Глава 4. Свобода с привкусом Некромортуса*

ВНИМАНИЮ ВСЕХ, ЗАПУТАВШИХСЯ ВО ВРЕМЕННЫХ РАМКАХ!!!
Сумасшедший автор, движимый желанием помочь разобраться, сделал нечто вроде шпаргалки - с указанием дат в двух вариантах:
а) по главам
б) по хронологии

Шпаргалка действительно помогает и проясняет, а живет здесь: http://martinirose2011.diary.ru/p166929309.htm?from=0

Спасибо, милые читатели, что несмотря на извращенный полет фантазии автора остаетесь с ним:*))))

___________________

Quando viene la sera
e il ricordo pian piano scompare
la tristezza nel cuore
apre un vuoto piu grande del mare
piu grande del mare

Adriano Celentano «Confessa»**

Она знала, что Драко ее не любит. И никогда не любил, разве что – как сестру, в далеком детстве. В сущности, он и был ей братом, Доминик так и не сумела запомнить степень их сложного дальнего родства. Седьмая вода на киселе – о да, но Малфои, как и де Шантали, очень дорожили узами крови и никогда, в отличие от сумасшедших Блэков, не выжигали на генеалогическом древе отступников.
Нет, Драко не любил ее – на этот счет Доминик не обманывалась, а после ее отчаянной выходки в четырнадцать лет он вычеркнул ее из своей жизни. Она не была готова к такому – она ведь не планировала с этим жить... Долгие месяцы заточения в родных стенах, ставших ненавистными, дали Доминик слишком много времени: ей сполна хватило, чтобы казнить себя бесчисленное множество раз, столько же прожить придуманных жизней – с ним, единственным, навсегда потерянным, – и окончательно утратить ориентиры. Когда ее колдомедик Робер Дюран – видное мировое светило и лучший во Франции специалист по психическим расстройствам в переходном возрасте – решил, что она достаточно оправилась для того, чтобы выходить на улицу без сопровождения, а также продолжать обучение, Доминик не обрадовалась и не встревожилась: ей было все равно. Если жизнь утратила смысл, какая к дьяволу разница, как ее провести?..
Единственным, кто вызывал проблеск интереса в ее глазах, был профессор Снейп – уникальный зельевар и преподаватель Драко: Доминик бессознательно тянулась к нему душой, его визиты были шатким мостиком через пропасть, разделившую ее и Малфоя. Профессор Снейп был первым, кого она различила, с трудом открыв глаза – когда ее наконец вернули к жизни. Он, а не мсье Дюран, склонился над ней с пузырьком в руках; его теплые пальцы коснулись ее пересохших губ, запрещая говорить; его строгие черные глаза встревоженно вглядывались в ее лицо, даря странным ощущением: будто читает ее мысли. За это ощущение Доминик его слегка побаивалась – потом, а тогда, в первые дни жизни заново Снейп был единственным, кому она доверяла. Мало кто догадывался, что послушная, ласковая девочка никому не доверяет, но так и было – всю ее недолгую жизнь: мир вокруг ее золотой клетки оказался враждебен. Доминик была чужой среди своих, лишенная магических способностей в волшебном мире, – и не могла жить в мире маглов, где была бы такой же чужой: отрезанная от своих корней. Профессор Снейп не был согласен с мсье Дюраном насчет здоровья Доминик, о чем и сообщил ее отцу до крайности корректно, и в то же время стало настолько очевидно его мнение о профессионализме французского светила, что Доминик пришлось прикусить себе щеки изнутри, чтобы не рассмеяться. Ей не нравился мсье Дюран. Он задавал неприятные вопросы и буравил блеклыми пронзительными глазками – а в душу, в мысли не проникал: скользил по поверхности... даром что светило. А притворяться такой, какой ее хотят видеть, Доминик умела очень хорошо. Вот только у профессора Снейпа получалось видеть ее под маской – и без помощи легилименции: об этом ей рассказывал Драко.

Они почти не разговаривали, но случалось, что профессор появлялся менее суровым и неприступным, чем обычно, и тогда Доминик даже отваживалась задать какой-нибудь нейтральный вопрос: чтобы услышать его глуховатый голос. Однажды Снейп сказал, что у нее редкий цвет глаз – оттенка молодой травы – и, помедлив, отрешенно пробормотал, что видел такое лишь раз в жизни. Доминик открыла было рот, чтобы спросить – у кого, и не решилась: профессор сразу же замкнулся, будто жалея о сказанном. Он вообще казался скопищем тайн, словно древний фолиант, зачарованный даже от волшебников, не то что от таких... как она.
В другой раз – был один из дней, когда они разговаривали, – профессор дал ей крошечный пузырек с золотистой жидкостью, объяснив, что это редкое и сложное зелье – потому и фиал такой маленький; а выпить его следовало в случае, если жизнь вновь покажется ей невыносимой. Доминик, скептически относившаяся к убедительным сентенциям мсье Дюрана, сразу и безоговорочно поверила профессору Снейпу – хотя его слова были не в пример проще. Зелье забавно называлось – она запомнила: Феликс Фелицис.

Такой день настал, как она ни боролась с собой: оказалось, жить под знаменами безразличия более мучительно, чем во власти несбыточных желаний. Одним солнечным сентябрьским утром Доминик, проснувшись, долго смотрела в стрельчатое окно, не решаясь распахнуть его, чтобы впустить свежий осенний воздух, пронизанный горечью опадающей листвы и костров. Она не была уверена, что не заберется на узкий подоконник... чтобы глубже вдохнуть эти прохладные запахи. В конце концов, оставив окно закрытым, Доминик вернулась к кровати, присела рядом и отогнула уголок ковра: там, под паркетной дощечкой – третьей от кроватной ножки, – прятался заветный пузырек, бережно завернутый в кусок зеленого бархата. На вкус зелье оказалось сладким – и уже от одного этого настроение Доминик улучшилось.
Спускаясь к завтраку, она услышала внизу голоса и замерла, различив тот, которого не слышала вот уже два года: Люциус Малфой... отец Драко. Очень красивый человек – притом неизменно вежливый и обходительный, – но настолько холодный, что в его присутствии Доминик всегда бил легкий озноб. "Что он здесь делает?.." – промелькнуло в голове, а сердце застучало где-то в горле. Преодолев дрожь, она выпрямилась и неторопливо спустилась, стараясь не цепляться за кованые перила. Родители и Малфой сидели за столом, накрытым к завтраку: Люциус выглядел встревоженным, несмотря на дежурно лучезарную улыбку, адресованную ей. Но глаза не улыбались – Холодный человек был верен себе – в глазах жил страх. "А вам не помешал бы глоток моего зелья, мсье Малфой", – неожиданно развеселилась Доминик, не подозревая: ее удача в тот день работала на двоих – так сплелись обстоятельства...

