Достоверность культурного образа

Межгендерная коммуникация принципиально неотделима от межпоколенной, и деформация первой не может не порождать конфликты во второй, в свою очередь, нарушенная связь поколений препятствует нормальному формированию гендера.

Здесь уже говорилось, что в природе межполовая коммуникация не существует как что-то самостоятельное, и в действительности является лишь структурной частью единого потока межпоколенной преемственности, наследования организмом видовой информации. В человеческом же обществе она обретает относительную автономность, поскольку сексуальная активность выделяется в самостоятельный вид деятельности, не связанной с детопроизводством. Именно поэтому она превращается в гендерную, обретает социально знаковые формы. Другими словами, формы, значимые для сохранения не поведенческих стереотипов биологического вида Homo sapiens sapiens, но ключевых характеристик социума, динамических стереотипов его культуры. Отсюда важно понять, что в человеческом обществе этот относительно самостоятельный сегмент поведенческой активности носит принципиально внебиологический характер и определяется только культурой.

Между тем в анализе межгендерной коммуникации центральное (если не сказать исключительное) место чаще всего отводится системе знаков, обставляющих церемониал схождения и соития полов, а это существенно сужает предмет, делает его родом окультуренной кальки с межполовой коммуникации животных, образцом которой выступает брачный ритуал. Вот один из типичных примеров — вывод, который делается на основе анализа конкретного (его существо не требует пояснений) медиапосыла: «Внешность и «мир вещей» в данном медиатексте имеют значение лишь постольку, поскольку они способствуют успеху читательницы-подростка в «мире людей», а именно — у представителей противоположного пола: девушке необходимо быть flirty (флиртующей), sexy (сексуальной), hot («горячей»), чтобы привлечь к себе их внимание и иметь шанс на развитие близких межличностных отношений»[550]. Вот другой: «…коммуникативная тактика женщины-адресанта должна быть еще более «тонкой» и продуманной, чтобы комплимент был принят собеседником» и коммуникативная цель была достигнута[551].

Нисколько не подвергая сомнению справедливость подобных заключений, заметим все же, что речь в них идет лишь о специфическом, очень узком аспекте единого содержания общения полов, но вовсе не о предмете в целом. В действительности понятие намного шире, поскольку межгендерный коммуникационный посыл может быть адресован — и адресуется — не только представителю иного пола (как потенциальному сексуальному или брачному партнеру), но и совсем другому поколению, представленному, к слову, и своим полом, которому еще только предстоит строить отношения с противоположным. Женщина воспитывает не только мужчину, но и будущую женщину, мужчина — будущего мужчину, и это тоже межгендерная коммуникация. При этом вовсе не исключено, что именно новое поколение в лице обоих полов и есть ключевой получатель основного массива гендерно ориентированной информации. Во всяком случае, это справедливо в контексте развития института семьи.

Основной посыл межгендерного общения содержит в себе вовсе не то, что делает его «sexy», т.е. привлекательным для противоположного пола, но прежде всего те ценности, которые создают режим наибольшего благоприятствования развитию каждого как носителя особого сегмента интегральной культуры социума. Или, напротив, в чем-то своем (неравенство полов обязано сохраняться) создают преимущества какому-то одному. В конечном счете, все здесь зависит от сложившихся обычаев и традиций, и мы знаем, что в разные времена и в разных культурах развиваются совершенно несхожие модели гендерных взаимодействий. Цитированное выше письмо Иллариона из Александрии, в котором жене наказывается бросить ребенка, если родится девочка, говорит, в частности, и об этом. Лишь во вторую (если вообще не в последнюю) очередь речь может идти о тех сигналах, что способствуют бесконфликтному сближению мужчины и женщины в едином ритуале продолжения жизни. Так, например, свойственный европейской традиции общий императив особого отношения к женщине:

Ты — женщина, ты — книга между книг,

Ты — свернутый, запечатленный свиток;

В его строках и дум и слов избыток,

В его листах безумен каждый миг.

