Часть iii за два шага до рассвета 1 страница

Глава 1

Я никогда не видела такого странного места: передо мной было поле, целиком покрытое огромными валунами, образующими нечто вроде лабиринта, а посреди него, в ровном‑ровном круге, свободном от камней, возвышалось сухое дерево. Вокруг него собрались люди, слышалась тихая монотонная песня, слова которой разобрать было абсолютно невозможно, однако мелодия словно гипнотизировала, подчиняла себе, заставляя сердце биться точно в такт. Удар‑удар‑удар, удар‑удар‑удар. Темп все ускорялся, звук нарастал, и мне стало казаться, что сердце вот‑вот пробьет грудную клетку и, как освободившаяся птица, выпорхнет и улетит куда‑то в бледно‑серое небо. Там‑там‑там, там‑там‑там…

Прислушиваясь к этим ощущениям, я, сама не замечая как, оказалась в центре поляны. Камни вокруг старого дерева складывались в какой‑то узор. Глядя на него, я поняла, что это — спираль, похожая на свернувшуюся змею. За границей этой спирали, на свободном пространстве под похожим на скелет деревом собрались люди. Они показались мне очень странными. Все до одного — и мужчины, и женщины — были обнажены, а тела их блестели, словно натертые маслом. Они пели свою странную песню и двигались по кругу. Только теперь я заметила, что под деревом стоит одиночный камень, или, вернее, каменный алтарь, а на нем — большая каменная чаша, до краев полная темно‑красной жидкости. Отчего‑то я точно знала, что это — кровь.

— Боги! Они слышат нас! Я чувствую их появление! — вскрикнул вдруг высокий седовласый мужчина, и все упали ниц.

Там‑там‑там, там‑там‑там! — звала музыка. Мне стало страшно. «Надо бежать отсюда, пока меня не заметили», — подумала я.

Но тут на плечо опустилась чья‑то рука.

Едва сдержав крик ужаса, я оглянулась и была поймана в сети темных пронзительных глаз.

— Не бойся, — горбоносый, похожий на ворона незнакомец имел занятную привычку говорить со мной, не разжимая губ. — Они нас не видят.

— Кто? — я не могла отвести взгляд и как завороженная смотрела в его зрачки… они постоянно меняли форму, то сужаясь, словно кошачьи, то расширяясь так, что закрывали всю радужку.

— Те, кто собрались здесь. Тебе повезло увидеть древний‑древний обряд. Эти люди взывают к своему темному божеству, и божество отвечает им. Видишь, на алтаре — это жертвенная кровь. После ритуала они выпьют ее и… приобретут новые особенности. Силу, ловкость, возможность влиять на других людей и вместе с тем крохотный недостаток… Ты догадываешься, о чем идет речь?

Я смотрела только в его глаза, но догадалась, что он улыбается.

— Да, — прошептала я, как будто давно уже обо всем знала и сейчас только вспоминала забытое. — Это вампиры.

— Это те, от кого пойдут вампиры. Это мозг их костей, первооснова, сырая масса, из которой их божество сейчас лепит нечто по своему вкусу. Посмотри, я разрешаю.

Я оглянулась. Старое скрюченное дерево протягивало к людям свои белесые, словно обглоданные, ветви, и казалось, будто от него к каждому из танцующих протянулась тонкая нить.

— Вот ты и учишься видеть, — произнес незнакомец, — в тебе очень древняя кровь. Кровь — это не вода, в ней сохранено все, что твои предки знали и видели когда‑то.

Я вздрогнула. На мгновение передо мной мелькнуло видение — тонкая женская рука и по капле стекающая в чашу кровь…

— В твоей крови великая сила, — снова послышался внутри меня бархатный голос. — Только поэтому я избрал тебя.

— Кто ты?!

Я снова обернулась к нему и увидела, что стою одна посреди пустого поля с бледной пожухлой травой.

«Узнаешь, когда придет время», — донесся откуда‑то ответ.