Мысли, кружащиеся бесконечной чередой, выматывали ее, не давая уснуть. Он еще никогда не задерживался так надолго – ни разу не позволил себе переночевать вне дома. Да неужели же с ней так тошно, что уже – вот так?.. Нет, она не станет больше ничего с собой делать: она дала клятву – и будет с ним, пока смерть не разлучит... смерть? А вдруг с ним что-то случилось?! Это чужая ему страна, ее любимая родина... Проглотив слезы, Доминик перевернулась на другой бок и застыла, убеждая себя: Драко волшебник, притом очень неплохой – он не даст себя в обиду. А еще он не хочет ее – даже видеть, – потому что он волшебник, а она... она никто. Слезы все-таки вырвались наружу и резво заструились из-под закрытых век. Под занимающийся рассвет Доминик Малфой забылась тревожным сном и не уловила чуть слышного скрипа осторожно открываемой двери.

Малфой потихоньку приходил к выводу, что если ему не везет, то масштабно – по-крупному; а вот в мелочах он – просто счастливчик. Ему удалось вернуться в шато незамеченным: предрассветная тишина сада так пленила его, что он задержался под оливой и выкурил сигарету, наслаждаясь терпким запахом табака, мешающимся с тонким, но сильным в неподвижном прозрачном воздухе ароматом поздних роз. Прошептав: «Верминкулюс!», Драко превратил окурок в червяка, бесшумно прокрался на второй этаж и, помешкав мгновение, скользнул в спальню. Тихо притворив за собой дверь, он облегченно выдохнул и по-кошачьи мягко подошел к кровати. Доминик почти не было видно под легким пуховым одеялом и складками шелкового покрывала: она мерзла по ночам. Светлые вихры смутно белели на синей подушке: Доминик не любила пастельных тонов и набивных рисунков, предпочитая чистые глубокие цвета: насыщенно-синий, темно-зеленый, лиловый... Вихры, похожие на перья, и острое плечо – одеяло сползло, и ей, наверное, было холодно. Малфой медленно разделся, улегся на свою половину кровати и потянулся поправить одеяло. Пальцы коснулись голого плеча, и Доминик вздрогнула, но не проснулась. У Малфоя перехватило дыхание: остаточное действие афродизиака?.. Нет, афродизиак – это похоть, а Драко внезапно захлестнула нежность – к маленькому красивому существу, беззащитно сопящему рядом... носящему его фамилию. Рука скользнула ниже и скрылась под одеялом: Доминик снова вздрогнула – всем телом, – и Малфой притянул ее к себе, ощущая, как под пальцами скользит шелк ее ночной рубашки. "Черная", – догадался Драко: Доминик почему-то всегда спала в черном, если кровать застелена темно-синим. А он, оказывается, изучил ее привычки... пока только привычки. А ведь она его жена. Пусть его поставили перед жестким выбором, но она в этом не виновата и заслуживает явно больше чем имеет... чем он ей дает. И, в конце концов, разве он забыл, зачем вообще эта женитьба?..
В плену собственных мыслей – словно в трансе – Малфой безотчетно зажмурился и уткнулся носом ей в затылок: мягкие волосы пахли яблоком и щекотали ему лицо. Доминик судорожно вздохнула и порывисто повернулась к нему.

– Драко!.. Где ты был?.. – шепот звучал, как крик.

Малфой молча вгляделся в отчаянно распахнутые глаза и осторожно поцеловал приоткрытые губы. По ее телу пробежала дрожь, и Драко крепче прижал ее к себе, чувствуя, как нарастает острое желание – с привкусом отравы. Тонкие руки Доминик обвили его шею, несмело касаясь волос, скользя по плечам, вызывая обжигающие воспоминания. С самого появления во Франции Малфой только и делал, что балансировал на туго натянутом канате, подожженном с двух сторон, – и поджег его он сам. Пора было признаться себе, что он – мерзавец, просто принять это и не успокаивать себя лживыми полумерами. И он принял решение – не подозревая, что много лет назад такое же принял его отец. В его силах избавить от боли хотя бы одну душу – надо просто сделать это... И он сделал. Нежно – совсем не так, как с Асторией минувшей ночью, – нежно и аккуратно, заботясь лишь о том, чтобы не причинить ей большей боли, чем неизбежная; остро ощущая: Доминик отдается ему вся без остатка – неопытная и отчаянная, – не умея и не желая утаить какую-то часть себя... Драко мог лишь бережно принять щедрый дар – отдариться ему было нечем: пустая оболочка, кукла, голем – вот чем он стал... чем он себя сделал.

За завтраком Малфой улыбался. Минувшей ночью он успел дважды изменить Грейнджер, стать жертвой афродизиака, лишить памяти бывшую невесту и невинности – собственную жену. Он устал от самого себя за эту ночь, и принятое решение принесло странное облегчение: что-то умерло в его душе – навсегда, – зато стало почти не больно жить. И Малфой улыбался: легкая улыбка примерзла к его лицу, ничуть, впрочем, не мешая есть и разговаривать; от нее, как мухи от стекла, замечательно отскакивали внимательные взгляды тещи, настороженные – тестя и мечтательные – матери. Мерзавец и предатель, да – это он, но все ведь к тому и шло, не так ли? Если быть откровенным – кем еще ему быть?.. Да, мерзавцы – не обязательно лжецы: их свобода в том, чтобы не врать самим себе. И Малфой улыбался – своей новой свободе... с привкусом Некромортуса**.

