Глава 19. поезд, идущий на юг

(Переводчик:Галя Бирзул; Редактор:Дарья Галкина)

Две минуты до полуночи.

На этот раз, в действительности.

Видение не подготовило меня к чистой чудовищности этого момента. Я чувствую, что собираюсь выпрыгнуть из своей кожи. Я чувствую, что каждый тик моих часов из секонд-хенда, как электрический заряд пульсирует сквозь меня снова и снова.

Я могу это сделать, говорю я себе, возясь с застежкой-молнией моей черной толстовки.

Тик, тик.

Тик, тик.

Поезд северного направления приехал и уехал. Семъйяза прибывает, приземляется на фонарный столб, каркает на меня.

Но Кристиана здесь нет.

Я медленно оборачиваюсь, ища его, мои глаза задерживаются на каждом пустом место, каждой тени, надеясь найти его, но его здесь нет.

Он не придет.

Секунду мне кажется, что страх съест меня изнутри.

— Кар, — нетерпеливо каркает ворона.

Полночь.

Я должна идти. С ним или без него.

Я всматриваюсь в тротуар, перед рельсами. Один шаг, в то время как мое сердце скачет как у кролика, мое дыхание вырывается мелкими вздохами, я пересекаю рельсы.

На другой стороне Семъйяза превращается в человека. Он выглядит довольным собой и взволнованным: волнение в стиле лисы-в-курятнике, в его глазах злой блеск. Мою кожу покалывает от взгляда на него.

— Хорошая ночь для путешествия, — он осматривается вокруг.— Я сказал тебе привести друга.

— У тебя есть друзья, которые отправятся ради тебя в ад? — спрашиваю я, пытаясь удержать свою нижнюю губу от дрожи.

Его взгляд просверливает меня.

— Нет.

У него нет друзей. У него никого нет.

Он цокает языком, будто разочарован во мне.

— Это не сработает без кого-то, кто бы смог поддерживать тебя.

— Ты можешь поддерживать меня, — говорю я, поднимая подбородок

Уголок его рта приподнимается. Он наклоняется вперед, не касаясь меня, но достаточно близко, чтобы захватить меня в кокон печали, который всегда окружает его. Это глубокая, мучительная агония, будто все прекрасное и светлое в его мире медленно высохло и умерло — рассыпалось в пепел в моих руках. Я не могу дышать, не могу думать.

Как маме удалось подобраться близко к этому созданию? Но тогда, она не чувствовала того же, что и я. Она не могла знать, насколько он на самом деле темный и устрашающе-холодный внутри, какой разрушенный.

— Это то, с чем ты хочешь связаться? — спрашивает он грохочущим голосом.

Я делаю шаг назад и ловлю ртом воздух, когда снова могу дышать, словно до этого он душил меня.

— Нет, — содрогаюсь я.

— Я так не думаю, — отвечает он. — Ох, хорошо. — Он смотрит на рельсы, на расстоянии я слышу слабый свист приближающегося поезда. — Вероятно, это к лучшему, — произносит он.

Я собираюсь упустить свой шанс.

— Стойте!

Я оборачиваюсь, чтобы увидеть Кристиана, спешащего к нам через пути; на нем черный шерстяной пиджак и серые джинсы; глаза расширены, а голос нервный, когда он кричит:

— Я здесь!

Мое дыхание в спешке покидает меня. Я не могу не улыбнуться. Он достигает меня, и мы обнимаемся, сжимая друг друга в руках в течение минуты, бормоча:

— «Мне жаль», и — «Я так рада, что ты здесь», и — «Я не мог этого пропустить», и — «Ты не должен этого делать», туда-сюда между нами, иногда вслух, иногда в наших мыслях.

Семъйяза прочищает горло, и мы отходим друг от друга и поворачиваемся к нему. Он указывает головой на Кристиана:

— Кто это? — спрашивает он. — Я видел, как он крутится около тебя, как какой-то влюбленный щенок. Он один из Нефилимов?

Кристиан резко вдыхает. Раньше он никогда не видел Семъйязу, никогда не был так близко к Черному Крылу. Мгновение я гадаю, не подумает ли он, что видит Азаэля. Азаэль и Семъйяза выглядят довольно похоже. И их можно перепутать. Это все еще может быть его видение, я думаю.