И я открыла глаза.

За последний месяц мне столько пришлось переезжать с места на место, сколько не приходилось за всю свою жизнь. Поэтому в первую секунду я не могла понять, где именно нахожусь. В ушах еще назойливо звучала странная завораживающая мелодия, а перед глазами стояли изменчивые глубокие глаза. Постепенно зрение прояснилось, и я увидела решетчатое изножье кровати, выкрашенную светло‑бежевой краской стену, маленькую тумбу и занавешенное потертыми бархатными шторами окно.

Комнатка, куда поселила меня старуха, оказалась совсем маленькой и вместе с тем это, как я могла убедиться, была лучшая комната во всем доме.

Старуха жила очень скромно, даже аскетично — только самые необходимые вещи. Насколько я в этом понимала, главное ее богатство составляли всякие необходимые в ее ремесле приспособления: старинные чаши, по большей части сделанные так грубо, что я не сомневалась, какой интерес они бы представляли для историков; ножи — не менее грубые и, следовательно, не менее древние, крючки, молоточки и другие инструменты, о предназначении которых я старалась даже не думать — ритуальные пытки и извлечение внутренностей через нос, как у древних египтян, представлялись мне самым мягким вариантом. Кроме того, у старухи имелись и более понятные для меня вещи: карты, гадательные руны, набор чугунных котелков для приготовления отваров и целая кладовка, забитая сухими травами и ароматными эссенциями. В этом она полностью отвечала моим представлениям о ведьмах.

За прошедшие три дня моего пребывания в доме старухи меня так ничему и не начали обучать. Я ела, спала, мыла полы и посуду, уже начиная подозревать, что взяли меня сюда в качестве бесплатной прислуги. Наблюдения за старухой пока не принесли ошеломляющих результатов.

Вставала она рано и большую часть дня проводила за чтением старых книг со «слепыми» потрескавшимися переплетами либо делала трясущейся рукой записи в большую черную тетрадь.

Иногда она отлучалась куда‑то, неизменно дав мне перед выходом наставление: из дома не выходить и никуда не соваться. Я и не совалась. Слава богу, сказки читала. Вот полезешь куда не надо, вызовешь случайно демона, а потом думай, что с ним делать. Не знаю, вызывала ли старуха демонов — сама я этого не видела. Хотя порой и подозревала, что один из них верно служит ей под личиной лохматой собаки.

Хугина почти целыми днями, а иногда и ночами, не было дома. Как понимаю, он носился по всяким старухиным делам. Они понимали друг друга без слов и даже без единого взгляда, и мне казалось, будто головы у них похожи на сообщающиеся сосуды. Мы видели такие на уроках в школе. Если в сообщающихся сосудах всегда равное количество жидкости, то у старухи и собаки было то же самое по части информации. Я никогда не замечала, чтобы они тем или иным способом переговаривались, но все, что становилось известно одному из них, тут же узнавал и другой. Так старуха, не выходя из дома, получала сведения обо всем, что творится снаружи. Видимо, Хугин был ее верным посланцем, ее глазами и ушами в окружающем мире.

Вот и сегодня, едва я успела встать, старуха пригласила меня поесть, но я ясно видела, что ей буквально не терпится что‑то мне рассказать. Ее глаза хитро блестели, а движения приобрели особенную суетливость.

— Какие‑нибудь новости? — спросила я с деланым безразличием, намазывая на хлеб масло.

Сама старуха, абсолютно точно, из дома не выходила, значит, новости поступили от Хугина.

— Мы вовремя успели забрать тебя из того дома, — довольно сообщила старуха, пристраиваясь на скрипучем табурете поближе к батарее.

Слабость разлилась по моему телу, а руки задрожали так, что бутерброд упал на стол. Разумеется, маслом вниз. Артур все‑таки привел вампиров. Наверное, он никогда не любил меня по‑настоящему.

Я вдохнула и выдохнула. Дышать было так больно, словно по моей грудной клетке проехался грузовик.

