядка слов и интонации. Первый ряд способов называется синтетйческим (синтетический — от греческого synthetikos (synthesis — “сочетание, составле­ние”) — “получающийся в результате синтеза”, “объединяющий”), второй — аналитическим (аналитический — от греческого analytikos (analysis — “развязывание”, “разре­шение”) — “получающийся в результате анализа”, “разъединяющий”).

Значение этих терминов сводится к тому, что при синтетичес­кой тенденции грамматики грамматическое значение синтетизи-руется, соединяется с лексическими значениями в пределах сло­ва, что при единстве слова является прочным показате­лем целого; при аналитической же тенденции грамматические зна­чения отделяются от выражения лексических значений; лекси­ческие значения сосредоточены в самом слове, а грамматичес­кие выражаются либо сопровождающими знаменательное сло­во служебными словами, либо порядком самих знаменательных слов, либо интонацией, сопровождающей предложение, а не данное слово.

От преобладания той или другой тенденции меняется характер слова в языке, так как в языках синтетического строя слово, буду­чи вынутым из предложения, сохраняет свою грамматическую характеристику. Например, латинское слоъо/Шит, кроме того, что оно лексически обозначает “такое-то имя родства (сын)”, показы­вает, что: 1) это существительное, 2) в единственном числе, 3) в винительном падеже, 4) это прямое дополнение. И для характе­ристики строения предложения эта “вырванная” форма filium дает многое: 1) это прямое дополнение, 2) зависящее от сказуемого — переходного глагола, 3) при котором должно стоять подлежащее', определяющее лицо и число этого сказуемого — глагола. Слово синтетических языков самостоятельно, полноценно как лексичес­ки, так и грамматически и требует прежде всего морфологическо­го анализа, из чего синтаксические его свойства происходят сами собой. В сложном предложении, например в том же латинском языке, есть особые явления, не вытекающие из синтетических свойств слов, например “согласование времен” (consecutio temporum).

Слово аналитических языков выражает одно 'лексическое зна­чение и, будучи вынуто из предложения, ограничивается только своими номинативными возможностями; грамматическую же ха­рактеристику оно приобретает лишь в составе предложения.

В английском “кусок” — round — это только “2πR”, если не знать, из какого предложения этот “кусок” вынут; конечно, это не всегда то же самое слово, что выявляется только в синтаксических контекстах (a round table — “круглый стол”, a great round — “боль­шой круг” и т. п.); русские же слова круг, круглый, кружить и без синтаксического контекста понятны как явления лексики, и поэ­тому они несопоставимы с английским round. Это грамматически разные явления.

Из этих общих положений есть целый ряд следствий. Одно из них состоит в том, что выражение грамматических значений в син­тетических языках повторяется как в согласованных членах пред­ложения, так и в пределах форм одного и того же слова.

Можно сравнить “перевод” с одного языка на другой такого предложения, как Большие столы стоят:

Немецкий язык: Die grossen Tische sicken — множественное число выражено четыре раза: артиклем (аналитически) и аф­фиксами в существительном (Tisch-e), в прилагательном (gross-en) и в глаголе (steh-en) (синтетически).

Русский язык: Большие столы стоят — множественное число выражено три раза: в существительном (стол-ы), в прилага­тельном (больш-ие) и в глаголе (сто-ят) (синтетически).

Английский язык: The great tables stand — множествен­ное число выражено два раза: в существительном (table-s) (синте­тически) и в глаголе — отсутствием -s (stand), указывающего на единственное число в настоящем времени (синтетически).

Казахский язык: Улкэн столдар -еур — множественное число выражено только один раз: в существительном (столдар) (синтетически).

Французский язык: Les grandes tables restent debout — множественное число выражено только один раз в артикле les [le] (аналитически). Так называемые “окончания множественного числа” во французском -s, -ем и т. п. — факты письма и орфографии, а не языка; множественное число внутри французского слова не выражается.