— Он друг, — справляюсь я, хватая руку Кристиана. Сразу же чувствую себя сильнее, более сбалансированной, более сфокусированной. Мы можем это сделать. — Ты сказал, мне нужен друг, и вот он. Так что теперь ты можешь отвести нас к Анжеле.

— Мы кое-что забыли, а? — произносит Семъйяза. — Твоя плата?

«Какая плата?» — требует Кристиан в моей голове. «Клара, какая плата? Что ты ему пообещала?»

— Я не забыла.

Поезд приближается, тусклый красный свет на его верхушке, продвигается по рельсам. Я должна сделать это быстро.

— У меня есть история, — отвечаю я ему. — Но я покажу тебе.

Свободной рукой я тянусь и касаюсь гладкой и холодной, бесчеловечной щеки Семъйяза. Его печаль заполняет меня, заставляя Кристиана вздохнуть, когда она отражается через меня в него, но я пробиваюсь сквозь нее, сильнее сжимая руку Кистиана, и фокусируюсь на сегодняшнем дне, часе с мамой на вершине горы. Я вливаю все это в шокированный и непредвзятый разум Семъйязы: ее голос, рассказывающий историю; ветер, раздувающий ее длинные, каштановые волосы; как она ощущалась, когда касалась меня; теплый, мягкий захват ее руки, держащий мою; и, наконец, слова.

«Я солгала. Я любила его».

Семъйяза вздрагивает. Это больше, чем он ожидал. Я чувствую, как он начинает дрожать под моей рукой. Я отхожу и позволяю ему идти. Мы ждем, чтобы увидеть, что он будет делать. Поезд приближается к станции. Он отличается от идущего на север; этот запачкан грязью или сажей, или чем-то черным и противным, так что я не могу прочитать слова на его боку. Окна заполняют черные фигуры.

Серые люди, понимаю я. По пути в преисподнюю.

Глаза Сэма закрыты, его тело полностью застыло, будто я превратила его в камень.

— Сэм… — подсказала я. — Мы должны идти.

Его глаза раскрываются. Брови сходятся вместе, пространство между ними сморщенное, словно ему больно. Он рассматривает меня и Кристиана, будто больше не знает, что с нами делать. Будто передумал.

— Вы абсолютно уверены, что хотите это сделать? — спрашивает он, его голос хриплый. — Как только вы сядете на этот поезд, пути назад не будет.

— Почему мы должны ехать на поезде? — импульсивно спрашивает Кристиан. — Разве ты не можешь отвезти нас туда, как делал раньше с Кларой и ее мамой?

Кажется, к Семъйязе возвращается назад доля его уравновешенности.

— Для меня, так расходовать энергию привлечет внимание к тому, что я делаю, и путь можно проследить. Нет, вы должны идти, как общие обречённые этого мира, в глубины на пароме, переправе, или поезде.

— Хорошо, — натянуто говорит Кристиан. — Тогда поезд.

«Ты уверен?» — спрашиваю я молча, смотря в его глаза.

«Я пойду туда, куда и ты», — отвечает он.

Я поворачиваюсь к Сэму.

— Мы готовы.

Он кивает:

— Слушайте меня внимательно. Я отведу вас к вашей подруге, где я устроил ее на данный момент времени, и вы должны убедить ее пойти с вами.

— Убедить ее? — снова вставляет Кристиан. — Разве она не будет стремиться выбраться оттуда?

Семъйяза игнорирует его, фокусируясь на мне.

— Ни с кем не говорите, кроме девушки.

Он что, думает, что я остановлюсь поболтать с первым человеком, с которым столкнусь?

— Без проблем.

— Ни с кем больше, — резко повторяет он, говоря громко, чтобы его услышали за гулом двигателя поезда, когда он замедляется до полной остановки перед нами. — Головы держите опущенными вниз. Никому не смотрите в глаза. — Он смотрит на Кристиана. — Старайся поддерживать физический контакт с твоей подругой, но любой внешний признак привязанности между вами будет замечен, а вы не хотите быть замеченными. Оставайтесь близко ко мне, но не прикасайтесь. Не смотрите прямо на меня. Не говорите со мной на публике. Если я стою рядом с вами, вы должны делать то, что я говорю, когда я говорю, без вопросов. Вы поняли?