Пока Драко мёрзло улыбался, Доминик сияла, как свежеотчеканенный галлеон – будто заново родилась, – притягивая те самые взгляды, от которых наглухо отгородила Малфоя его новая полуулыбка. Она не щебетала райской птичкой, не суетилась – напротив, была тиха и молчалива, – но ее глаза говорили за нее. Когда речь за столом зашла о свадебном путешествии, в которое молодожены до сих пор не съездили, Доминик встрепенулась. Драко знал, что она страстно мечтала о поездке в Британию, но поскольку по воле обстоятельств они не могли отправиться туда вместе, она выбрала Италию – он не возражал: ему было безразлично. "Итальянская" идея нашла горячую поддержку у Нарциссы и Бланш: последняя пустилась в воспоминания о собственной поездке, Нарцисса восторженно внимала, Доминик лучилась счастьем – ей, похоже, было все равно, что сейчас слушать, – Филибер благодушно улыбался в пышные усы. Он вообще был немногословен, что, надо сказать, вполне устраивало Малфоя.

Спустя неделю Драко и Доминик с тремя пересадками – в Тулузе, Монпелье и Ницце – добрались до Флоренции и остановились в красивом отеле, чтобы переночевать и наутро через Неаполь отправиться на Сицилию: на пароме. Идея с паромом принадлежала Доминик – собственно, как и все остальные идеи. По ее мнению это было очень романтично: добраться до древнего острова морским путем – как тысячи лет назад. Драко не возражал: его не волновали способы достижения – ему хотелось лечь на белый песок, закрыть глаза и ни о чем не думать, а только слушать шорох волн, лижущих полосу прибоя. В идеале – одному. Малфой отчаянно нуждался в уединении, которого так недоставало всю неделю перед поездкой.

Драко бывал в Италии дважды: первый раз – в детстве, по приглашению четвертого или пятого отчима Забини. Им с Блейзом было по десять лет, и они все лето строили радужные планы по завоеванию Хогвартса на будущий год. Второй визит вышел коротким и в общем-то случайным: отец спешно собрался В Венецию по какому-то срочному делу, в которое не счел нужным посвящать Драко, но вывезти его из Британии отчего-то посчитал необходимым. На месте Люциус велел Драко не высовывать носа из отеля, устало пообещав позже "сводить его куда-нибудь", и торопливо аппарировал прямо из номера. Было шесть утра, и Драко, поднятый с постели в мэноре затемно, умылся в маленькой ванной, отделанной черным мрамором; послонялся по номеру; воровато прислушиваясь, выкурил сигарету и хотел было трансфигурировать хрустальную пепельницу в крысу, но вовремя спохватился. Да и наверняка крыса вышла бы прозрачной или граненой, досадливо фыркнул Малфой, у него так и не клеилось с трансфигурацией – не то что у паршивки Грейнджер – и его это неимоверно раздражало. Спустя пару часов Драко заскучал и, плюнув на запрет, выскользнул из номера, бесшумно прокрался по коридору, по щиколотку утопая в пурпурном ворсе ковра, на цыпочках миновал стойку портье и вышел на улицу. Побродив вокруг отеля, Драко вышел на площадь Сан-Марко и понаблюдал, как туристы-маглы кормят голубей с рук кукурузой из мешочков, которые продавали здесь же бойкие шустроглазые торговцы. Ему тоже захотелось протянуть ладонь с зернышками и ощутить щекотные уколы клювов, послушать голубиное воркование, почувствовать, как острые коготки царапают кожу сквозь рукав мантии... может быть, даже посадить голубя себе на голову, как делали глупые маглы, – хохоча и щелкая вспышками своих недоделанных камер: Малфой знал, что на магловских колдографиях – фотографиях – изображения не движутся, они мертвы. Эта мысль привела его в чувство, и, устыдившись собственных дурацких желаний, Драко поспешил вернуться в отель: хвала Мерлину, отец появился получасом позже и не узнал о его прогулке. Вечером того же дня они были в мэноре, и на этом знакомство с Италией для Драко закончилось – до сегодняшнего дня.

– Драко, посмотри! – Доминик вцепилась в его руку, подпрыгнув на сиденье. – Дельфины!

Малфой проследил за ее восторженным взглядом и увидел: метрах в ста от парома действительно появлялись и исчезали под водой сверкающие на солнце черные спины. Зрелище неожиданно захватило Драко.

– Вот! И еще – смотри, вон там... Вот, вот! – Доминик в восторге захлопала в ладоши: дельфины подошли ближе, совершенно не боясь большого корабля. Другие пассажиры тоже заметили небольшую стаю – тут и там слышались возгласы и разноголосый смех.

– Они танцуют! – заявила Доминик.

– Дурачатся, – возразил Драко.

– Устраивают нам спектакль, – пришли они к общему заключению, – и спектакль этот был восхитителен***.

Причалив в Палермо, они оставили вещи в маленькой гостинице, выпили по фруктовому коктейлю в симпатичном баре под навесом и отправились бродить по городу.
В столице Сицилии было огромное количество живописных церквей, театров, разбиты красивейшие сады, так что и Драко, и Доминик забыли о времени, без устали снимая друг друга на фоне алых куполов похожей на мечеть церкви Сан-Катальдо, Норманнского дворца, кафедрального собора Il Duomo, триумфальной арки, фонтанов...
К вечеру, выбившись из сил, они забрели в чудесную маленькую тратторию, неприметную постороннему глазу. Меню вовсе не упиралось в пиццу и пасту, а оказалось неожиданно разнообразным: Доминик выбрала себе бирани****, а Драко – поддавшись ностальгии – ростбиф. К обеду заказали бутылку кьянти, рассудив, что раз они на Сицилии, то вино должно быть местное.
Обсуждая с женой осмотренные днем достопримечательности, смакуя терпкое, дышащее солнцем вино, Малфой чувствовал, как тугой ледяной узел внутри потихоньку распускается. Надо почаще путешествовать, рассеянно отметил он, закуривая, – тогда, пожалуй, жизнь заиграет новыми красками... его новая жизнь. Было так хорошо сидеть здесь, в тени бергамотов, лениво прислушиваясь к нарядной итальянской речи; а если прикрыть глаза, то можно представить, что напротив – не Доминик, а...
Тупая игла вошла в сердце, заставив открыть глаза, и радужный мир вокруг разом померк. Доминик примолкла, с тревогой наблюдая за его изменившимся лицом: словно на солнце набежала туча, и сразу стало холоднее.