— И много их было? — с деланым безразличием поинтересовалась я. Безразличия в моем голосе слышалось примерно столько же, сколько романтики содержалось в старой швабре.

— Всего один, зато какой милый! — старуха хрипло хихикнула.

Ненавижу ее манеру смеяться, ненавижу!

— Ты его знаешь, — продолжила старуха.

Конечно, я знала Артура. Кто бы в этом сомневался. Но почему она вздумала пугать меня им?

— Нет, не твой красавчик, — она словно прочла мои мысли. — Другой, наш отчаянный драчун и забияка в черной кожанке.

— Ловчий? — спросила я почти что с облегчением. — Но как он нашел мое старое убежище.

— Способный мальчик, — старуха закивала головой так, что она мелко затряслась на тонкой дряблой шее. — Даже жаль, что он так предан своей королеве…

— Какой королеве? — похоже, мне предстояло еще множество открытий, и вряд ли они окажутся для меня приятными.

— Королеве диких, — старуха поставила локти на стол и мечтательно воззрилась на стену. — Встречались мы с ней как‑то, — она задумчиво вздохнула, — я тогда была помоложе, а она… она не меняется уже без малого тысячу лет. У нее удивительные способности, одна из которых — проникать в мир человеческих грез, когда сознание находится в особом пространстве…

— Это красивая рыжеволосая женщина, одетая в странную вычурную одежду? — спросила я, задерживая дыхание.

Старуха кивнула.

— Она приходила ко мне во сне. И она, и Ловчий, и еще… — я замешкалась, не зная, что сказать о горбоносом незнакомце.

— И еще тот, кто тебя охраняет, — закончила старуха, улыбаясь.

— Откуда вы знаете? — я, наконец, подняла злосчастный бутерброд и принялась вытирать стол. Хорошо хоть в этом доме все по‑простому. Попробуй отмой масляное пятно с какой‑нибудь льняной скатерти.

— Ох, деточка, поживешь с мое — еще и не то знать будешь.

— А сколько вам лет? — не выдержала я.

— Много. Много больше, чем кажется на первый взгляд. Устала я что‑то. Ну да ничего, уже скоро… — она осеклась и быстро взглянула на меня.

Ох, напрягает меня эта мода строить насчет меня планы. Тем более что меня, кажется, еще ни разу не спросили, устраивают ли они меня или нет. И зачем такими мелочами интересоваться?…

— Вы, между прочим, обещали учить меня, — напомнила я, откусывая от бутерброда.

— Ты уже учишься, детка, — тихо отозвалась старуха.

— Да? — я делано удивилась. — Это когда, во сне, что ли?

— И во сне тоже, — подтвердила старуха.

— Погодите, — от волнения я даже приподнялась на стуле. — Все эти сны вызваны вашей магией?

— Можно сказать и так, — усмехнулась старуха. — Если ты, Полиночка, еще не заметила, ни Ловчий, ни королева не могут добраться до тебя, пока ты находишься под нашей защитой и покровительством.

— Что вы хотите от меня? — я посмотрела прямо в пронзительные молодые глаза. — Вам не кажется, что пришло время, чтобы раскрыть свои карты?

— Может, и пришло, — кивнула старуха. — От тебя требуется немногое: заменить меня в верной службе тому, у кого много имен, но каждое из них слишком значимо, чтобы упоминать его всуе. Тому, кто пришел в этот мир, когда он еще был молод.

— А с чего я должна ему служить?

Интересный получался разговор. Бутерброд был отложен и забыт, а в чашке остывал крепкий чай.

— Потому что он избрал тебя и даровал тебе свое покровительство и защиту.

— Это он приходит ко мне во снах?

Старуха улыбнулась. Ее кожа подобна старому пергамену — пожелтевшему и сморщенному. Возможно, когда‑то у нее была красивая улыбка, но теперь смотреть на нее было откровенно страшно.

