Эквивалентность и смысл. Денотативное и сигнификативное значения
Понятие «смысл», которое определяется как «внутреннее логическое содержание, значение чего-либо, постигаемое разумом»1, представляется несколько расплывчатым. В самом деле, в нем смысл определяется через такие понятия, как значение и логическое содержание. Еще в конце XIX в. немецкий логик и математик Г. Фреге, один из основоположников логической семантики, предложил различать понятия «значение» и «смысл». Согласно его концепции, знак называет предмет и выражает смысл. Значение оказывается непосредственно связано с называнием, обозначением предмета (денотата), а смысл — с информацией о нем, знаниями о предмете, зафиксированными в данном имени. Иначе говоря, значение оказывается связанным с объемом понятия, а смысл — с его содержанием. Так, знаки подлунный мир, голубая планета, белый свет называют один и тот же предмет — землю, т.е. имеют одно и то же значение, но их смыслы различны, так как они сообщают разные знания о предмете. Такие высказывания (знаки), как П.И. Чайковский, автор оперы «Евгений Онегин», великий русский композитор, хозяин домика в Клину и т.п., относятся к одному денотату (обозначают одно и то же лицо), т.е. имеют одно и то же денотативное значение (один и тот же единичный предмет). Но их смыслы различны, так как во втором высказыва-
Словарь русского языка. Т. 4. С. 160.
нии устанавливается связь с другим объектом (творчеством), в третьем объект относится к классу, а в четвертом опять устанавливается связь с другим объектом, но уже по линии посессивности. Иногда термин значение дополняется определением денотативное, что подчеркивает функцию знака по называнию, обозначению предмета. Денотативное значение в этом случае может противопоставляться не смыслу, а сигнификативному значению знака. Различение денотативного значения и смысла (сигнификативного значения) усложняет хорошо известный семантический треугольник Огдена—Ричардса, превращая его в трапецию:
Д — денотат (образ предмета реальной действительности, о котором идет речь в высказываниях), 3 (1, 2, 3, 4) — внешняя (фонетическая или графическая) оболочка знака, ДЗ — денотативное значение (единое для всех высказываний), С (1, 2, 3, 4) — смыслы (различные во всех высказываниях).
Различие сигнификативного и денотативного значений прекрасно иллюстрируют наблюдения Р. Барта. Проанализировав подписи «Злая собака», «Осторожно: собака» и «Сторожевая собака», увиденные им на воротах усадеб в маленьком городке на юго-западе Франции, Барт утверждает, что все они несут одно и то же сообщение: Не входите (если не хотите быть укушенными)1. Добавим, что эти высказывания соотносятся с одной и той же предметной ситуацией, которой нетрудно найти аналогию в ином социуме, в иной культуре. В русской действительности этим высказываниям могло бы соответствовать узуальное «Осторожно: злая собака». Но смысл этих выражений, продолжает Барт, «заключен в их различии: "Злая собака" звучит агрессивно, "Осторожно: собака!" — человеколюбиво, "Сторожевая собака" выглядит как простая констатация факта. Таким образом, в одном и том же сообщении читаются три выбора, три вида личной вовлеченности, три образа мыслей или, если угодно, три вида воображаемого, три личины собственности»2. Барт делает обобщение, представляющееся чрезвычайно важным и для теории перевода: «Лингвистика, занимающаяся одними лишь сообщениями, могла бы тут сказать лишь самые элементарные и тривиальные вещи»3.
1 Барт Р. Избранные работы. Семиотика и поэтика. М., 1989. С. 535.
2 Там же.
3 Там же.
Неопределенность понятия «смысл» заставила немецкого исследователя Г. Егера отказаться от него, заменив понятием «коммуникативная значимость текста».Егер рассматривает коммуникативную значимость как основную категорию, обеспечивающую коммуникативную эквивалентность при переводе. «Коммуникативная эквивалентность, — пишет он, — представляет собой отношение между текстами, возникающее в том случае, когда при переходе от исходного текста к результирующему тексту (т.е. при перекодировании), а в случае межъязыкового общения — при переходе от оригинала (текста на языке источника Тия) к тексту на языке перевода (Тпя) коммуникативная значимость остается сохраненной, т.е. инвариантной»1.С помощью понятия инварианта Егер придает анализу переводческой эквивалентности большую научную строгость, так как сравнение текста оригинала с текстом перевода получает некую третью промежуточную величину, то обязательное общее в сопоставляемых объектах, на основании которого легче выявить их сходства и различия.