Даже если сравнить образование тех же форм множественного числа в близкородственных языках, как немецкий и английский (в тех же по происхождению словах Buch, book — “книга” и Мапп, man — “человек”), видна будет тенденция синтетическая (в па­раллельном повторении грамматического значения) и аналити­ческая (в желании только один раз выразить данное грамматичес­кое значение):

Немецкий язык:	Множественное число выражено трижды:
das Buch — die Bucher der Mann — die Manner	1) внешней флексией -ег 2) внутренней флексией Buch — Büch-, Mann — Мäпп- 3) сменой артикля das, der — die

Английский язык: the book — the books the man — the men

Множественное число выражено в каждом примере только один раз: 1) в book — books только внешней флексией (нет внутренней флексии, и артикль не меняется) 2) в man — men только внутренней флексией; артикль в английском различать число не может[340]

К типичным синтетическим языкам относятся древние пись­менные индоевропейские языки: санскрит, древнегреческий, ла­тинский, готский, старославянский; в настоящее время в значи­тельной мере литовский, немецкий, русский (хотя и тот и другой с многими активными чертами аналитизма); к аналитическим: романские, английский, датский, новогреческий, новоперсидский, новоиндийские; из славянских — болгарский.

Такие языки, как тюркские, финские, несмотря на преобла­дающую роль в их грамматике аффиксации, имеют много анали­тизма в строе благодаря агглютинирующему характеру своей аф­фиксации; такие же языки, как семитские (например, арабский), синтетичны, потому что грамматика в них выражается внутри сло­ва, но они скорее аналитичны по агглютинирующей тенденции аффиксации. Конечно, и в этом отношении бывают отклонения и противоречия; так, в немецком артикль — явление аналитическое, но он склоняется по падежам, — это синтетизм; множественное число существительных в английском выражается, как правило, один раз, — явление аналитическое, но то, что это выражается фузион-ной аффиксацией, — синтетизм и т. п.

ГРАММАТИЧЕСКИЕ КАТЕГОРИИ

Грамматические категории (категория — от греческого kategoria — “доказательство”, “показание”; при­менительно к мышлению, языку, искусству — основные разряды, группы явлений в данной области) — это объединения, группы, совокупности однородных грамматических явлений и прежде всего совокупности однородных грамматических слов при раз­личии их форм.

Единство той или иной категории обусловлено не способом выражения, а общим грамматическим значением.

Так, формы существительных: столу, стене, пути, хотя и име­ют разное оформление аффикса: [-у, -э, -и], т. е. разную грамма­тическую форму, но объединены общим значением дательного падежа существительного; так же и такие разно оформленные ви­довые пары глаголов, как

достигать — достичь

нарезать — нарезать

делать — сделать

толкать — толкнуть

решать — решить

посылать — послать

брать — взять

Хотя в каждой паре они и оформлены разными способами раз­личения, но объединяются независимо от этого в две категории: первые глаголы в каждой паре — несовершенный вид, вторые — совершенный.

Категории в грамматике могут быть более широкие, например части речи, и более узкие, например явления внутренней группи­ровки в пределах той или иной части речи: в существительных — категория числа, грамматические категории собирательности, аб­страктности, вещественности и т. п., в пределах глагола — катего­рии залога, вида и т. д.. Античная филология знала другое деление грамматических фактов: части речи и их акциденции (акциденции — от лат. accidens, acciden-tis — “случайный”) (у имен существительных — род, число, падеж; у глаго­лов — наклонение, время и т. п.).

Следовательно, термины “грамматическая форма” (или грам­матические формы) и “грамматическая категория” (или граммати­ческие категории) не следует смешивать. Грамматическая форма связана со способом выражения: это соотношение грамматическо­го значения и грамматического способа выражения этого значе­ния в их единстве (см. выше).

