Становление истории как науки

Введение

Познание вообще и научное познание в частности сделалось предметом особо пристального внимания философов задолго до появления «эпистемологии/гносеологии».

Античная философия

Одним из первых эпистемологическую проблему ставит Парменид, вводя различия между истиной и мнением. Истина — это знание бытия, поэтому её главными критериями являются непротиворечивость, постоянство и вечность. Платон разрабатывает один из первых методов познания — диалектику — прояснение идеи в процессе диалога.

Истина здесь выступает в качестве консенсуса. Аристотель закладывает основы рационализма, разрабатывая такой метод познания как аналитика.

Философия средневековья рассматривает знание как благодать, исходящую от Бога. Бог себя обнаруживает в творении и в откровении, поэтому эпистемология становится герменевтикой — искусством истолкования Библии. Ориген разрабатывает учение о трёх уровнях понимания. Схоласты разрабатывают концепцию дедуктивного способа получения знания.

В новоевропейской философии осуществляется т. н. гносеологический поворот, т. е. вопросы познания становятся центральной темой философии. Здесь конкурируют традиции рационализма (Декарт, Лейбниц) и эмпиризма (Локк, Юм), первая из которых продолжает схоластическую традицию дедуктивного познания, а вторая утверждает тезис, согласно которому всякое знание происходит из опыта.

Немецкая классическая философия

Кант ставит вопрос о предпосылках знания, то есть о сфере трасцендентального и отрицает возможность адекватного познания мира.

В гегелевском понимании вопроса логика целиком и полностью, без иррационального остатка, покрывает собою все поле проблем познания, не оставляет за пределами своих границ ни образов созерцания, ни образов фантазии. Она включает их рассмотрение в качестве внешних (в чувственно воспринимаемом материале осуществленных) продуктов деятельной силы мышления, ибо они — то же самое мышление, только опредмеченное не в словах, суждениях и умозаключениях, а в чувственно противостоящих индивидуальному сознанию вещах (поступках, событиях и т. д.). Логика целиком и без остатка сливается здесь с теорией познания потому, что все остальные познавательные способности рассматриваются как виды мышления, как мышление, еще не достигшее адекватной формы выражения, еще не созревшее до нее.

Неокантианство

Только к концу XIX столетия термин «гносеология» входит в обиход в качестве обозначения особой науки, особой области исследований, которая в составе предыдущих классических философских систем сколько-нибудь четко не выделялась, не конституировалась не только в особую науку, но даже в особый раздел.

Становление истории как науки

История как наука возникает в рамках рационализма. Метод ре­конструкции отдельных фактов-событий и их последовательности в этот период фактически основывался на учении о методе Декарта.

Критический метод последовательно реализуется историками Про­свещения. Английский историк конца XVII — первой половины XVIII в. лорд Болингброк именно на основе критического метода формулиру­ет свою основную задачу:

«Мы должны тщательно и беспристрастно исследовать основания, и когда обнаружим, что они маловероятны или вовсе невероятны, бу­дет нелепо ожидать чего-либо лучшего в воздвигнутом на таком фун­даменте сооружении. Осуществить такое исследование необходи­мо, чтобы мы из-за своей неосведомленности безоговорочно не приняли на веру мнение авторитетов...».

¹¹ Болингброк. Письма об изучении и пользе истории. М., 1978. С. 9.

Болингброк рассматривает историческое знание как знание вы­водное, получаемое полностью из исторических источников, и с этим связывает границы возможностей исторического познания:

«Когда неполнота обусловлена отсутствием исторических записей — или тем, что они первоначально не велись, или тем, что они были утрачены в результате опустошения стран, истребления народов и других бедствий, происходивших в течение многих лет, или же тем, что фанатизм, злой умысел и соображения политики соединили свои усилия, чтобы уничтожить их намеренно, — мы должны смириться со своим неведением, и в этом нет большой беды».¹²

Не стоит разъяснять, что если историк не видит большой беды в недостатке исторических данных, то это означает, что его интересует не непрерывный исторический процесс, а отдельные исторические события.