Коммуникативная значимость, по мнению Егера, опирается на функциональную значимость языковых знаков, которая предстает как совокупность функций отдельных знаков. Эти функции оказываются связанными с тремя уровнями отношений: семантическим (отношение знака к обозначаемой им действительности), синтаксическим (отношение знаков друг к другу в речевой последовательности) и прагматическим (отношение знака с использующими их коммуникантами). В условиях реальной коммуникации эти отношения оказываются иерархически подчиненными друг другу. Семантический уровень подчиняет себе синтаксический, и оба они подчинены прагматическому. Таким образом, семиотическая модель переводческой эквивалентности выстраивается на трех уровнях: прагматическом, семантическом, синтаксическом.
В пределах семантического значения Егер предлагает различать сигнификативноеи денотативноезначения, первое из которых оказывается связанным с содержанием понятия, а второе — с объемом2. Сигнификативое и денотативное значения оказываются подуровнями семантического уровня, располагаясь также в иерархической последовательности: «Для трансляционной лингвистики, — пишет Егер, — на первом плане бесспорно должно стоять сигнификативное значение, но учет денотативного значения также представляется существенным, по крайней мере в плане синонимики»3. Данный вывод весьма важен для теории пере-
1 Егер Г. Коммуникативная и функциональная эквивалентность // Вопросы
теории перевода в зарубежной лингвистике. М., 1978. С. 138.
2 См.: Там же. С. 141 — 142.
3 Там же. С. 143.
вода, ведь нередко переводчики, стремясь понять сообщения и их предметную соотнесенность, т.е. денотативное значение, не уделяют должного внимания тому, какую информацию о предмете несет в себе знак исходного текста, т.е. сигнификативному значению.
Но вернемся к категории смысла, которая оказывается тождественной сигнификативному значению. Смысл, отражая некоторые объективные свойства и признаки предметов, является категорией объективной и присущ языковому знаку постоянно. Однако он «как бы занимает промежуточное положение между "значением" (т.е. предметом) и представлением, имеющим субъективный характер»1.
В реальной практике переводчик сталкивается именно с определенным представлением, т.е. с тем субъективным смыслом,который вкладывает в создаваемую комбинацию знаков автор исходного речевого произведения. Барт называл этот смысл «личной вовлеченностью».
Анализ этих субъективных смыслов высказывания, не всегда удачный, неполный, а иногда и сомнительный, можно найти в литературоведческих работах, в первую очередь в работах тех исследователей, которые попытались применить в литературоведении семиотические методы. Переводчик пытается расшифровать субъективные смыслы исходного текста, оперируя общими, т.е. объективными смыслами знаков. Но его интерпретация также субъективна. Она подчинена его собственному когнитивному опыту, его умению понять частное, субъективное через общее и объективное. Именно поэтому один и тот же текст может быть понят разными людьми по-разному, поэтому же в практике художественного перевода множественные переводы одного и того же произведения — обычное дело. По этой же причине один и тот же перевод может вызывать диаметрально противоположные оценки критиков.
Переводчик, расшифровывая смыслы комбинаций знаков исходного текста, которые он принял за единицу ориентирования, совершает по меньшей мере три семасиологических операции, следуя от знаков к значениям:
1) определяет предметную соотнесенность знака (денотатив
ное значение);
2) уясняет общую, объективную информацию о предмете
(смысл, сигнификативное значение);
3) пытается выявить субъективный смысл знака, ту информа
цию о предмете, которую желал сообщить конкретный автор
конкретного речевого произведения.
1 Новиков Л.А. Семантика русского языка. М., 1982. С. 17.
Сигнификативное значение (сигнификат) знака в лингвистике часто отождествляют с логической категорией понятия.Понятие также содержит общественно осознанную объективную информацию о предмете или явлении. Следовательно, нобходимо выделить такую когнитивную категорию, которая соответствовала бы знанию о предмете конкретного индивида, строящего конкретное высказывание в конкретном речевом акте, т.е. ту, которая и формирует субъективный смысл высказывания. Такая когнитивная категория может быть определена как концепт.
