Глава 8. Гораздо позже, зимой, уже по прошествии всех этих событий, однажды ночью пришел Брут, мы были вдвоем тогда в блоке "Г": камеры временно пустовали

Гораздо позже, зимой, уже по прошествии всех этих событий, однажды ночью пришел Брут, мы были вдвоем тогда в блоке "Г": камеры временно пустовали, и все охранники на время распущены. Перси перешел в Бриар Ридж. - Пойди-ка сюда, - сказал Брут смешным сдавленным голосом, и я удивленно взглянул на него. Я только что пришел с улицы, где шел дождь со снегом, и стряхивал снег с кителя, прежде чем повесить его.

- Что-то случилось? - спросил я.

- Нет, но я узнал, где обитал Мистер Джинглз. Когда он впервые появился, то есть еще до того, как Делакруа взял его к себе. Хочешь взглянуть?

Конечно же, я хотел. Я пошел за ним по Зеленой Миле в смирительную комнату. Все, что мы хранили там, было вывалено в коридор. Брут, похоже, воспользовался временным затишьем, чтобы навести порядок. Дверь была открыта, я увидел внутри камеры наше ведро со шваброй. На полу того же самого оттенка, что и Зеленая Миля, высыхали лужицы воды. Посреди комнаты стояла лестница, та, что обычно хранилась в кладовке, где приговоренные делали последнюю остановку на своем пути. На самом верху лестницы была выступающая полочка для того, чтобы рабочий мог положить свои инструменты, а маляр поставить ведерко с краской. На полочке лежал фонарик. Брут протянул его мне.

- Поднимайся сюда. Ты ниже меня, поэтому придется подняться почти на самый верх, но я подержу тебя за ноги.

- Я щекотки боюсь, - заметил я, поднимаясь. - Особенно под коленками. - Я буду иметь это в виду.

- Ладно, - сказал я, - но сломанное бедро, по-моему, слишком высокая плата за то, чтобы найти гнездо одной-единственной мышки.

- Чего?

- Не обращай внимания. - Моя голова уже была на уровне забранной в сетку лампы посередине потолка, и я ощущал, как лестница слегка качается под моей тяжестью. Снаружи доносился вой зимнего ветра. - Держи крепче.

- Я держу, не беспокойся. - Он крепко схватил меня за лодыжки, и я поднялся еще на одну ступеньку. Теперь моя голова почти касалась потолка, я увидел паутину, сотканную несколькими трудолюбивыми пауками в углах, где сходились балки крыши. Я посветил вокруг фонариком, но не увидел ничего такого, ради чего стоило рисковать и забираться так высоко.

- Нет, не туда, - сказал Брут, - ты слишком далеко смотришь, Пол. Посмотри налево, туда, где сходятся две балки. Видишь? Одна слегка светлее. - Вижу.

- Посвети на нее фонариком.

Я посветил и почти сразу увидел то, что он мне хотел показать. Две балки были скреплены шестью шпунтами, один из них выпал, оставив черное круглое отверстие размером с пятак. Я посмотрел на него, потом с сомнением взглянул сверху через плечо на Брута.

- Мышонок был маленький, но не настолько. Нет, не похоже.

- Но он проходил именно тут, - сказал Брут. - Это просто, как апельсин.

- Не представляю, как это может быть.

- А ты придвинься поближе, не бойся, я держу тебя, и понюхай.

Я сделал, как он просил, упершись левой рукой в одну из балок, - так я чувствовал себя устойчивей. Ветер снаружи поднялся опять, и воздух свистел через отверстие прямо мне в лицо. Я ощущал пронизывающее дыхание зимней ночи на границе с Югом... И что-то еще.

Запах мяты.

"Берегите Мистера Джинглза" - услышал я голос Делакруа, звучавший не очень уверенно. Я услышал эти слова и почувствовал тепло Мистера Джинглза, когда французик передал мне его, обычного мышонка, несомненно более умного, чем другие его собратья, но все равно всего лишь мышонка, а не такого-то имярек. "Смотрите, чтобы этот скот не трогал моего мышонка", - сказал он, и я пообещал, как всегда обещаю им в конце, когда прогулка по Зеленой Миле перестает быть чем-то нереальным или гипотетическим и становится неизбежностью. Отправить письмо брату, которого не видел двадцать лет? -Обещаю. Произнести пятнадцать раз "Аве, Мария" за упокой души? - Обещаю. Разрешить умереть под духовным именем и чтобы это имя было написано на могиле? - Обещаю. Именно с этим они могли идти спокойно, и спокойно садиться на стул в конце Зеленой Мили, оставаясь в здравом рассудке. Конечно же, я не мог выполнить все обещания, но я сдержал то, которое дал Делакруа. Что же касается самого французика, с ним расплатились сполна. "Этот скот" причинил ему много боли и страданий. Да, я, конечно, знаю, что он совершил, но никто не заслужил того, что случилось с Делакруа, когда он попал в суровые объятия Олд Спарки.