— И вы готовите меня к тому, чтобы я сменила вас на посту служения этому самому безымянному? — уточнила я. — За что же такая честь? И нет ли у вас других кандидатов?

— Я тебе уже объясняла, — старуха, так же не отрываясь, смотрела мне в лицо. — Дело в твоей крови. И еще, раз уж сегодня такой день, мы с тобой в некотором роде родственницы. Я мать твоей прапрапрабабушки.

Честное слово, какая‑то комедия абсурда. Я думала, старухе лет семьдесят или восемьдесят… Кажется, я жаловалась, что у меня нет семьи? Осторожнее с желаниями — иногда они исполняются. Неужели эта старая ведьма и вправду моя родственница? Еще чего не хватало!

— А теперь, деточка, если ты уже позавтракала и желаешь учиться, добро пожаловать. Для начала мы с тобой постараемся научиться сосредотачиваться.

— Что? — удивилась я. — Возможно, вы не знаете, я умею ставить «стенку», защищаться от прослушивания мыслей и…

— Ну, если ты уже все умеешь, ничем помочь не могу, моя яхонтовая, — перебила меня старуха. — Либо делаешь, что я тебе скажу, либо мы отказываемся от тебя.

— Но вы же… Вы так долго меня ждали… — рассеянно проговорила я.

— Может оказаться, что напрасно, — философски заметила старуха. — Ничего, девочек в Москве много. Если что, найдем кого‑нибудь.

— Вы меня пугаете? — спросила я с надеждой, приподнимаясь со стула. — Вы же сами сказали, что приходитесь мне…

— А вот родственные отношения сюда не вмешивай! — старуха рассерженно хлопнула по столу ладонью. — Будешь учиться — учись, нет — надежней найти кого‑нибудь другого.

Я замолчала. Как‑то быстро привыкаешь к своей исключительности, и пускай тебя это даже напрягает, где‑то в глубине души все равно приятно: ах, только представьте, как я всем нужна! А ведь моя много раз прабабушка обломала меня весьма изящно. В голове даже мелькнула крамольная мысль, что и я бы не отказалась быть такой умной и уверенной в ее возрасте… Впрочем, хочу ли я дожить до ее возраста — это тоже вопрос.

— Ммм… И что мне надо делать? — поинтересовалась я.

— Для начала садишься поудобнее, расслабляешься и начинаешь медитировать. Я тебе помогу. Слушай меня и мысленно повторяй за мной: «Мое тело расслаблено, мне тепло и удобно…»

Я чувствовала себя так, как будто прямо из института вдруг попала в ясельную группу детского сада.

Артур, эпизод 4

Артур шел, не разбирая дороги. Ветви деревьев, тянущиеся к нему со всех сторон, так и норовили вцепиться в куртку, ухватить за джинсы, но он даже не обращал на это внимания.

Зов разъедал, грыз его, как голодная собака кость. В последние дни зов крепчал и крепчал. Артур чувствовал, что его сознание раздваивается, и день ото дня ему становилось все труднее управлять собой. Его звал Отец, обещал прощение, надежность, защиту. Под рукой Отца все становилось простым и понятным, а проблемы казались невесомее цветных воздушных шариков. «Я не могу брать на себя ответственность. Я слишком молод и очень мало умею», — пытался оправдаться перед собой Артур, но тут же приходил в себя, с ужасом вспоминая о собственной слабости. Отец наверняка почувствовал его слабинку и усилил давление. День и ночь смешались для Артура и превратились в настоящий ад — без банальных чертей и котлов с пузырящейся смолой, — в самый ужасный ад, когда тот, кого ты больше всего боишься, — ты сам.

Хорошо, что он расстался с Полиной. Он берег этот выход на самый крайний случай, горячо надеясь, что этого не понадобится. Тщетно. Теперь он сам стал для любимой главным источником опасности. Если они будут порознь, он не сможет в забытьи предать ее, повинуясь приказу могущественного Отца. Если уж так надо, пусть погибнет один он, но при том даст Полине шанс уцелеть, а не будет тащить ее за собой на дно.