Я молча киваю.

Поезд вздрагивает до полной остановки. Семъйяза достает две золотые монеты из кармана и бросает их в мою руку.

— Для прохождения.

Я передаю одну Кристиану.

— Твоя волосы, — говорит он, и я натягиваю капюшон на голову.

Дверь с шипением открывается.

Я встаю ближе к Кристиану, так, что наши плечи соприкасаются, делаю глубокий вдох этого маслянистого, спертого воздуха, и отпускаю его руку. Вместе мы следуем за Семъйязой в ожидающий транспорт. Дверь за нами закрывается. Пути назад нет. Вот оно. Мы отправляемся в ад.

В кабине темно. Я тотчас подавлена чувством клаустрофобии, будто грязные стены сужаются, окружают нас, заманивают в ловушку. Не помогает и то, что люди окружают нас, как тени, несущественные и призрачные, иногда достаточно безразличные, что я могу видеть прямо сквозь них, или они, кажется, накладываются друг на друга, занимая одно и то же место. Один из них издает случайный стон, звук человека, который ужасно кашляет; женщина плачет. Красные и мигающие огни над нашими головами, гудят как сердитые насекомые. За окном все черно, будто мы проезжаем через бесконечный тоннель.

Я напугана. Хочу схватиться за руку Кристиана, но не могу. Люди заметят. Мы не хотим, чтобы нас заметили. Мы не можем быть замечены. Так что я сижу: голова опущена, глаза в пол; мое сердце стучит, стучит, стучит. Моя нога то и дело трется о его. Чувства смешиваются с моими собственными, и пока я не могу сказать, чьи именно это чувства.

Поезд вздрагивает и качается, воздух внутри тяжелый, душный и холодный, будто мы под водой, и медленно замерзаем в твердый блок небытия. Я борюсь с тем, чтобы не задрожать. Я напугана, да, но так же решительна. Мы собираемся это сделать, эту невыполнимую задачу, которая сейчас стоит перед нами.

Мы собираемся спасти Анжелу. И я благодарна, в данный момент, до краев заполнена благодарностью, что Кристиан со мной. Он здесь. Мой партнер. Мой лучший друг. Я не должна делать это одна. Если бы у меня сейчас был мой журнал благодарностей, вот что я бы написала. Мы останавливаемся, и заходит еще больше людей. Мужчина в черной униформе проходит по вагону и собирает золотые монеты. Я гадаю, где люди в сером взяли их, есть ли где-то в мире автомат по размену монет, или им кто-то их дал, будто монеты это метафора для того, что люди хотят взять с собой из одной жизни в другую, только сейчас они должны отдать их мужчине в черной форме. Некоторые из них, казалось, неохотно отдают их. Один парень утверждает, что у него нет монеты, и на следующей остановке мужчина в черной форме поднимает парня за плечи и выкидывает из поезда.

Я задумалась, куда он отправится? Если ли место хуже, чем ад? Мужчина в черной форме уступает Семъйязе просторное место, как я заметила, не задавая вопросов.

На третьей остановке Семъйяза двигается в сторону двери. Он смотрит на меня — это сигнал — и выходит наружу. Мы с Кристианом поднимаемся и протискиваемся мимо серых людей, и каждый раз, касаюсь их достаточно сильно, чтобы получаю толчок примитивных и страшных чувств: ненависть, потерянная любовь, негодование, неверность, убийство. Затем мы стоим на платформе, и я снова могу дышать. Пытаюсь осторожно посмотреть на Семъйязу и обнаруживаю, что он в нескольких футах от нас. Здесь он уже выглядит по-другому; его человечность исчезает. Он больше и более угрожающий к моменту, когда чернота его пальто резко контрастирует с серостью вокруг нас.

— «Где мы», — спрашивает Кристиан в моей голове. — «Место выглядит знакомо».

Я осматриваюсь.

Это Маунтин-Вью, сразу понимаю я. Структура строений в значительной степени та же самая, только они холодные; густой туман клубится между зданиями; не видно никаких цветов, будто мы вступили в ужастик черного-белого телевизора.