Запах мяты.

И что-то еще. Что-то в глубине отверстия. Правой рукой я вытащил авторучку из нагрудного кармана, все еще держась левой за балку и уже не обращая внимания на то, что Брут неосторожно щекочет меня под коленками. Одной рукой я отвинтил колпачок авторучки и кончиком пера выковырнул что-то наружу. Это нечто оказалось тонкой деревянной щепочкой, выкрашенной в ярко-желтый цвет, и я снова услышал голос Делакруа, да так отчетливо, словно его призрак находился в одной комнате с нами, - причем именно в той, где Вильям Уортон провел так много времени.

- Эй, ребята! - На этот раз это был смеющийся, довольный голос человека, забывшего хоть на немного, где он и что его ожидает. - Идите смотреть, что умеет Мистер Джинглз!

- Боже, - прошептал я. У меня перехватило дыхание.

- Ты что, нашел еще одну? - спросил Брут. - Я нашел три или четыре.

Я спустился и посветил на его раскрытую большую ладонь. На ней лежало несколько щепочек, словно бирюльки для эльфов. Две желтые, такие, какие нашел я, одна зеленая и одна красная. Покрашены они были не красками, а восковыми карандашами.

- Боже мой, - произнес я низким, срывающимся голосом. - Ведь это кусочки той катушки? Но почему? Почему они здесь?

- Ребенком я не был таким большим, как сейчас, - сказал Брут. - Я сильно вырос где-то между пятнадцатью и семнадцатью. А до этого был малявкой. И когда впервые пошел в школу, мне казалось, что я такой маленький, как... Маленький, можно сказать, как мышка. Я был напуган до смерти. И знаешь, что я делал?

Я покачал головой. На улице ветер завыл снова. Паутина в углах между балками качалась, как рваные кружева. Никогда я не находился в более населенном призраками месте. Именно здесь, когда мы стояли и смотрели на щепочки катушки, доставившей нам столько хлопот, я вдруг начал осознавать то, что почувствовал в сердце после того, как Джон Коффи прошел по Зеленой Миле: я уже не могу здесь работать. Плевать, Депрессия или что там еще, я больше не могу смотреть, как люди идут через мой кабинет навстречу смерти. Даже если появится еще всего один - это будет уже слишком.

- Я попросил у мамы ее платочек, - продолжил Брут. - И, когда мне хотелось плакать, я его доставал, чувствовал запах ее духов и мне становилось легче.

- Ты считаешь, что эта мышь сжевала кусочки катушки, чтобы вспомнить Делакруа? Эта мышь?

Он поднял глаза. Мне вдруг показалось, что в них стоят слезы, но, наверное, я ошибся.

- Не знаю, Пол. Но я нашел их здесь и почувствовал запах мяты, так же, как и ты, - ведь ты тоже почувствовал. И я больше не могу. Я не хочу здесь работать. Мне кажется, что если я увижу еще хоть одного человека на этом стуле, то умру. В понедельник я хочу попросить, чтобы меня перевели в колонию для малолетних. Если удастся перейти до появления следующего узника, отлично. Если нет, я уволюсь и вернусь снова на ферму.

- А что ты выращивал в жизни, кроме камней?

- Неважно.

- Я понимаю, - сказал я. - Думаю, что уйду вместе с тобой.

Он пристально посмотрел на меня, как бы убеждаясь, что я не шучу, потом кивнул, словно все решилось. Ветер снова завыл и задул, на этот раз так сильно, что заскрипели балки, и мы с тревогой посмотрели вокруг на обитые тканью стены. Мне вдруг показалось, что я слышу Вильяма Уортона - не Крошку Билли, нет, для нас он с первого дня был Буйный Билл, когда кричал и хохотал, и говорил нам, что мы будем безумно рады от него избавиться и никогда его не забудем. В этом он оказался прав. То, о чем мы с Брутом договорились в ту ночь в смирительной комнате, так и случилось. Словно мы дали торжественную клятву над крошечными щепочками крашеного дерева. Никто из нас больше не участвовал в казнях. Джон Коффи был последним.