Эпистемология рационализма требовала критического отношения к фактам, что привело историков к необходимости сопоставления данных разных источников. Болинг­брок так описывает основания критического метода в истории:

«Защищенный от обмана, я могу смириться с неосведомленностью. Но когда исторические записи не полностью отсутствуют, когда одни из них были утрачены или уничтожены, а другие сохранены и полу­чили распространение, тогда мы подвергаемся опасности быть об­манутыми; и поистине должен быть слеп тот, кто принимает за прав­ду историю какой бы то ни было религии или народа, а в еще большей мере - историю какой-либо секты или партии, не имея воз­можности сопоставить ее с другой исторической версией. Здраво­мыслящий человек не будет так слеп. Не на единственном свиде­тельстве, а на совпадении свидетельств станет он утверждать истори­ческую истину. Если совпадения нет вовсе, он не будет доверять ничему; если оно есть хоть в чем-то немногом, он соразмерит соответственно свое согласие или несогласие. Даже слабый луч света, блеснувший из чужеземного исторического повествования, часто разоблачает целую систему лжи; и даже те, кто заведомо извращает историю, нередко выдают себя в результате невежества или небрежности».

Болингброк последовательно обосновывает значение метода кри­тики исторических источников, указывая на необходимость не только фактографического сопоставления разных свидетельств, но и учета цели и обстоятельств их создания:

«...когда историй и исторических хроник вполне достаточно, то даже те, что ложны, способствуют обнаружению истины. Вдохновляемые разными страстями и задуманные во имя противоположных целей, они противоречат друг другу, а противореча, — выносят друг другу обвинительный приговор. Критика отделяет руду от породы и извле­кает из различных авторов всю историческую правду, которая лишь частично могла быть найдена у каждого из них в отдельности; крити­ка убеждает нас в своей правоте, когда она основывается на здравом смысле и излагается беспристрастно»'³.

Таким образом, для историков эпохи Просвещения исторический источник вполне определенно является объектом сравнительного ис­следования.

Отметим еще один аспект критики исторических источников, на который также обратили внимание историки Просвещения, в том числе Болингброк, — необходимость изучения личности автора исто­рического источника:

«Когда искренность при изложении факта вызывает сомнение, мы добываем истину, сопоставляя различные сообщения, подобно тому как мы высекаем огонь, ударяя сталью о кремень. Когда суждения производят впечатление пристрастных, мы можем сделать выводы самостоятельно или принять суждения авторов, сделав известные по­правки. Достаточно немного природной проницательности, чтобы определить, какая нужна поправка — в зависимости от конкретных обстоятельств жизни авторов или общего склада их ума, и тем самым нейтрализовать воздействие этих факторов»¹⁴.

Таким образом, уже в рамках рационалистической философии зарождается критическое отношение к сообщениям исторических ис­точников, что приводит к их сопоставлению как к одному из основ­ных методологических требований. Однако в качестве критерия сопо­ставления, основания выбора между свидетельствами, которые про­тиворечат друг другу, выступает исключительно «здравый смысл» историка.

Каким же образом эти установленные критическим методом фак­ты связывались друг с другом? Принципиально важно, что история еще не осмысливается как процесс: для философов и историков вплоть до эпохи Просвещения история представляет собой собрание фактов, которые могут служить образцами, примерами. Болингброк писал:

«...изучение истории кажется мне из всех других занятий наиболее подходящим, чтобы воспитывать в нас личную и общественную доб­родетель»¹⁶.

Младший французский современник лорда Болингброка Габриэль-Бонно де Мабли начинает свой трактат «Об изучении истории» с введения, которое называется «История должна быть школой поли­тики и нравственности», где он пишет, адресуясь Его Светлости принцу Пармскому:

«Старайтесь, Ваша светлость, сохранить в себе эти первые чувства, порожденные чтением древней истории. Восхищение перед велики­ми образцами древности откроет Вашей душе любовь к подлинной славе и заставит Вас опасаться пороков, общих для всех людей, и предубеждений, свойственных государям»¹⁷.

¹⁷ Мабли Г.-Б. де. Об изучении истории. О том, как писать историю: Пер. с фр. М., 1993. С. 8.

Когда история не рассматривается как процесс, не ставится и за­дача ее целостного осмысления. Критерии для оценки фактов черпа­лись преимущественно в сфере моральных категорий. Что же касается оценки крупных исторических периодов, историки этой эпохи разде­ляли всю историю на эпоху варварства и на современный им век Про­свещения.