Ты — женщина, ты — ведьмовский напиток!

Он жжет огнем, едва в уста проник;

Но пьющий пламя подавляет крик

И славословит бешено средь пыток.

Ты — женщина, и этим ты права.

От века убрана короной звездной,

Ты — в наших безднах образ божества!

Мы для тебя влечем ярем железный,

Тебе мы служим, тверди гор дробя,

И молимся — от века — на тебя![552]

представляет собой явно выраженное послание первого рода, в свою очередь, церемониал «подхода» к ней и ритуал ухаживания — второго. Доказательством фундаментальности первого ряда сигналов является то, что они направляются в «воздух» культуры, производность второго — в том, что они всегда адресуются конкретной персоне. Ни один посыл второго ряда не является ничем самостоятельным, и обретает знаковый характер только в качестве той или иной формы интерпретации ценностей первого. Другими словами, не будь межпоколенного аспекта, ни один сигнал (за исключением тех, что пробуждают известные физиологические рефлексы) не был бы прочитан получателем межгендерного посыла. Собственно, это, как уже сказано, следует из общих принципов любого общения.

Вместе с тем не трудно понять, что культура, в которой «Ты — женщина, и этим ты права», существенно сужает пространство правоты мужчины. Без малого тысячелетняя пропаганда превосходства женской «природы» привела к тому, что сегодня, кроме, вероятно, переноски тяжестей, нет ни одной формы деятельности, в которой женщина не могла бы оспорить превосходство мужчины над нею. Нет ни одного качества характера, ума, воли, перед которыми она могла бы склониться. А значит, ни одно принимаемое мужчиной решение сегодня не остается без ее суда. Словом, принципиальная заменимость одного при абсолютной незаменимости другой — вот сердцевина навязываемой современной культурой нормы.

Но способствует ли она полноценному развитию самой женщины? Более того, остается ли женщина женщиной в этой культуре?

Начнем с того, что, несмотря на все изобилие памятников, не следует думать, что европейская культура поднимает женщину на недосягаемую никакой другой высоту. Культура слишком фундаментальное начало, чтобы позволить нарушиться в ней какому-то равновесию. Для жизни социума одинаково ценны и мужчина, и женщина, отсюда вознесение одной равнозначно унижению другого, и, следовательно, неизбежно включение каких-то незримых компенсаторных механизмов, которые позволили бы найти необходимый баланс ценностей.

Европа возносит на пьедестал вовсе не женщину, объектом ее поклонения становится только юная романтическая красавица, предмет чувственных влечений. В то время как обладательница не слишком выигрышной внешности, тем более женщина, вышедшая из возраста, порождающего желание мужчины, вызывает к себе совсем другое отношение. Кикимора, колдунья, баба Яга, ведьма — вот фольклорные образы, рождаемые не столь счастливым сочетанием сложения и лет. «Дурна как черт и умна, как ангел», сказанное в адрес одной из самых выдающихся женщин европейской истории, едва ли может расцениваться как комплимент мадам де Сталь. Да и романтическая красавица остается предметом поклонения совсем недолго: препятствия преодолены, любящие сердца соединились… «на кровать слоновой кости положили молодых и оставили одних»… но кого мы встречаем утром? Прекрасная Кримхильда, желая свести счеты с убийцей мужа, в ненасытности своей злобы губит всех нибелунгов (а заодно и собственного сына, и родных братьев); предмет поклонения Ульриха Лихтенштейнского совершает поступок, отвратительность которого невозможно поверить даже бумаге; та, что «на свете всех милее, всех румяней и белее», обрекает на смерть свою падчерицу; жадной старухе мало быть вольною царицей, ей подай Окиян-море и чтоб рыбка золотая была у нее на посылках; бедную Золушку (и ее несчастного отца) изводит злобная завистливая мачеха; золушка-Фредегонда сама убивает всех, кто встает на ее пути... Словом, из спальни появляется вовсе не прекрасная принцесса, но та, что уже начинает превращение в свирепую ксантиппу, лихую «батскую ткачиху», злую мачеху, тещу, свекровь, леди Макбет Мценского уезда... Нередко — во всех их вместе. Отсюда неудивителен и такой взгляд на нее:

Жил-был дурак. Он молился всерьёз

(Впрочем, как Вы и Я).