— «Посмотри на них», — говорит Кристиан с внутренним содроганием отвращения. Серые люди ходят вокруг нас, головы опущены, у некоторых по их лицам текут черные слезы, некоторые жестоко себя царапают, их руки и шеи покрыты отметками от их же ногтей, кто-то бормочет, будто с кем-то разговаривает, но никто не делает этого на самом деле. Они дрейфуют в океанах собственного одиночества, все время прижаты со всех сторон другими, такими как они, но никогда не поднимают взгляд.

— «Он уходит», — говорю я Кристиану, когда Семъйяза начинает идти. Мы ждем несколько секунд, прежде чем последовать за ним. Я скольжу своей рукой в руку Кристиана, под край его куртки, благодарная за тепло его пальцев, за аромат его одеколона, который только я могу обнаружить в этой перегруженной смеси, которую определяю как выхлопы машин, сгоревшего огня и неприятный запах плесени.

Ад воняет.

Улица заполнена машинами, за рулем никого нет, но масса людей на тротуаре не рискует выходить на дорогу. Они расступаются перед Семъйязой, когда он проходит между ними, иногда стонут, когда он идет мимо. Черный седан бездействует на углу. По мере приближения, водитель выходит из машины и отходит, чтобы открыть дверь для Семъйяза. Он кто-то другой, но не серый человек, он носит своего рода форму: соответствующий черный костюм и шоферскую шляпу с изогнутым, блестящим краем.

— «Не смотри», — предупреждает меня Кристиан. — «Держи голову опущенной».

Я прикусываю губу, когда обнаруживаю, что у водителя нет глаз и рта, просто гладкое пространство кожи от носа до шеи, пара небольших углублений в его лице, где должны быть глазницы. Несмотря на это, казалось, он посмотрел на меня, когда мы остановились позади Семъйязы, и без слов, казалось, он задает вопрос:

— «Куда?»

— Я веду этих двоих к Азаэлю, — отвечает Семъйяза.

Он подносит палец к своим губам, и это ясное послание для нас: — «Этот мужчина не может говорить, но может слышать. Будьте тихими».

Водитель кивает один раз.

Я чувствую волну тревоги от Кристиана на имя Азаэля, как будто новый всплеск адреналина поражает мою систему.

— «Это может быть ловушка. Мы идем прямо в нее».

— «Технически, мы едем прямо в нее»,— говорю я, пытаясь облегчить момент, но у него нет времени ответить, прежде чем Семъйяза кладет руку на его спину и толкает его на заднее сидение, а я следую за ним.

Семъйяза скользит рядом со мной, теперь его плечи касаются моих, и ему нравится это: этот легкий, дразнящий контакт, мой человеческий аромат, то, как мои губы слегка приоткрываются в ужасе. Ему нравится, как прядь моих волос вылезла из хвостика, ускользая из-под моего капюшона, как в этом бесцветном мире она сияет чисто-белым.

Я пожимаюсь ближе к Кристиану, который ждет, пока Семъйяза закроет дверь машины, прежде чем обнять меня рукой, притянуть мою голову к его плечу, подальше от Сэма.

— «Ох, такой защитник», — говорит Семъйяза в наших головах. — «Кто вы теперь? Я думал, она влюблена в кого-то еще».

Кристиан сжимает зубы, но не отвечает.

Мы быстро проезжаем мимо адской версии центра Маунтин-Вью, мимо церкви, ратуши, где снаружи ожидает очередь серых людей; мимо магазинов и ресторанов, некоторые из которых заколочены, но другие открыты; люди, ссутулились над столами с мисками неотличимой пищи. Мы доезжаем до того, что должно быть главной улицей, которая соединяет все эти маленькие городки между Сан-Франциско и Сан-Хосе, и поворачиваем на юг. На дороге все еще нет других машин.

— «Ад удивляет тебя?» — молча спрашивает Семъйяза.

В его внутреннем голосе чувствуется укус, ожог или что-то более горькое.

— «Думаю, я не ждала, что здесь будут рестораны и магазины».

— «Это отражение мира», — отвечает он. — «Что является правдой на земле, то более или менее правдиво в этом месте».