§ 5. Понятие и концепт
Говоря о понятии, его объеме и содержании, о логических операциях, совершаемых над понятием, мы оперировали категорией понятия как универсальной, не принимая в расчет того, что в сознании каждого конкретного человека большинство понятий имеют и собственный объем, и собственное содержание. Такие индивидуализированные понятия, которыми оперирует в своей познавательной деятельности каждый индивид, в теории, построенной средствами русского языка, удобно назвать заимствованным термином концепт.Понятие отличается от концепта именно своей универсальностью. Его объем включает в себя все мыслимое множество объектов, подпадающее под его содержание, а содержание фиксирует основные, сущностные признаки объектов, принадлежащих данному классу. Объем и содержание концепта зависят от индивидуального когнитивного опыта индивида и во многом определяются условиями жизни, культурой и т.п. Так, концепт лопата у пятилетнего ребенка будет отличаться от одноименного концепта у землекопа, при том что понятие, лежащее в основе концепта, будет примерно одинаковым (функциональный признак — чтобы копать; конструктивный — ручка и то, чем копают). Ю. Найда выводит четыре уровня способности понимания: способность детей, чей словарь и жизненный опыт ограничены, способность малограмотных людей, не владеющих письменной речью, способность среднеобразованного человека, свободно понимающего как устную, так и письменную речь, способность специалиста понимать сообщения в рамках своей специальности1.
Приведем ставший хрестоматийным пример понятия снег, перекочевавший в работы по теории перевода из книги Ладо. Понятие снега как природного явления известно многим народам северного полушария. Отношение же к этому явлению различно. В русском языке в обыденном сознании это понятие определяется
1 См.: Найда Ю. К науке переводить // Вопросы теории перевода в зарубежной лингвистике. М., 1978. С. 115.
как «твердые атмосферные осадки, выпадающие из облаков в виде белых звездообразных кристалликов или хлопьев, представляющих собой скопление таких кристалликов»1. Специальное определение этого понятия добавит уточняющие признаки о названии кристалликов (снежинки), о их форме (шестиугольные пластинки и шестилучевые звездочки), об условиях существования явления (при температуре воздуха ниже 0°С). Французский словарь предложит более строгое определение neige — Eau congelée dans les hautes régions de l'atmosphère, et qui tombe en flocons blancs et légers (вода, замерзшая в верхних слоях атмосферы, выпадающая в виде белых легких хлопьев). Даже при сравнении этих определений уже видны некоторые различия в содержании данных понятий. Если же попросить дать определение снега эскимоса, для которого снег является одной из основных сред обитания, то он приведет еще больше дифференцирующих признаков данного объекта. Более того, говоря о снеге, покрывающем землю, он не пременно выделит подмножества объектов и определит их дифференциальные признаки.
Житель экваториальной Африки, не видевший снега, т.е. не имевший соответствующего ощущения, будет иметь о снеге только абстрактное представление, созданное в результате прочитанного либо услышанного. Его концепт снега будет походить на понятие с нулевым объемом, оно составит как бы пустой класс, за которым не будет стоять реально представляемая действительность. Иначе говоря, та часть языковых картин мира, которая демонстрирует внешнее подобие, т.е. представляется симметричной, является в самом деле неэквивалентной. Эта неэквивалентность отражает оппозицию общего и частного в когнитивной деятельности человека, разных уровней абстракции. Она обусловлена тем, что каждый этнос имеет собственное представление о мире, об общих явлениях культуры во всех ее четырех сферах (материальной, духовной, организационной и поведенческой). Речь здесь идет не только о том, что в одной этнической культуре могут отсутствовать некоторые элементы, имеющиеся в другой культуре, но и о том, что отношение к тем или иным объектам, существующим в общечеловеческой культуре, может быть различным. Эти объекты могут вызывать разные ассоциации, т.е. по-разному сопоставляться с культурным опытом народа. Вернемся к понятию снега. Для южан снег — экзотика, редкое явление природы, иногда пугающее и раздражающее, когда снег реально выпадает и на некоторое время останавливает жизнь в городах. В то же время снег — это символ Рождества. Для народов более северной части снег —
1 Словарь русского языка. Т. 4. С. 164.