Лес неожиданно закончился, и перед ним предстало большое заснеженное поле. Места показались Артуру совершенно дикими и мрачными. Может быть, отчасти в этом было виновато хмурое свинцовое небо, нависшее над самой промерзшей землей, а может, и настроение, в котором он пребывал.

«Останусь здесь», — решил Артур, сам не понимая, что таким образом сам наказывает себя за слабость. Дорогие вещи, машины, иллюзия собственной воли и свободы — все это осталось в прошлом. Настоящее было просто и непривлекательно.

«Пусть она затаится! Пусть они ее не найдут!» — молился Артур. Полина… Мысль о ней причиняла боль — такую, какую причиняет незаживающая рана, и он знал, что эта боль будет с ним уже всегда. Идеальная пытка — бесконечность, полная боли. Тот же маленький индивидуальный ад.

Усевшись на лежащий на краю поля камень, Артур закрыл глаза. Теперь Отец не найдет его. А если и найдет, пистолет всегда под рукой. Лучше выстрелить себе в голову, чем выдать Полину.

Он не знал, сколько он просидел так и сколько бы просидел еще, если бы не этот дурной заяц… Артур и не подозревал, что в Подмосковье еще встречаются зайцы… Ушастый подобрался слишком близко и, к своему несчастью, пробудил в Артуре охотничьи инстинкты. Тот зверь, та тварь, которая жила в нем, не хотела умирать или засыпать. Она хотела тепла и горячей крови. Тело отреагировало само, включившись раньше, чем сознание. Поэтому он и опомниться не успел, как руки уже сжимали трепещущую пушистую тушку, а в рот лилась горячая пьянящая жидкость.

Утерев рукой окровавленные губы — кожа тут же жадно впитала драгоценную влагу через поры, — Артур отбросил стремительно остывающую маленькую тушку и снова почувствовал себя живым. Вместе с жизнью, побежавшей по его венам с чужой теплой кровью, вернулась и боль. Тупыми коготками она заскребла где‑то в сердце. Что случилось с Полиной? Что, если все меры предосторожности оказались напрасными и Отец все‑таки добрался до нее?

Артур тревожно огляделся, пытаясь определить, с какой же стороны пришел. Беспокойство мешало сосредоточиться, и, в конце концов положившись на интуицию, Артур бросился бежать к темнеющему вдали лесу. Он должен разыскать Полину, что бы ни пришлось для этого сделать.

Мир был черно‑белым: белый снег, черные силуэты деревьев, серое небо. Артур бежал по заснеженному лесу, снег, падавший с низко склоненных ветвей, осыпал его водопадом легких серебряных звездочек, а его следы проложили дорожку на нетронутой снежной пелене. Это напоминало Артуру какой‑то фильм, виденный им когда‑то давным‑давно, еще в другой жизни. А может, никакого фильма и не было — просто все сложилось так кинематографично.

Артур не знал, откуда взялась в нем уверенность в том, что избрано верное направление. Он просто бежал, повинуясь странному внутреннему чувству, и оно вело его — через овражек, затем чуть влево, мимо заснеженных елей, затем еще левее, огибая полузамерзшее озеро, в котором бултыхалась стая уток, потом прямо, сквозь промерзшую рощицу… И тут перед ним появился дачный поселок. Артур замедлил бег, а потом и вовсе остановился и настороженно огляделся. С тех пор, как он сбежал из Дома, предав своего Отца и учителя, он сам из охотника вдруг превратился в дичь, но, вместе с тем, чувства его обострились. Вот и сейчас Артур вдруг почувствовал опасность. Она ощущалась буквально физически — в неподвижном тяжелом воздухе, в молчаливых домах за высокими каменными заборами, в тусклом свете фонарей. Она была везде. Самым разумным сейчас было довериться инстинкту и повернуть прочь. Но существовало одно «но». Полина. Возможно, она осталась на даче, и опасность, которую он почувствовал, угрожает именно ей, а значит, сомневаться не приходилось, и нужно было идти, даже если он сам засовывает собственную голову в мышеловку.