Тряпкам, костям и пучку волос –

Всё это пустою бабой звалось,

Но дурак её звал Королевой Роз

(Впрочем, как Вы и Я).

О, года, что ушли в никуда, что ушли,

Головы и рук наших труд –

Всё съела она, не хотевшая знать

(А теперь-то мы знаем — не умевшая знать),

Ни черта не понявшая тут.

Что дурак растранжирил, всего и не счесть

(Впрочем, как Вы и Я) –

Будущность, веру, деньги и честь.

Но леди вдвое могла бы съесть,

А дурак — на то он дурак и есть

(Впрочем, как Вы и Я).

О, труды, что ушли, их плоды, что ушли.

И мечты, что вновь не придут, –

Всё съела она, не хотевшая знать

(А теперь-то мы знаем — не умевшая знать),

Ни черта не понявшая тут.

Когда леди ему отставку дала

(Впрочем, как Вам и Мне),

Видит Бог! Она сделала всё, что могла!

Но дурак не приставил к виску ствола.

Он жив. Хотя жизнь ему не мила.

(Впрочем, как Вам и Мне.)

В это раз не стыд его спас, не стыд,

Не упрёки, которые жгут, –

Он просто узнал, что не знает она,

Что не знала она и что знать она

Ни черта не могла тут.[553]

Добавим к сказанному и то обстоятельство, что культ прекрасной Дамы создает весьма серьезные проблемы всем тем (а их — большинство), кто не отвечает стандартам «неземной» красоты, кто, оставаясь «hot», не может быть ни «flirty», ни, «sexy». Этот культ ломает ее жизнь, не давая женщине появиться на людях без какой-то карнавальной маски, ее тело, которое изнурительными диетами втискивается в чуждые ему стандарты, ее душу, принуждаемую верить в истинность всех заклинаний и танцев, которые в действительности посвящаются не ей, но некоему надуманному образу. Этот же культ бросает немалую часть из них на баррикады феминизма, который наносит вред прежде всего самой женщине: феминизм не борьба женщины против мужчины, это борьба неудавшейся женщины против успешной,— где-то сказал Ницше.

В действительности особое отношение к ней отнюдь не культивируется Европой. Об этом свидетельствует тот непреложный факт, что, достойные отнесения к памятникам человеческой глупости, поэтические перехлесты славословий вполне компенсируются грязной изнанкой ее культуры. Наиболее отвратительные ругательства производны именно от женщины и ее детородной функции, то есть от той главной ценности, благодаря которой она, казалось бы, возносится на недосягаемую никаким мужчиной высоту. При этом заметим: речь идет не только о русском языке. «Сукин сын» — лексическое достояние многих народов. Между тем и в русскоязычном недобрословном упоминании «матери» со временем, как кажется, был утрачен первый элемент сложносоставного ругательства: «пес… твою мать». Так что общая структура сквернословия вполне интернациональна. Да и экранные примеры того, как блестящие гвардейские офицеры встают, чтобы поднять бокалы с шампанским за прекрасных дам, говорит вовсе не о воспитании, ибо, оставаясь одни, они тут же начинают делиться друг с другом скабрезными анекдотами про них. («Не самые ли лучшие те анекдоты, соль которых прячется в длинных шлейфах и турнюрах?»[554]).