Грамматическая же категория не связана с определенным или данным способом грамматического выражения, но это не значит, что грамматическая категория — область понятий, логики и стоит вне языка, может быть “надъязыковой”, общей всем языкам. Попытка некоторых лингвистов обосновать некий “верхний этаж” над грам­матикой в виде “понятийных категорий” не привела ни к чему, кроме игнориро­вания специфики отдельных языков и их групп; “понятийные категории” не при­водят к пониманию грамматики, а уводят от нее. На­оборот, грамматическая категория только тогда факт языка (а иным она быть не может), если она в языке выражена грамма­тически, т. е. опять же теми или иными грамматическими спо­собами, но одним или разными — для грамматической категории не существенно.

Несоответствие грамматических категорий в разных языках — лучшее свидетельство специфичности подбора грамматических ка­тегорий в каждом языке.

Так, категория определенности и неопределенности, очень су­щественная для грамматики романо-германских языков и отчет­ливо выраженная в этих языках различием определенных и неоп­ределенных артиклей, отсутствует в русском языке, но это не зна­чит, что русские не могут иметь в сознании этих значений, — они только выражают их обычно лексически (т. е. особыми словами, например местоимениями этот, тот и т. п. для определенности и какой-то, некий и т. п. для неопределенности). Употребление числительных один, одна, одно, одни тоже может служить в русском выражением неопределенности (как артикль ип во французском, ein в немецком и т. п.); в северных русских говорах, наоборот, для выражения опреде­ленности употребляется местоименная частица: от, та, то, те после слова (дом-от, изба-то, окно-то, грибки-те и т. п.).

Особый всесторонне-окончательный вид сомалийского языка, выраженный повтором fen -fen от глагола fen — “глодать”, по-рус­ски мы переводим: “обгладывать со всех сторон, до конца”, где то, что для сомалийского языка (грамматическое значение вида) вы­ражено грамматическим способом повтора, по-русски передается лексически, словами: “со всех сторон”, “до конца”, тем самым та­кая видовая категория свойственна сомалийскому языку и несвой­ственна русскому.

Значение “двойственности” в одних языках имеет узаконенное грамматическое выражение формами двойственного числа (старо­славянский, древнегреческий, санскрит, древнерусский, литовский), в других же языках, где нет категории двойственного числа, то же самое может быть выражено сочетанием числительных со значе­нием “два”, “двое” и соответствующих существительных.

Привычное для русских различение категории одушевленнос­ти и неодушевленности существительных, проявляющееся в вини­тельном падеже множественного числа (Я вижу концы — Я вижу отцов, Я вижу точки — Я вижу дочек, Я вижу зрелища — Я вижу чудовищ), а для мужского рода и в единственном числе {Я вижу конец — Я вижу отца), необычно для иных европейских языков (равно как и различение категории глагольного вида, даже рода существительных не знает английский язык и все тюркские). Различение грамматических категорий одушевленности и неодушевленности ни в коем случае не следует смешивать с “пониманием” различия “живого” и “неживого”; так, в русском языке слова покойник, мертвец входят в категорию одушевленности, слова народ, пролетариат — в категорию неодушевленности.

Количество однородных категорий очень различно в разных языках; так, например, в языках, имеющих склонение, количество падежей может колебаться от трех (арабский), четырех (немец­кий), шести (русский) до пятнадцати (эстонский) и более (неко­торые дагестанские языки).

Даже в тех случаях, когда как будто бы между языками есть соответствие в отношении наличия тех или иных падежей, то их функции могут быть очень различными. Так, по-русски мы ска­жем Пошел за дровами (творительный падеж с предлогом), а в казах­ском это же самое передается как отынеа барды (где отынеа — дательный падеж).

Сочетание более широких и более узких категорий в каждом языке может быть также особым и своеобразным. Так, для русской грамматики привычно, что имена, а также причастия склоняются (т. е. изменяются по падежам и числам), а глаголы спрягаются (т. е. изменяются по лицам и числам), но в ряде языков, например в тюркских, угро-финских, самодийских и других, имена могут изменяться по лицам, ср. в казахском: эке-м — “моя мать”, эке-ц — “твоя мать”, эке-си — “его мать” — это, конечно, не спряжение, а присоединение аффикса притяжательности; наоборот, в латинском языке глагольная форма герундий склонялась.