– Драко? Все... нормально?

Малфой вздрогнул.

– Все нормально, – он разлил по бокалам остатки вина и, подозвав официанта, попросил счет.

– А... – Доминик растерялась. – А как же десерт?..

– Обойдемся без десерта, ладно? – Малфой посмотрел сквозь нее. – Закажем в номер мороженое. Я устал.

Доминик тихонько вздохнула и вынула из сумочки зеркало, чтобы не видеть отсутствующего выражения серых глаз.

В гостинице ждал сюрприз: поднявшись в номер, они обнаружили на подоконнике пеструю сову. Доминик завороженно разглядывала необычную птицу, а Малфой недоумевал: как, собираясь в Италию, он мог забыть про Забини? Его сову он хорошо помнил – как, впрочем, и все слизеринцы его выпуска, – еще бы: только Блейз Забини мог завести себе рогатую неясыть*****. Драко отвязал кусок пергамента, сорвал щегольскую черную с золотом тесемку, развернул письмо и, пробежав его глазами, чертыхнулся.

«Buongiorno, signor Malfoy, ero contento di vederLa alle coste della Sicilia soleggiata, salvala Merlin per sempre! Spero che Lei spende il tempo bene…******»

Доминик, с любопытством разглядывающая сову, посмотрела на него выжидающе. Малфой приставил к пергаменту палочку, пробормотал заклинание – листок на миг засветился розовым и погас.

«…Io vorrei incontrarLa con sua bellissima moglie al timido cena nella mia tenuta nella Catania…*******»

Драко дернул плечом и применил другое заклинание: на этот раз пергамент зашипел, испустив маленький фейерверк золотистых искр, но снова вернулся к первоначальному виду.

– Да чтоб тебя, позер драклов! – Малфой не знал, злиться ему или хохотать. Он протянул послание Доминик. – Будь добра, переведи это... – теперь он смотрел на жену выжидающе. Доминик зачарованно взяла в руки пергамент, осторожно поднесла к глазам и улыбнулась, вчитавшись в затейливо выписанные закорючки.

«…sarebbe bene spedirmi il risposta con l`indicazione di cert` ore …********»

– Ну, что там? – нетерпеливо поинтересовался обеспокоенный Малфой, и Доминик прочла вслух:

– Приветствую вас, сеньор Малфой, на берегах солнечной Сицилии, храни ее Мерлин во веки веков! Искренне надеюсь, что вы проводите время со вкусом, наслаждаясь каждой минутой, – как и должно быть на благословенном острове – и беру на себя смелость пригласить вас и вашу очаровательную супругу на скромный ужин в моем имении в Катании... Ай! – Доминик взвизгнула и подскочила, изумленно вытаращившись на сову: та, мелко переступая по столу когтистыми лапами, незаметно подобралась к ней и клюнула в бедро.

– Не бойся! – Малфой шагнул к столу и ухватил зажмурившуюся птицу за длинную белую бровь. – Уймись, бестия!

– А что ей не понравилось? – растерянно спросила Доминик, потирая укушенное место.

– Что ты читаешь письмо, адресованное мне, – объяснил Драко. – Не обращай внимания, она всегда такой была.

Сова съежилась и сидела смирно, выжидая, когда Малфой отпустит пушистую бровь – лишь пощелкивала клювом, выражая возмущение.

– Ну что там дальше? – поторопил Драко, и Доминик, хихикнув, закончила:

–...в моем имении в Катании – адрес приведен ниже. Жду вас завтра в любое время, но недурно было бы получить ответ с указанием приблизительного часа. Засим откланиваюсь и с нетерпением жду. Блейз Забини... О, здесь еще постскриптум, – перевернув листок, Доминик расхохоталась и озвучила: – Малфой, не трогай Амбру за брови!!!

Драко закатил глаза и отпустил сову, погрозив пальцем, – та моргнула, ухнула и, гневно шевеля поруганными бровями, повернулась спиной. Малфой нашел перо, сел за стол и настрочил на обороте – прямо под постскриптумом – короткий ответ.

– Пафос и извращенное чувство юмора – это Блейз, – объяснил он Доминик, привязывая пергамент к лапе дующейся совы. – Лети, птичка, привет хозяину... да чтоб тебя! – на прощание та успела цапнуть его за палец. Он переглянулся с Доминик, и оба расхохотались.

* Некромортус или Мертвая вода – это зелье способно убить живого мертвеца, призрака и даже того, кто открыл для себя бессмертие (согласно Рецептуре зелий Запретной секции на herbalogya.ru)

** Снова вечер краснеет
В облаках на закатном просторе,
Ночь приходит и с нею
Пустота, как глубокое море…
…глубокое море… (итал., перевод Евгения Рыбаченко)

Адриано Челентано «Признание»

*** Диалог о дельфинах почти дословно подрезан автором из 31 главы романа Александры Рипли "Скарлетт" – величайшего фанфика всех времен и народов:))

****Бирани – изысканное блюдо индийской кухни из риса, приготовленного вместе с мясом или овощами.

*****Рогатая неясыть – Рогатая неясыть – Lophostrix cristata – сова средних размеров; характерной особенностью этой совы является ее запоминающаяся внешность: у нее ярко-белые широкие «брови», которые идут к длинным «ушкам», также белого цвета.