— «Так что, все эти люди заперты здесь?» — я жестом указываю на окно, на толпы серых людей, которые пытаются пройти по улицам, всегда в пути, кажется, но в то же время бесцельные, без истинного направления.

— «Не заперты, но удерживаются. Большинство из них не понимают, что они в аду. Они умерли и устремились к этому месту, потому что это то, куда они пожелали сами отправиться. Они могут уйти в любое время, когда захотят, но они никогда не захотят».

— «Почему нет?»

— «Потому что они никогда не смогут отпустить то, что привело их сюда».

Мы выезжаем на парковку, и машина со скрипом останавливается

— «Помни, что я говорил тебе», — говорит Семъйяза. — «Ни с кем не говори, кроме своего друга, и только тогда, когда я скажу тебе это сделать».

Водитель открывает дверь, и мы выбираемся наружу. Я втягиваю воздух, когда вижу, где мы.

Тату салон.

Семъйяза толкает нас в сторону здания, затем открывает и придерживает дверь, когда мы заходим внутрь. Все черно-белое, кожаные диваны глубокого темно-серого цвета; большое неоновое слово «ТАТУ» светится резким белым; рисунки на стенах хлопают как испуганные птицы от внезапного порыва ветра, который мы впустили. Пол грязный; липкость и песок под нашими ногами. Мгновение мы стоим в комнате приема, ожидая. Пузырь поднимается кулере с водой: серая вода в сером контейнере. Затем: приглушенный крик где-то в здании. Человек выходит из задней двери: маленький, тонкий, черный человек с бритой головой. Ангел, думаю я, хотя не такой, каких я видела раньше.

Его несуществующие брови приподнимаются в удивлении, когда он видит нас.

— Семъйяза, — произносит он, склонив голову в поклоне.

— Кокабел, — Семъйяза приветствует так, как король может признать придворного шута.

— С чего такая честь?

— Я привел этих двоих к своему брату. Они падшие.

Это занимает каждую унцию самоконтроля Кристиана не убежать к двери и утащить меня с ним. Я подхожу ближе и пытаюсь поддержать его.

«Оставайся спокойным», — хочу ему прошептать, но не решаюсь, вдруг этот новый ангел сможет услышать нашу связь.

— Живые Демидиусы? — снова спрашивает Кокабел удивленно.

Глаза Семъйяза вспыхивают, когда он смотрит на меня.

— Квортариус. Но подходящая пара, и я думаю, он найдет их забавными.

— Зачем оставаться здесь? Почему не отвезти их прямо к мастеру?

— Думаю, ему бы понравилось отметить их первым, — отвечает Семъйяза. — Можешь подобрать их на сегодня? Я надеялся представить их Азаэлю, если это возможно.

— Что, сегодня? — спрашивает Кокабел, ухмыляясь. Он качает головой в сторону коридора. — Нам надо будет удерживать их? — он выглядит так, будто может наслаждаться заданием.

— Нет, — отвечает Семъйяза. — Я полностью сломал их. Они не должны оказывать никакого сопротивления.

Мы следуем за Кокабел по узкому коридору в маленькую комнату, похожую на смотровую комнату в кабинете доктора. На большом кожаном кресле восседает Анжела, с мужчиной — Десмондом, узнаю я — склонившимся над ней, в его руке пистолет для тату. С этого места я не могу видеть ее лицо, только ее руки, когда они сжимают ручки кресла. Лак на ее ногтях темно-серого цвета, но думаю на земле, они были бы фиолетовыми.

Кристиан и я вдыхаем в одно то же время. Кокабел заталкивает нас дальше в комнату, будто мы скот, и я желаю держать руку Кристиана, когда отчаяние Анжелы накрывает меня. Десмонд татуирует что-то на ее шее. На ней надет бесцветный топик, почти того же цвета, что и ее бледная кожа, и грязные, рваные джинсы, без обуви.

Подошвы ее ног черные. Волосы собраны в крысиный узел у основания ее черепа, ее челка отросла так, что почти закрыла глаза, несколько длинных прядей торчат как солома у пугала. Вся ее правая рука покрыта словами, некоторые легко прочитать, некоторые частично перекрыты и неразборчивы.