В пределах развития одного и того же языка может не только меняться наличие и количество категорий, но та же категория бла­годаря наличию или отсутствию тех или иных связанных с ней и противопоставленных категорий может менять характер своего грамматического значения; так, категория единственного числа гораздо реляционное в тех языках, где есть только противопоставление единственного и множественного числа, чем в тех, где есть еще двойственное, а тем более особое тройственное число; в этих случаях любая категория числа гораздо деривационное, т. е. имеет меньшую степень грамматической абстракции.

Значение множественности в формах множественного числа — грамматическое, выраженное грамматическим способом, в соби­рательных же именах множественность — факт лексического зна­чения, выраженный основой, тогда как грамматический способ показывает единственное число (ср. в русском [кулак] — [кулак'-и] и [кулач-j-o]).

ЧАСТИ РЕЧИ

Наиболее общими и необходимыми в грамматике каждого языка категориями являются части речи. С выяснения вопроса о частях речи начинается грамматическое описание любого языка.

Впервые стройную схему частей речи применительно к своему языку установили греческие александрийские ученые (II в. до н. э. в г. Александрии); с небольшим изменением эту схему повторили римляне применительно к латинскому языку. Благодаря роли ла­тинского языка для культуры средневековья эта античная схема стала применяться и для описания грамматики новых европей­ских языков, а позднее и колониальных, что до наших дней сохра­нилось в школьных грамматиках, где грамматические категории разных языков стараются втиснуть в заранее выбранную античную схему, не считаясь с реальными различиями, которые имеются в различных языках. Отдельные части речи определяются при этом исходя из лексического, а не грамматического значения слов (на­звания предметов — существительные, названия действий и со­стояний — глаголы и т. п., на этом же основании такие слова, как первый, второй, третий, попадают в числительные и т. д.). Однако вопрос о частях речи как об основных категориях грамматики го­раздо сложнее; в разных языках имеется разное количество по-разному соотносящихся друг с другом частей речи, а определять их следует грамматически, т. е. абстрагируясь от частного и кон­кретного.

Классификация частей речи не должна повторять указанное выше (см. гл. II, § 8) установление типов слов, так как вопрос о частях речи не касается номинативно-семасиологической характеристики слов, а развивает только один из трех вопросов, именно вопрос об отношении слов к грамматике, чем и связывается с пред­шествующим рассмотрением типов слов в языке вообще, но фик­сирует внимание в чисто грамматическом плане.

Части речи образуют в каждом языке взаимосвязан­ную расчлененную систему, где связи разных частей речи различны, поэтому выстраивать все части речи в один безраз­личный ряд неправильно: один вопрос — это о соотношении гла­голов и разного рода именных слов в пределах знаменательных слов, другой — о соотношении друг с другом служебных слов, про­тивопоставленных грамматически в целом словам знаменательным (поэтому, например, предлог не соотносителен с глаголом, место­имения же, наоборот, соотносятся с разными разрядами знамена­тельных слов; совершенно отдельно стоят междометия; особая роль у числительных и т. д.).

Привычная схема частей речи в русском и других европейских языках не годится для многих языков Азии и Африки.

Так, например, в китайском языке то, что мы в языках индоев­ропейских определяем как прилагательные и глаголы, объединя­ется более широкой категорией предикатива[341], тогда как, например, в русском языке прилагательные объединяются с суще­ствительными как имена в противоположность глаголу.

Самый подход к определению частей речи в китайском языке отличается от соответствующего подхода в русском языке, так как слова в китайском языке, как правило, не имеют внешних, мор­фологических признаков, чем богаты слова русского языка; для определения, к какой части речи относится то или иное слово в китайском языке, приходится ограничиваться двумя признаками:

1) в качестве какого члена предложения выступает данное слово

2) с какими разрядами слов данное слово способно или не способно сочетаться[342].