К пустой даче, служившей им убежищем, Артур подкрадывался очень медленно и осторожно. Так и есть — у ограды обнаружились свежие следы, а снег на вершине ограды был в одном месте сбит, будто некто лихо перемахнул через забор.

Артур заскрипел зубами: жалкая участь — прийти слишком поздно, и, уже не слишком беспокоясь о маскировке, бросился к дому.

Напасть на их след оказалось очень сложно, и, если бы не Королева, охота бы не удалась. Но он опоздал и, уже приблизившись к дому, четко понял: гнездо опустело. Было уже довольно темно, поэтому он, не утруждая себя соблюдением мер осторожности и секретности, просто перемахнул через забор и вошел в дом. Дом встретил его холодом. Знакомый запах почти не ощущался, и Ловчий понял: ее нет здесь как минимум пару дней. Он прошел по комнатам, оставляя на половиках снежные отпечатки, поднял с пола оброненную в спешке заколку, довольно улыбнулся и сунул ее в карман куртки, затем приблизился к камину, посмотрел на треснувшую фотографию, дотронулся рукой до скрипучего деревянного кресла… Она пробыла здесь недолго, тем не менее ее отпечаток остался на всем, он чувствовал его даже в самой атмосфере пустующего дома. Это было так любопытно, что Ловчий на минуту расслабился, впитывая в себя ускользающий запах своей неугомонной жертвы, и чуть не пропустил тот момент, когда в дом вломился другой вампир.

Одного взгляда на Артура было достаточно, чтобы понять — он и сам не в курсе того, что произошло с Полиной и где она находится сейчас. Артур казался забавным — юный неопытный щенок, упорно лезущий в драку с матерым старым волком. Боже мой! Ну куда он суется! Молокосос, слабак, а туда же: глаза горят, тело напряжено, руки сжаты, так и рвется в бой! Однако Ловчий вовсе не собирался с ним драться: зачем? Что это ему даст? А вот если оставить щенка в живых, он, весьма вероятно, может вывести охотника к цели. Как посылают вперед охотничью собаку, он пошлет щенка перед собой. По нему видно: он потерял и хочет отыскать свою девчонку. Так можно позволить ему это и просто пойти за ним, чтобы самому появиться на сцене в кульминационный момент, если рядом, конечно, не будет того черного, который может изменять свой облик и обладает, как понял Ловчий, древней и страшной силой.

— «С любимыми не расставайтесь! Всей кровью прорастайте в них. И каждый раз навек прощайтесь! Когда уходите на миг!»[8] — процитировал Ловчий, насмешливо глядя на рвущегося в бой молокососа.

— Что?

На красивой физиономии молодого вампира проступило недоумение. Ах, нынешнее поколение, образование теперь не такое, как прежде. Что понимает этот юный и безрассудный выскочка в поэзии? Что понимает он в настоящей любви?…

— Она ушла, и ты не знаешь, где она, — Ловчий мягкой пружинящей походкой отступил, двигаясь в сторону распахнутой входной двери. — Нет, не стоит, я вовсе не собираюсь с тобой драться, — ответил он на резкое движение Артура. — Тем более что выглядишь ты сейчас неважно. Проблемы с питанием? Меньше обращай внимания на все эти ваши вымороченные штучки, глядишь, и из тебя выйдет неплохой вампир. Тебе просто нужно немного теплой человеческой крови…

Артур рванулся вперед, но Ловчий ловко обошел его и оказался у самой двери.

— Читай на ночь Библию и предоставь девчонку ее судьбе, ты ей ничем не поможешь! — крикнул он и молнией метнулся прочь.

— Эй, охотник, где ты научился так быстро бегать?! — крикнул вслед Артур, каменным изваянием застыв на крыльце.