«Ревность», — читаю я вдоль ее предплечья. «Невыносимая всезнайка. Плохая подруга. Небрежная. Эгоистка», — читаю на сгибе ее локтя.

«Шлюха», — промежуток, где ее рука встречается с плечом.

И другие вещи, более конкретные грехи, как я лгала своей матери, я лгала своим друзьям, я пустила слух, я скрыла правду, крошечным, небрежным шрифтом по всему ее бицепсу, слово ЛГУНЬЯ, написано по всей длине.

— Садитесь, — повелевает нам Семъйяза, и мы послушно опускаемся на пару складных стульев у дальней стены. Я пыталась держать взгляд опущенным, но какая-то часть меня не может отвести взгляд от Анжелы.

— Десмонд, мы привели тебе новых клиентов, — говорит Кокабел.

— Я уже заканчиваю здесь. — Десмонд хлюпает носом, будто простуженный, вытирая нос тыльной стороной ладони. Его глаза перемещаются на Семъйязу, затем он быстро отводит их. Я перевожу взгляд на шею Анжелы, место, где Десмонд как раз оставляет линию характеристик. Он пальцами растягивает там кожу, касаясь пистолетом местечка под ее ухом, вытирая мазок черной краски грязной одеждой. Буквы черные и ужасающие напротив белизны ее плоти.

«Плохая мать».

— Плохая мать, — замечает Семъйяза. — От кого ее невезучий отпрыск?

Кокабел качает головой:

— Я верю, что от Пенами. Думаю, в нем не было сил зачать ребенка, но они говорят, что он отец. Она причиняет затруднения. Азаэль отправляет ее к нам каждый раз, когда она вызывает его недовольство, что случается часто.

Анжела делает внезапный вдох, испускает сдавленный всхлип, цепи на ее шее выделяются, стирая прогресс, которого добился Десмонд. Не моргнув глазом, он поднимается и сильно бьет ее по лицу.

Мне приходится закусить губу, чтобы не закричать. Она скользит вниз по креслу, глаза закрыты. Серые слезы скользят по ее щекам, когда он заканчивает слова.

Семъйяза поворачивается к Кокабел.

— Я хочу выбрать дизайн для девушки, — говорит он. — Покажешь мне книгу?

— Да. Вон там, — отвечает Кокабел. — Я вернусь за девушкой, — указывает он на Десмонда, и уходит в коридор.

Семъйяза выжидает немного дольше, потянувшись, чтобы передать какой-то пластиковый пакет в руку Десмонда, затем следует за Кокабел для обсуждения моих чернил.

Думаю, это будет не милая бабочка на моем бедре.

Десмонд убирает пакет в карман и выглядит так, будто это животное или еще что. Он передвигает свой стул к моему. Я опускаю свои глаза вниз, когда он берет мой подбородок и поворачивает мою голову из стороны в сторону.

— Прекрасная кожа, — произносит он, его дыхание как кислые сигареты и джин. — Не могу дождаться, чтобы поработать над тобой.

Тело Кристина напрягается как тетива.

— «Нет», — я посылаю ему взглядом, не решаясь говорить здесь даже мысленно.

Десмонд поднимается, снимая свои перчатки, бросает их на стойку в углу и тянется, снова вытереть нос.

— Мне нужно освежиться, — говорит он, щелкнув пальцами в своего рода нервном жесте. Затем, хлюпая носом, он выходит, и роется в пакете, что дал ему Семъйяза, а потом закрывает за собой дверь.

— «Вероятно, у вас есть пять минут, чтобы осуществить свой побег», — звучит бестелесный голос Семъйязы в моей голове, когда мы остаемся с Анжелой одни. — «Отправляйтесь назад на станцию и садитесь на поезд, отправляющийся на север. Он скоро прибудет. Торопитесь. Через пару минут за вами придет весь ад, включая меня. И помните, что я вам говорил. Ни с кем не разговаривайте. Просто идите. Сейчас».

Кристиан и я торопимся к Анжеле.

— Анжи, Анжи, вставай!

Она открывает глаза, темные дорожки слез все еще на ее щеках.

Она хмурится, когда смотрит на меня, будто мое имя не доходит до нее.

— Клара, — произношу я. — Я Клара. Ты Анжела. Это Кристиан. Мы должны идти.