обычное явление, ожидаемое (психологическая готовность) и до-статочно легко переносимое в определенные периоды года. Для народов Крайнего Севера снег представляет собой одно из основ-ных жизненных средств.
Во всех трех случаях снег влияет на жизненный уклад и становится предметом разнообразных ассоциаций, но ассоциации эти в различных культурах в зависимости от климатических условий всегда различны. Если у южан снег — это бедствие, то у северных народов — либо нейтральное, либо положительное явление, которое во многом облегчает, а иногда и спасает жизнь (по снегу открываются санные пути, позволяющие двигаться по непроходимым дорогам, в другие сезоны снег защищает землю от мороза, спасая урожай, а соответственно и человека от голода). Чем большее место занимает снег в культуре того или иного народа, тем более обширной и вариативной оказывается лексико-семантическая область, связанная с этим явлением.
Эти различия в значениях наиболее отчетливо проступают именно в переводе, когда мы стараемся как можно точнее передать какое-либо понятие средствами иного языка.
Попытаюсь проиллюстрировать это теоретическое рассуждение о различии структуры понятия и концепта примером, непосредственно затрагивающим область перевода.
Приведу фрагмент из романа французского писателя М. Па-нёля, уроженца Марселя, прекрасно знающего юг Франции, Прованс, «Слава моего отца» (La gloire de mon père). В этом фрагменте речь идет о деде рассказчика, искусном каменотесе, с большим почтением относившемся к работе старых мастеров. Представим сначала русский перевод:
«Как только выдавался у него свободный день — а это бывало раз пять или шесть в году, — он вывозил всю семью пообедать на травке в пятидесяти метрах от Пон дю Гара.
Пока бабушка готовила еду, а дети барахтались в реке, дед поднимался на настил моста, что-то измерял, рассматривал какие-то стыки, делал какие-то чертежи в разрезе, гладил камни» (пер. П. Баккаретти).
«Dès qu'il avait un jour de liberté — c'est-à-dire cinq ou six fois par an — il emmenait toute la famille déjeuner sur l'herbe, à cinquante mètres du pont du Gard.
Pendant que ma grand-mère préparait le repas, et que les enfants pataugeaient dans la rivière, il montait sur les tabliers du monument, prenait des mesures, examinait des joints, relevait des coupes, caressait des pierres».
' Словарь русского языка. Т. 4. С. 164,
В первом высказывании мы видим «чужое» словосочетание Пон дю Гар, по форме явно имя собственное, которое, с точки зрения логики, должно обозначать единичный объект и заключать в себе, таким образом, единичное (индивидуальное) понятие. Этой формой, т.е. транскрипцией, переводчик, француз, южанин, хорошо знающий описываемую действительность, называет объект, неизвестный русскому читателю.
Концепт французского переводчика, которому хорошо известно, о каком объекте реальной действительности идет речь, т.е. в его индивидуальный концепт, облеченный в форму pont du Garrd, симметричен единичному понятию, сформировавшемуся во французской культуре и обозначенному этим именем. Но русский читатель, незнакомый ни с этим единичным объектом, ни с понятием, заключенным в форме Пон дю Гар, не может более или менее четко вывести из этого имени какой-либо концепт об объекте, во всяком случае из той фразы, в которой оно возникает. Его концепт не имеет ни ясного содержания, ни очерченного объема, его можно определить лишь через понятие максимального универсального класса — «нечто, возле чего можно обедать на травке». Это «нечто» может быть селением, сооружением, рекой, горой, рощей, площадью и т.п. Знак Пон дю Гар оказывается для русского читателя столь же малозначимым, как и имена Пер ла Шез, Вьё-пон, Дюран и пр. Потребуется довольно глубокое знакомство с французской культурой, чтобы эти имена действительно «заговорили», наполнившись значением, как заговорило сейчас и стало однозначно соотноситься с конкретным объектом — собором Парижской Богоматери — имя Нотр-Дам благодаря всемирно известному мюзиклу. А ведь еще каких-нибудь 50 лет тому назад даже начинавшие изучать французский язык школьники или студенты, не успевшие проникнуть во французскую культуру, иногда калькировали это имя: наша дама из Парижа.
