Еще немного Парижа

Разумеется, в Париже стояла самая большая вонь, ибо Париж был самым большим городом Франции… Патрик Зюскинд «Парфюмер»

Также, несмотря на столь полно данное описание Парижа, у некоторых возникли сомнения в адекватности описания. Например теми, кто все же в какой-то степени усомнился в описанной глобальной парижской грязи, было замечено, что я ничего не написал об уборках улиц: «ведь не может такого быть, чтобы в Париже совсем не было дворников!»

Отвечаю — да были, конечно. И даже глобальные чистки города устраивались, и медали по этим поводам чеканились. Оба раза:-) Хотя Вебер утверждает, что профессия мусорщика появилась только в XVIII веке, уборки проводились и до того. Вот что по поводу стандартных уборок улиц пишет французский историк Эмиль Мань:

«Перед зданиями появляются лакеи и горничные. Вооружившись метлами, они сбрасывают в канавы-ручьи (протекающие где с двух сторон, где только посередине улицы) скопившиеся на тротуарах-берегах отбросы и объедки, облив их перед тем несколькими ведрами воды. Вдали звонит колокольчик. А вот и мусорщики с их тачками. В качестве кортежа при них выступают „подбиральщки“ — черные, как дьяволы: при помощи лопат и метел они „снимают пенки“, то есть собирают с поверхности накопившейся грязи все, что могут. После их ухода обнажается нижний, неискоренимый слой. И зловоние усиливается, потому что грязь разворошили. Тем не менее туалет улиц считается законченным». (Эмиль Мань Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII)

Так что бороться с грязью — что с дворниками, что без — было бесполезно. А куда же вывозили дворники то дерьмо, которое им все же худо-бедно удалось собрать? На это нам ответит Юджин Вебер: «С 1781 года Монфокон, расположенный на северо-востоке Парижа был единственной городской свалкой. Прежде там стояли виселицы, и трупы преступников разлагались вместе с дохлым зверьем среди вздымавшихся все выше гор мусора. С навозной вонью мешалась вонь гниющих туш, которые привозили со скотобоен». Просуществовала она долго:

«К 1840 году здесь образовался громадный пятиметровый пласт из жирных белых червей, питавшихся неиссякающими потоками крови. Червей продавали рыбакам, а процесс естественного гниения превратил Монфокон в огромный смердящий пруд. Большая часть этого месива просачивалась в землю, оттуда — в колодцы северной части Парижа, ветер же разносил зловоние по всему городу». (Eugene Veber, «From Ordure to Order» The New Republic, July 1, 1991)

Вот описание парижанки Frederique Krupa, автора исследований по очистке города:

«Начиная с древних времен, основное правило для относительно парижского мусора было одно — „tout-a-la-rue“ (все на улицу), включая домашние отбросы, мочу, фекалии и даже выкидыши. То, что покрупнее, часто бросались на „ничейную землю“ за городские стены или в Сену. … Съедобное дерьмо потреблялось свиньями и дикими собаками, а остальное — микроорганизмами. Запах гниения был ужасен, но не только из него складывались парижские ароматы». (Paris: Urban Sanitation before the 20th century by Frederique Krupa http://www.translucency.com/frede/parisproject/)

Все это «средневековье» закончилось не так давно. Очередной указ о запрете выливания помоев из окон вышел в 1780 году, но судебные архивы еще 1840-х годов содержат немало дел о привлечении к ответственности домовладельцев и слуг за опорожнение ночных горшков из окон верхних этажей. В тянувшиеся вдоль улиц сточные канавы кроме испражнений и мусора также выбрасывали и трупы недоношенных младенцев. Еще в конце XIX века префекты издавали циркуляр за циркуляром, предписывавшие обязательное захоронение мертвого плода.

Трупы взрослых либо сбрасывали в ямы на Кладбище Невинных, либо хоронили в церквях. Последний вид похорон в Бургундии вызвал протесты Жаре (XVIIIв.), врача из Дижона, который в ярких красках описывал весь ужас такого обычая погребения мертвых, указывая на огромные опасности для населения, т.к. земля и воздух отравлялись трупами погребенных. Но мнение врача никого не интересовало — люди настолько привыкли к дурному запаху, что просто не чувствовали его.

Такая окружающая среда явилась источником вдохновения не только для уже упомянутого выше Зюскинда, но и для знаменитого писателя позапрошлого века Гюстава Флобера (которому принадлежит знаменитое выражение «башня из слоновой кости», ставшее своеобразным символом уединенной жизни художника). «Забастовка золотарей вдохновила Флобера на создание оды в характерном для той эпохи натуралистическом стиле. Начиналась ода с «Хора какающих», а заканчивалась извержением выгребных ям — Париж оказывался погребенным под слоем нечистот, «как Геркуланум под лавой». (Юджин Вебер. От грязи — к порядку)**