Слова как строительный материал, находясь в распоряжении грамматики, получают прежде всего значение той или иной части речи, что сказывается не только в их синтаксическом употребле­нии и способности или неспособности к тем или иным сочетани­ям, но и в их морфологических свойствах, как словообразователь­ных, так и словоизменительных; общая отнесенность к той или иной части речи определяется грамматическим значением данной категории, т. е. части речи.

Поэтому, например, глаголы в русском языке — это слова, вы­ражающие, независимо от своего лексического-значения, любые действия, состояния, становления как процесс, утверждаемый и отрицаемый, предполагаемый, желаемый и т. п., соотнесенный с каким-либо производителем (личным или безличным), протекаю­щий в соотношении со временем речи, в условиях вида, могущий иметь отношение к объекту, т. е. как слово, которое имеет формы наклонения, лица (и числа), времени, вида, залога, может быть, как правило, сказуемым в предложении, согласоваться с подлежа­щим, управлять дополнениями и определяться обстоятельствами.

Имя (и именные части речи, как существительное и прилага­тельное, но отнюдь не числительное, местоимение и в особеннос­ти междометие, которые к именам никак не относятся) имеет грам­матически совершенно иную характеристику: его общее грамма­тическое значение, конечно, “предметность”, но это не значит, что существительные только “названия вещей” или “предметов”, наоборот, преодолевая все разнообразие “вещей, существ, явле­ний”, существительное представляет в грамматике любое явление, действие, качество как “предметность”.

Корень [бег-] не слово и тем самым не часть речи; под это значение подходят такие слова, как бег, бегаю, беглый, и многие другие. Но то, что важно для грамматики, и в частности для опре­деления частей речи, это именно то, чем слова бег, беглый и бегаю отличаются друг от друга. Это и будет определением их граммати­ческого значения как частей речи. Общее грамматическое значе­ние имени определяется как “предметность”, под которую подхо­дят и “вещи”, и “желания”, и “чувства”, и многое другое. Когда в грамматике говорят, что существительное обозначает “предмет”, не надо думать, что это обязательно нечто протяженное и ощути­мое, существительным может быть и обозначение опредмеченного качества, и обозначение опредмеченного действия и т. д. (ср. тер­пимость, беготня, украшательство и т. п.).

Тем самым ясно, что грамматическая абстракция частей речи не то, что лексические обобщения.

Отсюда ясно, что такое словосочетание, как Окно выходит во двор, содержит в себе глагол, где в грамматическом согласовании выходите окно показан, “процесс”, и, самое главное, иначе сказать нельзя (т. е., например, окно выходят).

При квалификации того или иного слова как части речи преж­де всего следует обращать внимание на его морфологические свой­ства как в отношении словоизменения, так и в отношении слово­образования, потому что разные части речи не только имеют раз­ные словоизменительные парадигмы, но и разную “направленность” словообразования, что тоже образует парадигму. Так, в русском языке прилагательные легко образуются от существительных по определенным моделям, связанным с определенными аффиксами (труд — трудный, трудовой; конь — конский, конёвый и т. п.); изу­чение этих “словообразовательных потенций” слов очень важно для определения частей речи. Что касается синтаксического кри­терия, то обычное положение о том, “в качестве какого члена пред­ложения выступает данное слово”, мало что дает в связи с тем, что не существует строго закрепленного параллелизма между частями речи и членами предложения; гораздо важнее критерий “сочетае­мости”, на основании которого можно сказать, что в примерах Он привык весело смеяться и Сегодня мне так весело смеяться слово весело — две разные части речи, так как первое весело — опреде­ляющий член при инфинитиве, а второе весело — определяемый член при том же инфинитиве.

Тем самым части речи — это грамматические категории (а не лексические или лексико-грамматические), состав и расположе­ние которых в каждом языке особые, и определяются они сово­купностью морфологических и синтаксических отличий и возмож­ностей, а отнюдь не своими лексическими свойствами.