— Ох, Клара, — говорит она устало. — Ты всегда была такой красивой.

Рассеяно она трет руку, в том месте, где написано «ревность».

— Ты знаешь, я была наказана.

— Больше нет. Пошли.

Я тяну ее за руку, но она сопротивляется.

— Я потеряла их, — шепчет она.

— Анжи, пожалуйста…

— Пен не любит меня. Мама любила, но теперь она тоже пропала.

— Веб любит тебя, — говорит Кристиан рядом со мной.

Она смотрит на него с тоской в глазах.

— Я оставила его, чтобы вы нашли его. Вы сделали это?

— Да, — отвечает он. — Мы нашли его. Он в безопасности. Ему лучше, — произносит он.

Ее пальцы тянутся, чтобы потереть свежие слова на ее шее. «Плохая мать».

Я хватаю ее руку. Ее ненависть к себе будоражит меня. Я чувствую острый вкус желчи в горле. Никто ее не любит. Она может никогда не вернуться назад.

— «Да, ты можешь», — шепчу я в ее мыслях. — «Пошли с нами». — Но не знаю, может ли она меня слышать.

Она так и не научилась слышать.

— Какой смысл? Все кончено. Разрушено, — говорит она. — Потеряно.

В тот момент я знаю, что ее душа ранена. Она никогда не проснется от этого транса, не так. Никогда не согласится пойти с нами.

Мы зря пришли сюда.

— «Никто не любит меня», — думает она.

Нет. Я не позволю этому случиться, не на этот раз. Я хватаю ее за плечи, заставив посмотреть на меня.

— Анжела. Ради всего святого, я люблю тебя. Думаешь, я прошла бы весь этот путь, в чертов ад, чтобы спасти тебя, если бы не любила? Я люблю тебя. Веб любит тебя, и скажу больше, он нуждается в тебе, Анжи, он нуждается в своей матери, и мы не можем больше терять время с тобой, жалеющей себя. Сейчас же поднимайся! — командую я, и в этот момент направляю маленький луч сияния прямо в ее тело.

Анжела дергается, затем шокировано моргает, будто я выплеснула ей в лицо стакан воды.

Она переводит взгляд с Кристиана на меня и обратно, ее глаза расширяются.

— Анжела, — шепчу я. — Ты в порядке? Скажи что-нибудь.

Её губы медленно растягиваются в улыбку.

— Боже, — произносит она. — Он умер и сделал тебя босом?

Мы смотрим на нее. Она поднимается на ноги.

— Пойдемте.

Нет времени радоваться. Мы выбегаем в коридор, назад в пустынный зал ожидания. У нас занимает всего две секунды, чтобы выйти за дверь и пройти по улице, оставаясь близко друг к другу. Кристиан ведет нас на север, в сторону вокзала, и держит меня близко позади себя, пытаясь идти в шаге, чтобы сохранить тонкий физический контакт между нами, Анжелой замыкает нашу троицу. Такой цепочкой мы идем мимо ряда темных, обрушенных квартир и на улицу Пало Альто, которая на земле обладает очарованием, но в аду это как что-то, вышедшее из фильма Хичкока: заполненная витыми, голыми черными деревьями, которые, кажется, разрывают нас; когда мы проходит мимо, дома распадаются; окна сломаны или заколочены; краска отслаивается серыми хлопьями. Мы проходим мимо женщины, которая стоит в центре двора и держит шланг, поливая участок протоптанной травы, грязную землю, бормоча что-то о ее цветах. Мы видим мужчину, избивающего собаку. Но мы не останавливаемся. Мы не можем остановиться. Захудалый район сменяется более открытым городом, коммерческими зданиями, ресторанами, и офисами. Анжела осматривается вокруг, будто раньше никогда не видела этого места, что я нахожу странным, учитывая, что она та, кто пробыл здесь почти две недели. Мы выскочили на Мерси Стрит около библиотеки, мэрия нависает над нами: огромное гранитное здание с большим количеством затемненных окон, и неожиданно улица снова заполняется серыми людьми, которые стонут, плачут, и разрывают свою кожу. Становится тяжело идти, так как потерянные души на тротуаре, в основном двигаются на юг, в обратном от нужного нам направления. Нам сложно, но, по крайней мере, мы добираемся туда, медленными шагами. Кажется, будто мы идем часами, но мы не могли идти дольше пяти или десяти минут.