Читатель, встретив имя Пон дю Гар, полагает, что в дальнейшем контекст объяснит значение непонятного имени. Так и случается, но не сразу. Следующая фраза текста также мало что проясняет. Мы видим лишь, что дети плескались в реке и что неподалеку был какой-то мост. За теми двумя фразами, что мы привели выше, следует текст:
«После еды он садился на траву впереди семьи, расположившейся за ним полукругом напротив этого многовекового памятника, и до вечера глядел на него.
Вот почему, даже тридцать лет спустя, его сыновья и дочери при одном упоминании о Пон дю Гаре закатывали глаза и протяжно вздыхали». Читатель уже может построить логическую цепочку Пон дю Гар → мост → многовековой памятник → Пон дю
Гар. Он узнает, что Пон дю Гар — это старинный мост. Но о ка-кой реке идет речь и чем примечателен этот мост, ему останется неизвестным. Более того, прагматическая сторона высказывания также изменяется, стирается. Русский читатель, стараясь расшиф-ровать значение экзотического имени, отвлекается от той задачи, которую, на мой взгляд, старается решить здесь автор — вызвать симпатию к персонажу, который, будучи мастером своего дела, с таким трепетом и восхищением относится к творению древних мастеров и стремится воспитать эти чувства в своих детях. Обратившись к французскому тексту, мы видим, что в словосочетании pont du Gard именем собственным является слово Gard. Все словосочетание может быть переведено конструкцией, где одно имя называет класс предметов, а другие — видовой признак, обозначенный именем реки: мост через Гар. Однако переводчик не идет этим, казалось бы, вполне логичным путем, а предпочи- тает транскрипцию словосочетания, придавая всему заключенному в нем понятию вид единичного, отражающего единичный объект. В самом деле, переводчику хорошо известно, что pont du Gard — действительно единичный объект. Это уникальное сооружение, акведук через реку Гар, построенный еще древними римлянами в виде трех ярусов аркад, длиной 273 м и высотой 49 м. Французы называют его исключительно Pont du Gard, поэтому переводчик и транскрибирует это имя — Пон дю Гар, не задумываясь над тем, что имя, известное каждому французу, может быть неизвестно русскому. Нужно принять во внимание, что перевод, сделанный П. Баккаретти, имеет учебный характер и предназначен главным образом для французских студентов, изучающих русский язык, которым данное имя должно быть хорошо известно. Вероятно, это и определило выбор переводчика.
Для русского же читателя ситуация оказывается иной. Даже если из второй фразы он поймет, что Пон дю Гар — это мост, у него не возникнет концепта, отражающего уникальное сооружение. Скорее всего он ограничится общим понятием «мост», представляя себе Пон ди Гар как «один объект из класса мостов». Более того, изменением грамматической формы множественного числа на единственное при передаче понятия, заключенного в слове les tabliers (платформы трех ярусов моста) — настил моста, он в еще большей степени закрепляет за единичным объектом понятие общего класса, лишая его уникальности.
Этот пример показывает различие между референтоми денотатом— теми самыми объектами реальной действительности, которые отражаются в понятиях. В самом деле, в любом речевом произведении называется с помощью знака не класс предметов, а какой-либо конкретный предмет этого класса. Иначе говоря, де-
нотативное значение оказывается не таким простым (соотнесенность с предметом), как это кажется на первый взгляд. Для различения классов предметов и конкретных предметов, о которых идет речь в конкретном тексте, в лингвистике и используют термины денотати референт.
Денотат и референт
Понятия референта и денотата в лингвистике иногда смешиваются.