****** Приветствую вас, сеньор Малфой, на берегах солнечной Сицилии, храни ее Мерлин во веки веков! Искренне надеюсь, что вы проводите время со вкусом… (итал., перевод Варвары Arlene Дроздовой)

*******…беру на себя смелость пригласить вас и вашу очаровательную супругу на скромный ужин в моем имении в Катании... (итал., перевод Варвары Arlene Дроздовой)

********…недурно было бы получить ответ с указанием приблизительного часа... (итал., перевод Варвары Arlene Дроздовой)

Глава 5. Старший по званию.

ВНИМАНИЮ ВСЕХ, ЗАПУТАВШИХСЯ ВО ВРЕМЕННЫХ РАМКАХ!!!
Сумасшедший автор, движимый желанием помочь разобраться, сделал нечто вроде шпаргалки - с указанием дат в двух вариантах:
а) по главам
б) по хронологии

Шпаргалка действительно помогает и проясняет, а живет здесь: http://martinirose2011.diary.ru/p166929309.htm?from=0

Спасибо, милые читатели, что несмотря на извращенный полет фантазии автора остаетесь с ним:*))))

___________________

Voyage, voyage,
Ne t`arretes pas.
Au dessus des barbeles,
Des coeurs bombards
Regardent l`ocean*.

Desireless «Voyage, Voyage»

Я не знаю, зачем мне ты
И зачем мне рука твоя,
Я не знаю, зачем мне ты,
Может, сам от себя скрываю…

Маленький принц «Я не знаю, зачем мне ты»

– Ты сегодня рано! – крикнула Гермиона, услышав шум у входных дверей. – Хочешь чаю или сразу ужинать?

– Чаю – это прекрасно... А ты будешь есть? – Луна появилась на пороге гостиной.

– Конечно, я дожидалась тебя, – Гермиона улыбнулась. Подруга не умела есть в одиночестве: не будь компании, она готова была питаться одним чаем. – Тоби, накрывай, пожалуйста, – произнесла Гермиона в воздух, и спустя минуту на столике у камина появился поднос, а домовик смиренно сложил ручки, благоговейно глядя на хозяйку.

– Спасибо, ты можешь идти, – улыбнулась она, и эльф, просияв, исчез. Луна устроилась в глубоком кресле, по обыкновению подобрав под себя ноги, и Гермиона бросила ей на колени пушистый плед.

– Замерзла?

– Немного... – Луна обхватила пальцами кружку с дымящимся чаем и с наслаждением отпила. – Как наша принцесса?

– Спит, – хмыкнула Гермиона, подув на ложку с супом. – Уморила Оскара: боюсь, к Рождеству он облысеет. Как твои «фокусы**»?

– А, – Луна отложила ложку, так и не притронувшись к супу, – сегодня высадила их в левом дальнем углу – рядом с обломками мраморной феи – помнишь, я показывала на схеме? Стефан наконец достал для меня Флорем Профектум***, так что в этот раз должны прижиться...

Гермиона любовалась подругой: та лучилась энтузиазмом, вдохновенно и подробно расписывая, как, по ее мнению, будет выглядеть розарий уже к будущему лету. Основательно изучив с помощью эльфов учетные книги мэнора, Луна раздобыла записи и наброски Нарциссы касаемо розария и с головой ушла в возрождение поруганной красоты. Гарри и Джинни вначале посмеивались – тем более что Луна, со свойственным ей творческим подходом, не боялась экспериментировать: например, куст малиновых георгинов у ограды под воздействием загадочной комбинации заклинаний окрасился в цвет яичного желтка и выдавал по три бутона вместо одного на каждой ветке. «Это временный эффект», – невозмутимо заявила Луна и продолжила эксперименты на астрах, до поры оставив злополучные георгины сиять, как солнце, в темном углу сада.
Новая работа – в оранжереях Кью-гарденс**** – Луну очень увлекла и помогала ей восстанавливать розарий.

– Ну а ты как? – она, наконец, выдохлась и обратила внимание на суп. – М-м, как вкусно...

Гермиона чуть погрустнела.

– Да все нормально. Джинни заглядывала, – она задумчиво посмотрела на огонь, полыхающий в камине.

– Как Рон? – в проницательности Луне было не отказать: причину беспокойства подруги она определила безошибочно.

– Добился перевода, – Гермиона сердито сверкнула глазами и снова уставилась в камин. – Берет ночные дежурства, лезет в самые глухие подворотни. Первым рвется патрулировать Лютный, – она повернулась к Луне. – Что за безрассудство?..

Та подняла брови.

–Ты действительно ждешь ответа?..

– Да нет, – Гермиона устало потерла руками лицо. – Нет, не жду. Просто... чувствую себя виноватой и не знаю, что с этим делать. Он ведь мой друг! – она в отчаянии взглянула на Луну. Та опустила глаза и принялась доедать суп. У Луны было много ответов на разные вопросы, – но не на все...

– Ты не можешь уехать на Рождество! – Джинни прислонилась спиной к двери, решительно скрестив руки на груди, – будто обороняясь.

– Еще как могу, – возразил Рон, невозмутимо левитируя вещи в потертый чемодан: лишь изредка недолетающие до места носки выдавали тщательно сдерживаемую ярость.

– Нет, не можешь, Рон Уизли! Это твоя семья и твои друзья, это семейный праздник и это традиция, тролль тебя раздери! – звонкий голос сестры взвился на октаву, поразительно напомнив Рону материнский, и он ощутил себя непослушным подростком в позорной парадной мантии, за милю воняющей нафталином.

– А это моя работа, мать твою, ты понимаешь или нет?! – взорвался он, швыряя палочку на кровать и приближаясь к Джинни. Та хладнокровно направила на него палочку и покачала головой.

– И не смей на меня орать! – не понижая голоса, заявила она. – Тебе не кажется, что ты неверно расставляешь приоритеты – и довольно давно?

– Не кажется, – рявкнул Рон, остановившись. Что толку получить заклятие Ватных ног в коленки – это лишь вызовет досадную задержку, а он и так еле держит себя в руках, с каждой минутой все истовее желая покинуть Нору. Он молча развернулся и захлопнул крышку чемодана.