Шидер пишет: «Историография Просвещения не знала сравнительного метода в строгом смысле этого слова»²⁰. Шидер Т. Возможности и границы сравнительных методов в исторических науках// Философия и методология истории: Сб. ст. М., 1977. С. 146.

Шидер считает, что, сравнивая отдаленные эпохи или неевропейские культуры с современной им эпохой, историки Просвещения применяли сравнение почти инстинктивно, а основная идея заключалась в выявлении «тождественности человеческого рода в любых его проявлениях».

Для историков Просвещения задача сравнения — вы­явление общего в различных исторических феноменах.

Аналитически сравнение начинается с установления сходства сравниваемых объектов. Здесь мы видим, что в процессе развития истории как науки выявление общего, в качестве осознанной цели исследования и гене­тически предшествует выявлению различий.

Сравнение выступает как способ обобщения, создания отвлечен­ного понятия, с его помощью, по мнению Болингброка, «...каждый человек может... ежедневно продвигаться к тем идеям, к тем предвечным сущностям, ...которые недоступны человеческим существам на практике, но в наибольшем приближении к которым состоит совершенство нашей природы...»²².

Мабли пишет о неце­лесообразности в историческом повествовании злоупотребления мель­чайшими подробностями:

«Сколь бы ни были необходимы эти подробности, пусть историк, ко­торый хочет просвещать и одновременно нравиться... выбирает сре­ди них те, что наиболее способны сделать истину возбуждающей и приятной для ума»²³.

Историография Просвещения остается по-прежнему преимущественно фактографичной.

Но можно заметить и новое ее свойство — напряженный поиск причинно-следственных связей, рациональных объяснений в истории.

Прослеживание цепочек причин­но-следственных связей служило объединяющим фактором в истори­ческом исследовании. А достижение целостности невозможно без вы­явления специфики составляющих. Таким образом, сравнение как способ обобщения дополняется поиском различий частей целого.

Приведем (с некоторыми сокращениями) пример такого рассужде­ния из V письма «Об изучении и пользе истории» лорда Болингброка: «Есть монархия, также абсолютная монархия — я имею в виду китай­скую, — где управление осуществляется со времени установления татарского господства по приказаниям государя несколькими разря­дами мандаринов и в соответствии с мнениями и рекомендациями советов нескольких рангов; зачисление в эти классы и разряды зави­сит от способностей кандидатов, в то время как продвижение внутри них зависит от их поведения и проведенных ими тех или иных улучше­ний. При таком правлении ни неуместно, ни смешно, чтобы любой из подданных, которого к этому побуждают обстоятельства или его способности, сделал историю средством изучения политической на­уки и готовил себя таким и любым другим способом к общественно­му служению. Это также не опасно и не приносит чести, которая стоила бы того, чтобы пренебречь опасностью, раз, согласно древне­му установлению этого правительства, частные лица, как и государ­ственные советы, имеют право делать представления государю о зло­употреблениях его администрации. Но все же люди там не обладают теми же возможностями заниматься государственными делами, ка­кие свободная форма правления по своей природе предоставляет гражданам. В нашей стране — а у нас черты свободной формы правления до сих пор, по крайней мере, сохранились — люди бывают предназначены к государственной деятельности не только благода­ря их положению и талантам, что имеет место и в других странах; многим предоставлено это право их рождением, и любой человек может посвятить себя этой деятельности и принять в той или иной степени участие в управлении независимо от того, призван он госуда­рем или нет. При абсолютизме всякое общественное служение есть служение государю, и он назначает всех тех, кто служит обществу. При свободном правлении четко определенным и основным является служение обществу...»²⁴.

Таким образом, историография рационализма — и особенно ее высшее проявление в эпоху Просвещения — разработала принципысравнительного анализа исторических источников и неотрефлексированно, но весьма активно использовала сравнение исторических яв­лений, что было обусловлено стремлением к выявлению общих начал природы человека и общества.

Критерием для сравнения во всех слу­чаях выступал здравый смысл историка. Установленные таким обра­зом исторические факты выстраивались в хронологические последо­вательности и связывались в причинно-следственные цепочки также на основе «здравого смысла».

В заключение заметим, что принципы, предложенные историка­ми эпохи Просвещения, впоследствии были восприняты и другими направлениями научного исторического знания.