Дачный поселок был тих, и только разлетались с гортанными криками потревоженные птицы.

Глава 2

Перебрать горох и чечевицу, отдраить закопченные котлы, подшить, постирать, посадить розы… какие там задания давала бедной Золушке жестокая мачеха?… Моя новообретенная прабабушка (буду для простоты называть ее так, опустив все «пра‑пра‑пра») взялась за меня, похоже, всерьез. Медитация, работа с травами (и это при том, что я едва могла отличить высушенную полынь от высушенного зверобоя) — это лишь малая часть навалившихся на меня неприятностей. А требование «найди спрятанный под платком предмет» вообще казалось мне сродни какому‑то фокусничеству. Моя приемная мама рассказывала о наперсточниках, которые прятали шарик под один из трех колпачков и приговаривали: «Кручу, верчу, запутать хочу». Очень похоже на методику моей прабабки, особенно учитывая ее привычку постоянно бормотать что‑то себе под нос.

Хуже всего отчего‑то у меня выходило сосредотачиваться. Каждый раз в голову лезли какие‑то мысли. Большей частью об Артуре — где он теперь, что делает, ищет ли меня или просто вернулся к своим… Я знала, что он жив, вернее, просто чувствовала это, но больше ничего.

— Опять ворон ловишь! — сердилась старуха. — Так, яхонтовая моя, ты не научишься ничему! Как ты станешь сильной, если не можешь справиться с собственными мыслями?!

Я молчала и отводила глаза.

— Хотя, — добавляла прабабка, — времени у нас полно и, если тебе уж так хочется, можешь сидеть здесь хоть сутки, хоть пять. Я все равно не позволю тебе подняться прежде, чем ты сделаешь то, чего я от тебя добиваюсь. Понятно?

Я молча кивала, изо всех сил пыталась сосредоточиться, но вновь, совершенно для себя незаметно, отвлекалась на что‑то постороннее. И так повторялось до бесконечности.

Старуха пилила меня, словно ржавая пила, и меня терзали смутные подозрения, что именно так реализуется у нее потребность в живом человеческом общении — ну не может она по‑другому! Как факт, не может!

Она вечно находила для меня занятия, поглощающие мое время настолько, что, когда приходила пора ложиться спать, я падала на свою узкую кровать со скрипучей продавленной сеткой и мгновенно засыпала. Но и тут мне не доводилось насладиться отдыхом. Передо мной мелькали люди, времена, обычаи, как будто кто‑то устроил мне ликбез по человеческой и нечеловеческой истории и теперь пытался впихнуть в меня все знания разом. После таких снов я просыпалась с тяжелой головой и чувствовала, что вскоре все это начнет лезть у меня из ушей. Оказывается, в школе нагрузка была весьма и весьма щадящей. Я поняла это только теперь, поступив в обучение к чудаковатой старухе. Воистину все познается в сравнении!..

Однако сама старуха, несомненно, обладала немалой силой и умом, я понимала, сколь многое могу от нее почерпнуть. Если бы только отделаться от лишних мыслей и научиться полностью владеть собой и своими эмоциями!..

Однажды я решилась заговорить с ней об Артуре и спросила ее, не знает ли она, что с ним происходит.

Прабабка посмотрела на меня строго и насмешливо:

— Твой сизый голубок в полном порядке. Не о нем нужно сейчас думать! Может быть, это не он бросил тебя одну, оставив беззащитной перед своими сородичами?

Я знала, что она права, но все равно не могла не думать об Артуре. Да, он бросил меня, но я все равно не могла забыть его. Связь между нами слишком крепка. Я знаю: что бы ни случилось, она все равно в моем сердце. Пока бьется сердце, эту связь не разорвать… А пока я находила для Артура всяческие оправдания. Возможно, он уже ищет меня… Но, если даже это не так, я пойму его, если он променял беспокойную жизнь с человеческой особью на холодное спокойствие своего Дома — там‑то жизнь застыла, нет суеты, боязни и лишних эмоций, и все тихо и почти мирно живут в своем придуманном мире, извлекая из пыльной коробки свою прежнюю жизнь и, отряхнув с нее шарики нафталина, вывешивают ее на всеобщее обозрение. Есть у меня нехорошее подозрение, что до моего появления все там было именно так.