– Ты никуда не поедешь, Ронни, – голос Джинни дрогнул, и она опустила палочку. – Мама в трансе, это ее убьет...

– Не убьет, – устало отрезал Рон, не поворачивая головы: он закончил паковать вещи и сел на кровать – сгорбившись, как печальная горгулья и глядя перед собой. – Мама все понимает на самом деле. Пойми и ты, Джин: я вырос... Вырос из дурацких свитеров, из домашних пирогов, из этой комнаты, – он махнул рукой в сторону плакатов с «Пушками Педдл». Драгомир Горгович обиженно вильнул помелом и ушел в штопор. – У тебя есть Гарри, у Билла – Флёр, у Чарли драконы... у Гермионы дочка. – Последние слова дались ему с трудом. Джинни всплеснула руками, плюхнулась на кровать и обняла его за шею, прислонившись щекой к спине.

– У тебя есть все мы, Ронни, – прошептала она его дорожной мантии, смаргивая набежавшие слезы. Рон потрепал ее по руке и тихо договорил: – Конечно, есть, милая, конечно – есть. Я хочу найти себя, Джин. Как нашел тогда Гарри и Гермиону в лесу. Я должен, понимаешь? И я найду.

Джинни судорожно вздохнула и расцепила руки, погладив брата по плечам.

– Ты возвращайся скорее, хорошо? – она запрокинула голову назад и шумно вздохнула еще раз, заставляя настырные слезы вернуться назад. – Иначе останешься без свитера, учти!

Рон нерешительно улыбнулся и притянул ее к себе.

– Поцелуй маму, ладно? Не хочу ее тревожить, уже поздно.

– Она все равно не спит, ты же знаешь, – пробурчала Джинни ему в рукав и втянула носом слабый запах одеколона с еле уловимой ноткой табака. Такой родной запах... такой родной Рон. – Поцелую, ладно, – она тряхнула головой, мягко высвобождаясь из объятий. – Давай, проваливай уже, долгие проводы – лишние слезы. Удачи на семинаре.

Рон улыбнулся ее напускной суровости и поднялся с кровати. Не то чтобы ему так уж важен был ежегодный аврорский семинар, традиционно проходящий в Париже, нет: ему было важно вырваться отсюда – на какое-то время – и собрать побольше свежих впечатлений, на фоне которых его нынешнее положение, возможно, увидится по-новому…

– Я люблю тебя, Джинни.

– Я люблю тебя, Ронни. И жду...

«Ни одного знакомого лица, драклова прорва народу – и ни одного... постойте-ка. Да ладно?..» – Рон не поверил глазам, пока «знакомое лицо» не углядело его в разномастной толпе и не замахало рукой.

– Уи-изли, глазам не верю, – весело протянула невысокая девица со жгуче-черными волосами, стянутыми в летучий конский хвост. – По службе здесь, как я понимаю?

– А ты здесь по какому поводу? – выдавил он, глупо таращась на розетку в цветах французского флага на лацкане синей мантии.

– Младший аврор Паркинсон, Лионский отдел аврората Франции, – отрапортовала она, прищелкнув каблуками. – Ну как, Уизли? Звучит?

– К старшему по званию обращаться «сэр», Паркинсон, – машинально отреагировал Рон, продолжая пялиться на форменную мантию Пэнси. Та ничуть не смутилась, довольная произведенным впечатлением.

– Пойдемте в зал, месье Уизли, сэр, – протянула она насмешливо, – если мы не хотим пропустить вступительную речь.

Рон послушно двинулся за ней, не спуская глаз с мотающегося из стороны в сторону черного, лоснящегося, как у выставочной лошади хвоста.

В зале стоял неровный – разноголосый и разноязыкий – гул, и почти не осталось свободных мест. Пока Рон озирался в поисках пустого сиденья, Пэнси дернула его за рукав.

– Садись скорее, а то так и простоишь столбом полдня!

Он не нашелся, что возразить, и сел рядом с Паркинсон, проклиная себя за то, что краснеет – а он явственно ощутил, как загорелись уши. И не сомневался, что Пэнси это заметила. К счастью, в зал вошел пожилой крепкий мужчина в лиловой мантии, и голоса в зале моментально стихли. Мужчина внушал уважение, от него веяло силой, и он был известен: Арман Морель, глава французского аврората, по праву считающегося сильнейшим в Европе – как исторически, так и по составу. Про себя Рон считал, что британские авроры дадут фору французским вкупе с немцами и голландцами, но не мог не уважать европейских коллег. После краткой, но ёмкой вступительной речи Морель сорвал овацию и удалился, уступив место группе старших авроров, которые заняли внимание аудитории до полудня... и у Рона снова появилась необходимость разговаривать с Пэнси. Однако, к его удивлению, трудностей не возникло: Паркинсон щебетала легко и непринужденно, и как-то так получалось, что – поддакивая или отрицая, – Рон не чувствовал себя дураком. Ему не приходило в голову, что искусству светской болтовни девочек из хороших семей обучали сызмальства и наука эта ничуть не проще нумерологии...

Поскольку Рон совершенно не ориентировался в Париже, Пэнси показала ему очень милое кафе в центре, где они и решили пообедать. У Рона разыгрался зверский аппетит: сыграли роль усталость от четырехчасового семинара и адреналин, перегоревший в крови после скандального отъезда из Норы. Аппетит пересилил настороженность, которую вызывала у него Паркинсон, и неловкость, которую он испытывал от неожиданной встречи. Сделав заказ, – Пэнси пришлось помочь Рону с переводом меню, – она неторопливо извлекла из сумочки тонкий серебряный портсигар и, вытащив длинную сигарету, закурила. Рон нахмурился было, но тут же забыл о своем неодобрительном отношении к курящим девушкам, невольно залюбовавшись: очень уж органично Паркинсон смотрелась с этим своим игривым хвостом, за этим столиком, в этом кафе и в этом городе. Настоящая парижанка – словно тут и родилась, – и дымящаяся сигарета лишь дополняла экзотичный образ завершающим штрихом. Да и какое, по сути, ему дело до нее – это всего лишь Паркинсон, бывшая сокурсница, бывшая слизеринка... подружка Малфоя. Рон помрачнел, стиснул зубы и полез за своей пачкой. Пэнси молча наблюдала за ним с легкой улыбкой, а он хлопал по карманам в поисках зажигалки, тихо чертыхаясь сквозь зубы. Смешно, но Гарри с его магловской привычкой оказался на пике магической моды в наступившем веке: прикуривать от палочки теперь считалось дурным тоном. Разумеется, зажигалки работали не на газу или бензине, но любой уважающий себя курильщик теперь зачаровывал золотые, серебряные, латунные или медные аксессуары, и те горели разноцветными огнями.