Очень, очень скоро, они заметят, что мы пропали.

— «Мы просто уйдем отсюда?» — недоверчиво думает Анжела.

Таков план. Я посылаю ей крошечный кивок, не уверенная, что она может слышать меня.

— «В этом мире нет замков. Это не тюрьма. Все они могут уйти», — говорю я ей, осматривая проходящих людей.

Я преодолеваю неожиданное стремление схватить одного из серых людей за плечи и сказать:

— «Пойдем с нами», — и вывести их всех. Но не могу. Это разрушит правило, которое Семъйяза доходчиво нам изложил — ни с кем не говорить.

Наконец мы сворачиваем на Кастро — главную улицу. Мы находимся в самом сердце Маунтин-Вью, улицы заполнены ресторанами, кофейными магазинами и суши-барами.

Мой взгляд перескакивает на здание, которое на земле было моим любимым книжным магазином, местом, куда мы с мамой ходили, чтобы просто провести время, попить кофе и посидеть в уютных креслах.

Но здесь кто-то выцарапал слово «Книги» с входной двери, оставив глубокие выбоины в камне, будто на здание напал огромный зверь. Черный навес оборван и висит клочьями, дым валит из разбитых окон, в задней части пожар. Мы тащимся еще около двух кварталов, держа головы опущенными столько, сколько можем, будто мы идем по ветру, пока черная, железная, кованая арка, которая обозначает вход на вокзал, не оказывается в поле нашего зрения. От этого вида мое сердцебиение учащается.

— «Почти добрались», — говорит Кристиан. — «Надеюсь, нам не нужна монета или еще что-то, чтобы выбраться отсюда, потому что Сэм ничего не дал нам для обратной поездки».

Мы начинаем идти быстрее. Остается один квартал. Один квартал, и мы дома. Конечно, я знаю, это не конец. Выбраться отсюда, это лишь первый шаг, и потом мы должны бежать, прятаться, оставаться в тени, навсегда оставить все позади. Но, по крайней мере, мы живы. Не знаю, если, глубоко внутри, я правда ожидала выжить в этом путешествии. Это казалось таким простым. Почти — я осмелилась это сказать? — легко.

Но потом я вижу пиццерию.

Я останавливаюсь так неожиданно, что Анжела врезается в меня сзади.

Кристиан что-то бормочет, когда я дергаю его за руку. Серые души толкаются в нас, стонут, кричат, но минуту я стою, прикованная к месту, и смотрю на другую сторону улицы: на маленькое, как коробка здание, где должен был работать мой брат.

— «Не говори, что в такой момент ты хочешь пиццу», — говорит Анжела.

Кристиан мысленно шикает на нее.

— «Клара?»

Я схожу с обочины на пустую улицу.

— «Клара, там нет Джеффри», — быстро говорит Кристиан. «Вернись на обочину».

— «Откуда ты знаешь?» — у меня ужасное, ноющее чувство под ложечкой.

— «Потому что он не умер. Он не принадлежит этому месту».

— «Мы не умерли. Анжела не мертва», — произношу я, и делаю еще один шаг, утягивая их за собой на улицу.

— «Мы должны идти», — говорит Кристиан, смотря с диким взглядом на черную арку. — «Мы не можем сейчас сойти с курса».

— «Я должна проверить», — произношу я в то же время, затем отпускаю и отталкиваюсь от их рук.

— «Клара, нет!»

Но я иду. Эмоции душ набрасываются на меня все сразу, сейчас, когда со мной нет дополнительной силы Кристиана, чтобы помочь мне блокировать их, но я сжимаю зубы и быстро двигаюсь через улицу, на другую сторону. К пиццерии. Каждый шаг приближает меня ближе к окну, у которого длинная, горизонтальная трещина на стекле, будто в любой момент оно может разлететься на тысячи осколков, но через туманную панель я вижу Джеффри, его голова опущена, в руках грязное кухонное полотенце. Он водит по столу рассеянными кругами.

Это хуже, чем я думала.

Мой брат в аду.