Правда, многое из сказанного существует давно; история культуры складывается не только из создания парадных, выставочных форм, но и развития уродливых мутаций. Тревожно другое: в последнее время они формируют поведенческие стереотипы все более и более младших возрастов.

В действительности европейская культура глубоко противоречива: порождая культ женщины, она в то же время продолжает и через девять столетий видеть в качестве одного из высших ее достоинств — мужество, напротив, одним из унижающих мужчину — женственность. Одно это говорит о том, что за все время своего существования культ так и не проник в органику культуры, остался глубоко чуждым ей.

Словом, все говорит о том, что воспитываемое романтическими представлениями отношение к женщине органично только там, где правит недолгая магия чувств, и в действительности не является общим императивом. Женщина как убранный «короной звездной» образ, культурный идеал отчуждается самой повседневностью социума, как род опасной инфекции отторгается его глубинным инстинктом. Все мифологизированное в ней вытесняется в занебесную в сферу чистых абстракций чего-то неземного, чтобы полностью растворить его там, в недосягаемой выси светозарного эфира. Ритуальные же танцы вокруг ее идола здесь, на земле, пусть и становятся чем-то протокольным, обязательным, — но только в табельные дни празднований какой-то «особой» его роли в нашей жизни. Реальное же течение последней предпочитает ему что-то теплое и земное, уютное в сожительстве, свободном как от унизительных кавычек, так и от картонных карнавалов пожизненного «рыцарского служения». Собственно, этом нет ничего удивительного: иммунитет социума не может смириться с нарушением гендерного баланса и ищет свои пути для его сохранения.

Вот только следует помнить, что ресурс иммунитета не бесконечен. Это видно уже в том, что и мужчина уже не воспринимается женщиной как носитель значимых для нее ценностей. Миф о легкой его заменимости рождает в ней не только убеждение в том, что «все мужики сволочи», но и безумие феминизма, программное требование «дезактивации земли», сокращение численности мужской популяции до 10%.

Выводы

1. Только полная семья способна обеспечить нормальное развитие и социализацию ребенка. Однако в современной семье утрачивается преемственность родового наследия, а следовательно, распадаются и связи поколений, что делает ее «по определению» неполной. В результате воспитание входящего в жизнь человека становится еще более зависимым от сертифицированных посредников в коммуникации между индивидом и социумом. А это значит, что распадается связь не только между дедами и внуками, но и между отцами и детьми.

2. В современной семье распадается и связь между мужчиной и женщиной, что влечет за собой совершенно новый тип сиротства — сиротство по матери.

3. Недостатки воспитания в неполной материнской семье усугубляются «женским» дошкольным воспитанием и воспитанием в школе. Результатом становится утрата «мужских» ценностей, появление феминизированного мужчины и авторитарной, склонной к насилию женщины.

4. В обществе происходит глубокое перераспределение исполняемых ими социальных ролей, которое только усугубляется абсолютизацией культурных норм, возвеличивающих женщину и остающихся безразличными к мужчине и его ценностям.

5. Развивающиеся тенденции приводят не только к поступательному вытеснению мужчины из процесса межпоколенной коммуникации, но и к полной утрате им всех прав на семейное строительство.

6. Утрата права мужчины на планирование детопроизводства и сохранение зачатого им ребенка, отсутствие уверенности в том, что рожденный ребенок не будет отнят при разводе, а сам он не лишится возможности общения с ним — окончательно разваливают семейный союз. Традиционная европейская семья завершает свою историю. На место института семьи и брака приходит практика простого сожительства. Только оно сохраняет за «сильным» полом остатки прав, с которыми приходится расставаться в случае официального брака.

7. Общее развитие культурной традиции ведет к взаимному отчуждению полов. Межгендерная коммуникация сводится исключительно к системе знаков, обставляющих церемониал их схождения и соития. Все сводится к простому детопроизводству. В то же время коммуникация, понятая как средство формирования режима наибольшего благоприятствования гармоническому развитию каждого пола, распадается.