– Возьми, – Паркинсон насмешливо подвинула ему серебряную – в тон портсигару – зажигалку: массивная, тяжелая на вид, но изящная вещица в виде змеи с глазами-изумрудами, обвивающей миниатюрную амфору. Рон подумал, что эта точно горит зеленым, и прикурил от палочки.

– В чем дело, Уизли? – резкий тон Пэнси разительно отличался от веселого щебетания. – Она не кусается.

Вместо ответа Рон мрачно затянулся, избегая смотреть на Паркинсон: его начала доставать дурацкая неловкость, которую вызывало ее присутствие. Он ощутил себя пятикурсником, пойманным Инспекционной дружиной, только на этот раз отчего-то чувствовал необъяснимую вину.

– Так что с тобой, Уизли? – повторила Пэнси, сверля его глазами из-под черных бровей. – Мы не в школе, помнишь? – Она насмешливо фыркнула и покачала головой. – Не будь смешным, Уизли... сэр, – яда в последнем слове вполне хватило бы на смертельный укус.

Гарсон принес вино – здесь его пили, как тыквенный сок, отметил про себя Рон, – и разлил по бокалам.

– За свободу, Уизли! – Пэнси отсалютовала бокалом, не пытаясь чокнуться с Роном. – За свободу от условностей и за мир без войны. Аминь, – она аккуратно отпила и поставила бокал на столик. Кровь бросилась Рону в голову – взрывной смесью стыда и злости.

– А я выпью за друзей, – тихо проговорил он, поднимая бокал. – За своих – в Британии... и за твоих, Паркинсон. Франция, Италия... Азкабан, – перечислил медленно и сделал еще глоток. – Свобода – это хорошо...

– Дурак ты, Уизел, – как-то необидно вздохнула Пэнси и задумчиво прикусила зубами кончик блестящего хвоста, разглядывая Рона. – Дураком был, дураком и остался. Что ж ты ума не набрался у своей подружки, а, Рон?

Настроение испортилось окончательно. Рон никогда не был силен в словесных дуэлях, не умел язвить – лишь грубить, а когда удавалось ранить противника – не умел этому порадоваться.

– А ты что ж не удержала своего дружка? – огрызнулся он, но Пэнси не успела ответить: принесли обед.

Официант сноровисто расставил блюда на столе, подлил вина в бокалы и, почуяв напряжение между милой дамочкой и рыжим иностранцем, ослепительно улыбнулся: «Bon appetit!». Рыжий угрюмо кивнул, дамочка криво улыбнулась, и приветливый гарсон почел за лучшее удалиться.
Кормили в уютной забегаловке вкусно, но двое авроров за столиком у окна этого не оценили: каждый кусок еды отдавал горечью, всколыхнувшейся в душах темным осадком, и обед прошел в напряженном молчании. Пэнси первой отложила приборы, рассеянно промокнула губы салфеткой и отпила вина.

– Я обрадовалась, увидев тебя сегодня на семинаре, Уизли. Можешь не верить, можешь хамить, но я обрадовалась – земляку. Тебе не понять этого, тебе – живущему на родине, носящему звание героя, – Паркинсон неторопливо вытащила сигарету, прикурила и продолжила, по-прежнему тихо, будто самой себе, глядя в окно застывшим взглядом. – Когда весь Лазурный берег вместе с пляжами, эти прекрасные горы, солнце, океан... все рассветы и закаты отдашь за единственный дождливый и невзрачный денек... Сердце свое вырвешь и отдашь – чтобы сдохнуть на родной земле… Как тебе это, победитель, – по силам понять? – голос Пэнси почти прервался, упав до шепота, но Рон услышал всю ее маленькую речь до последнего оттенка звука. Паркинсон наконец повернулась к нему, и он увидел в ее глазах капли дождя. – Солнце, Уизли... оно такое ласковое здесь... а жжет до костей, будто мы – вампиры. Мое сердце высохло, мистер Уизли, сэр. Я хочу дождя...

Рон сидел, будто связанный заклятием Немоты, не в силах отвести взгляда от темных глаз, отсвечивающих зеленым, завороженный шепотом, напоминающим шипение змеи. На мгновение он забыл, зачем он здесь и почему здесь она, и как вышло, что он слушает ее и слышит – чем-то внутри, из самой глубины?

– Отомри! – ловкие пальцы щелкнули перед носом, и морок соскользнул змеиным выползнем, облетел шелухой, как осенние листья. Рон вздрогнул и выпрямился: на душе было как-то непоправимо муторно. Он отхлебнул вина и спросил совсем не то, что хотел:

– А почему – аврорат? Ты так и не объяснила...

Пэнси помолчала.

– Да все просто на самом деле. Знаешь, Уизли... – она закусила губу, подбирая слова. – Если придет новый Темный лорд – я хочу быть на стороне победителей.

– А... а как же твои убеждения? – Рон чувствовал, что вязнет в каком-то непролазном болоте, а спасительный островок твердой суши где-то совсем рядом, но он его не видит.

