Излюбленный персонаж восточных историй

Чтобы смягчить сходство читателя с персона­жами некоторых историй, не сделать последст­вия этого сходства обидным и даже постараться внушить читателю чувство собственного превосходства, многие истории носят несколько коми­ческий характер. Иные черты персонажей под­черкиваются и заостряются. Другие свойства ос­таются в тени. Эта нарочитая преувеличенность изображения способствует, с одной стороны, лучшему пониманию, с другой — обостряет вос­приятие сути, которая при детальном изображе­нии утратила бы свой эффект неожиданности. С этой точки зрения становится понятнее тесная связь, существующая между известной односто­ронностью историй и невротической односто­ронностью. Проще говоря: все мы можем стать посмешищем для других именно тогда, когда проявляем односторонность на фоне общепри­нятых социально-культурных норм отношений.

Прототипом «героя» во многих восточных ис­ториях является мулла. Мулла — это народный проповедник, который обычно путешествует по стране вместе со своим неизменным спутником — ослом. Так как некоторые из странствующих проповедников остротами и иронией привлека­ли к себе интерес толпы и обращали на себя вни­мание своим нелепым поведением, то мулла стал в персидском фольклоре излюбленным пер­сонажем народных историй.

Многое, что из вежливости и тактичности нельзя было высказать, в устах муллы было до­зволенным или выражалось в истории, где он был героем. У иранского народа мулла играл та­кую же роль, что и шут при дворе европейского средневекового феодала. Этой комической фигу­ре было дозволено говорить правду и мудрые слова часто в преувеличенно-заостренной фор­ме. Так, примерно восемьсот лет тому назад знаменитый поэт Востока и социальный критик Бахлулл, близкий родственник легендарного халифа Харуна ар-Рашида*, велел объявить, что он помешанный, чтобы избежать преследо­ваний. Только надев шутовской колпак юроди­вого, он смог продолжать просвещать свой на­род.

Незадачливый мулла, всегда готовый со­стрить, становится частью нашего «Я». Ему можно приписать то, что смутно подозреваешь в себе как задатки своей личности, и тем самым восстановить внутреннюю гармонию: это — не я говорю неразумные вещи, это мулла во мне. На­зывая его, я оберегаю самого себя от пугающих свойств моей собственной личности.

Благодаря изменению позиций, сдвигу кон­цепций слушатель или читатель вынужден сде­лать попытку понять представления, кажущие­ся ему чуждыми, опасными или противоречи­выми. Перерабатывая свои переживания и чув­ства, человек расширяет свою картину мира. Процессы такого рода открывают путь для тера­певтического воздействия на изменение пози­ции или поведения.

Собственный опыт

Как и многому другому, с детских лет мы учились также вырабатывать свое отношение к историям, басням, сказкам. Мы любили их, или оставались равнодушными, или вовсе отверга­ли. Следующие вопросы помогут нам понять, на каком фоне вырабатывалось наше отношение к историям:

Кто читал или рассказывал Вам истории (отец, мать, сестра, брат, дедушка, бабушка, те­тя, воспитательница детского сада и т.п.)?

Можете ли Вы вспомнить ситуации, при ко­торых Вам рассказывали истории? Что Вы тог­да чувствовали?

Как Вы относитесь к сказкам и историям?

Какую историю, какой рассказ, какую сказку Вы можете вспомнить сразу?

Кто Ваш любимый автор?

Какие пословицы и афоризмы имеют для Вас самое важное значение?

Одни так и не смогли выработать свое отноше­ние к историям. Другие считают, что истории — это только религиозные притчи и библейские оказания. Третьим нравится образный язык ис­торий, четвертые же, наоборот, испытывают к ним глубоко укоренившееся недоверие; истории чужды этим людям в эмоциональном отноше­нии. Причем это относится скорее к религиозно­му содержанию, чем к самим историям.

Некоторые примеры толкования религиозных притч даются в первом разделе второй части.

Часть вторая