— А старейшина, Отец Артура, может меня разыскать? — спрашивала я у старухи.

— Нет, — отвечала она, пожевывая сморщенными губами, — пока ты под нашей защитой — нет.

— А Ловчий? — тут же задавала я новый вопрос.

— Не о том думаешь, — укоряла меня прабабка. — Сейчас тебе надо вслушаться в себя и научиться властвовать над собственным духом. Это откроет многие пути, и тогда тебе не надо будет никого бояться. Особенно, когда ты принесешь клятву и запечатлеешь свои обеты… — она резко замолчала, оставив фразу недоговоренной.

— Какая клятва и какие обеты? — насторожилась я.

— Узнаешь в свое время, — уклончиво ответила старуха. Она, как я заметила еще в нашу первую встречу, любила изъясняться загадками. — Но знай, что тебе выпала величайшая честь. Ну а теперь не трать время на пустую болтовню. Нечего заговаривать мне зубы! Сосредоточься и постарайся нащупать душу этих предметов… Что? Ты считаешь, будто у них нет души и памяти? Чем же я с тобой занимаюсь столько времени?…

Ну и так далее. Раскрывать все карты прабабка не собиралась, и я вообще не замечала в ней родственной любви ко мне. Однажды мне пришло в голову, что она воспринимает меня как я бы воспринимала, скажем, пылесос. Очень полезный и удобный предмет — помогает избавиться от грязи и пыли, но любить или быть привязанной к нему было бы странно. Кажется, единственным существом, которое вызывало у старухи искренние теплые эмоции, был ее мрачный лохматый пес Хугин.

Я с большим вниманием приглядывалась к Хугину. Это было очень странное существо, при ближайшем рассмотрении столь же похожее на собаку, как я на бегемота. Он никогда не лаял, не выпрашивал еду, не заглядывал преданно в глаза хозяйке так, как делал это мой бедный Джим, так, как поступает обычно нормальный домашний пес. Иногда мне вдруг начинало казаться, что именно он главный в этой странной парочке и скорее старуха у него кто‑то наподобие домашнего любимца. Это она старалась угодить ему и заглядывала в глаза, словно ожидая молчаливых указаний. Разумеется, я тут же гнала от себя столь явно абсурдные мысли — человеку свойственно досочинять и преувеличивать.

Этой ночью я снова увидела каменный лабиринт и поляну с сухим одиноким деревом. Под этим деревом стоял человек. Глаза его были закрыты, голова безвольно свешивалась на грудь, а по его обнаженным рукам и торсу медленно стекала густая темная кровь. Вокруг, как и в прошлом сне, кружились в танце люди. Внезапно в круг шагнул один из них — седовласый мужчина с крупными, словно выточенными из камня, чертами лица.

Он поднял с алтаря тяжелую чашу… Я видела, как вздыбились под гладкой кожей его мускулы, и невольно вздрогнула — он казался чертовски сильным.

Седой поднес чашу с кровью ко рту стоящего под деревом человека. Тот не принял подношения, а только сжал губы с такой силой, что они побелели.

Три раза предлагал ему чашу седовласый, но он даже не пошевелился, на его лице читалось презрение и превосходство.

Я смотрела на эту сцену, не понимая, что она означает и зачем мне все это показывают. И тут окровавленный открыл глаза. Они были необычного ярко‑фиолетового цвета. В точности такие, как у меня, как у моего отца, виденного мною только во снах… Он смотрел прямо на меня, как будто видел меня — единственный из всех участников отвратительного действа, и губы его вдруг тронула легкая улыбка.