– Убеждения? А что это, Уизли? – Пэнси заинтересованно вгляделась в его лицо и повторила нараспев: – Убеж-де-ния. Это то, что кто-то вложил в твою глупую восприимчивую голову, чтобы получить послушную марионетку, готовую бежать, ловить, защищать и нападать, искать и приносить, а если придется – так и умереть? – голос взвился к потолку и звонко растаял там, как парок от дыхания в морозном солнечном дне. – Нет, Уизли, я не готова умирать за убеждения, – теперь она мягко втолковывала Рону, как несмышленому первокурснику. – Я умру за свою семью, если будет нужно. Я не задумываясь спрячу друга – будь он трижды преступник; я убью и предам любого, кто посягнет на жизнь тех, кого я люблю, – теперь она говорила жестко, и Рон снова поразился неуловимо быстрой перемене. – Вот мои убеждения, Рон Уизли, и если тебя они не устраивают, ты можешь расшибить свою упертую рыжую башку о Биг-Бен или об Эйфелеву башню, раз уж ты здесь, а можешь – об пол в сортире этой забегаловки, полная свобода действий. За свободу! – Пэнси одним махом допила вино, и Рону на миг показалось, что она сейчас шарахнет бокал оземь, поставив точку в тихой, но страстной речи. Однако стакан вернулся на место с легким деликатным стуком: эта девушка потрясающе управлялась с эмоциями, которыми – как оказалось – была одарена весьма щедро. Не сводя с нее глаз, Рон поднял руку, и официант в ту же секунду бесшумно возник у столика с неизменной улыбкой. Рон, не глядя, рассчитался, допил свое вино и наконец произнес:

– Пойдем на воздух?

Пэнси кивнула, он поднялся и, помедлив, протянул руку.

Недоговоренное повисло между ними звенящим молчанием, более осязаемым, чем даже сказанное. Молчание нарушила Пэнси, и Рон облегченно выдохнул.

– Завтра вас по программе потащат на экскурсию... – медленно проговорила она и, помолчав, закончила: – Я могу показать тебе свою Францию. Если хочешь.

На пару мгновений их взгляды перекрестились – решимость и смятение, – Рон кивнул и прежде чем успел опомниться, Пэнси шагнула к нему, прижалась и аппарировала их обоих к подножию Эйфелевой башни.

Башня Рона впечатлила... впечатлили и мост Мирабо – самое романтичное место в городе, – и Елисейские поля. Но по этим местам «в порядке обязаловки», как фыркнула Пэнси, его провели и на следующий день – вместе с остальными иностранцами. А вот старый дом в третьем округе на рю де Монморенси – самый старый дом в Париже – по городской легенде построенный в пятнадцатом веке самим Николасом Фламелем, ему показала Паркинсон. Она же таинственным шепотом поведала ему, что гуляя в окрестностях, можно встретить самого алхимика... тем более, что тела его в могиле не обнаружили. Самый узкий дом – чуть больше метра в ширину – они нашли на рю дю Шато Д`о. Маглам было невдомек, что если постучать по двенадцатому снизу и четвертому слева камню, а потом легонько нажать двумя руками сразу – обязательно одновременно! – на одинаково поцарапанные камни оттенком чуть темнее прочих, то можно попасть на волшебную улицу Фарфелу.

– Да это же... Лютный переулок?.. – ошарашенно воскликнул Рон, и Пэнси довольно ухмыльнулась.

– Добро пожаловать в Париж, Уизли, сэр! – на щеках ее играл румянец, глаза блестели, и Рон неожиданно вспомнил, как в Хогвартсе они дразнили Паркинсон мопсом. Девушка, с которой он провел сегодняшний день, на мопса ничуть не походила. Неистощимостью своих познаний о столице чужой страны, где была вынуждена жить, она, скорее, напомнила ему Гермиону... а в остальном не была похожа ни на кого. Яркая, непредсказуемая – Рон вынужден был признать: к ней тянет. Она вызывала в нем такие противоречивые эмоции, что он терялся. До сих пор с людьми, которых он знал и встречал в жизни, все всегда было ясно: Малфоев он ненавидел, Гарри был предан всей душой, Гермиону – любил... Как относиться к Пэнси Паркинсон, он не понимал. И копаться в себе ему совершенно расхотелось: такого необыкновенного дня в его жизни не было очень давно. Рона словно выпустили из душного подвала, где держали так долго, что он досконально изучил каждый кирпич в стенах и полу своей камеры. Узника хорошо кормили и регулярно выпускали погулять, но – цепи... хорошо смазанные, с подбитыми мягкой кожей наручниками – чтобы не натереть запястья... И самое паршивое, в чем пришлось-таки признаться себе: этими цепями сковал его злейший враг – Рональд Уизли. Он сам.

Когда сумерки за окном превратились в темноту, а Фарфелу стало заметать снегом, и пыльная бутылка на темном от времени и въевшихся пятен столе опустела, Рон наконец почувствовал, что его отпускает. Шумный кабак не был лишен очарования и даже некоторого шарма – так по-французски, даже грязь здесь казалась какой-то ненастоящей... сувенирной. А вот вино было по-настоящему хорошим, разговор – по-настоящему интересным, и он было собрался предложить заказать еще, как Пэнси вдруг замерла и уставилась куда-то поверх его плеча.

– Разорви тебя горгулья – Драко Малфой!

Рон медленно обернулся, проследив за ее взглядом, и увидел: острый профиль, зализанные волосы, перевязанные лентой, – точь-в-точь хоревый хвост – поверх черной куртки с поднятым воротником. Бледная немочь – его беда и проклятье. Малфой словно почувствовал тяжелый взгляд и повернул голову, встретившись с ним глазами. Пару секунд Драко оценивал картину: Пэнси, Уизли, бутылка «Золотой Мантикоры», после чего встал и размеренным шагом направился к их столику.

*Полет, полет,
Тебя не остановить.
Над колючими проволоками,
Над разбитыми сердцами,
Глядя на океан...

Перевод Елены Сергеевой

**Focus (NOAgut) Noack Германия, 1997 – сорт чайно-гибридных роз.
*** от лат. Florem – цвет, цветок и Profectum – прогресс, рост.
**** Кью-гарденс, Королевские ботанические сады Кью, Сады Кью – комплекс ботанических садов и оранжерей площадью 121 гектар в юго-западной части Лондона между Ричмондом и Кью.