Денотатом у Ч. Огдена и A.A. Ричардса обозначается фрагмент объективной действительности, отраженный в некотором речевом отрезке. В других теориях денотат определяется как абстрактная единица, некое множество объектов реальной действительности, которые могут обозначаться данным именем. В таком понимании денотат есть не что иное, как объем понятия. Некоторые авторы вообще не делают различия между денотатом и референтом, считая эти термины взаимозаменяемыми1. Однако в современной лингвистике «уже наметилась тенденция к соответствующей терминологической дифференциации, основанная, в частности, на существенном с лингвистической точки зрения различении виртуального (возможного) и актуализированного значений языковых единиц»2. Л.С. Бархударов считал, что для теории перевода различать понятия денотата и референта весьма важно: «В речи, в конкретном тексте знаки языка могут обозначать и чаще всего действительно обозначают не весь класс ("референт") в целом, а лишь один какой-нибудь конкретный предмет (или процесс, явление и пр.), который мы назвали денотатом»3. Иначе говоря, то, что сейчас в лингвистике предлагается называть термином референт, Бархударов обозначал термином денотат, и наоборот. Но не это важно для теории перевода, в конечном итоге можно прибегнуть к определенной терминологической конвенции и договориться о том, каким из этих двух имен обозначать виртуальную сущность, т.е. всю совокупность объектов реальной действительности, отвечающую содержанию какого-либо понятия и называемую соответствующим знаком, а каким — определенный, конкретный, называемый в конкретном речевом произведении. Важнее оказывается вывод, сделанный исследователем, о том,
1 См., напр.: Степанов Ю.С.: «При рассмотрении лексики лингвисты
пользуются также международными терминами, которые соответствуют выде
ленным русским терминам: предмет— то же самое, что денотатили референт»
(Основы общего языкознания. М., 1975. С. 8).
2 См.: Булыгина Т.В., Крылов С.А. Денотат // Лингвистический энциклопе
дический словарь. М., 1990. С. 128.
1 Бархударов Л.С. Указ. соч. С. 104.
го соответствие в переводе «нередко устанавливается не на уров-е референтов, а на уровне денотатов. Это значит, что единица ИЯи ее окказиональный эквивалент в ПЯ могут расходиться по своему референциальному значению, но совпадать по обозначае-мым денотатам»1. Именно «на денотативном тождестве обозначав -мым объектов основываются переводческие приемы конкретизации и генерализации»2, — полагает исследователь. Бархударов приводит для иллюстрации два примера из повести Дж. Селинд-жера «Над пропастью во ржи»:
That isn't too far from this crumby place... (Ch. I) Это не очень далеко отсюда, от этого треклятого санатория... All he did was lift the Atlantic Monthly off his lap and try to chuck it оn the bed, next to me.
Просто он взял журнал с колен и хотел кинуть его на кровать, где я сидел.
Комментируя пример конкретизации (place > санаторий), Бархударов справедливо отмечает, что «конкретизация, разумеется, делается на основании информации, содержащейся в широком контексте»3. Во втором случае (Atlantic Monthly < журнал) обращения к контексту не требуется, «так как английское monthly обозначает ежемесячный журнал»4. В обоих случаях, по мнению исследователя, эквивалентность достигается «путем денотативного тождества данных лексических единиц в ИЯ и в ПЯ — они обозначают один и тот же предмет»5.
На мой взгляд, этот вывод принципиально неверен. В первом случае, действительно, знаки и заключенные в них понятия соотносятся с одним и тем же объектом действительности, который в реальной речи оказывается охарактеризованным большим или меньшим числом признаков. Ведь читатель уже понял из «пред-текста», что place — это и есть тот самый санаторий, где находится персонаж сцены. Содержание понятия, заключенного в английском слове place, значительно беднее по сравнению с содержанием понятия, заключенного в русском слове санаторий. Но это не мешает читателю, следуя за сюжетом текста, понять, что речь идет об одном и том же объекте действительности. Этот пример в очередной раз иллюстрирует не что иное, как повторную номинацию, которая вполне допускает самые различные гипо-гиперонимические трансформации, но при этом объект, о котором идет речь, воспринимается как тождественный самому
1 Бархударов Л.С. Указ. соч. С. 104.
2 Там же. С. 106.
3 Там же. С. 105.
4 Там же.
5 Там же.
себе.Если полагать, что задача переводчика исчерпывается только этим, то можно считать ее полностью выполненной. При таком подходе денотативно точный прозаический перевод Гомера может расцениваться как самый верный, ведь в нем будут фигурировать, как представляется, те же самые объекты.
Денотативная тождественность (в терминологии Бархударова) при различии содержания возможна в устном переводе, когда и отправитель исходного сообщения, т.е. коммуникант, говорящий на языке А, и получатель переведенного высказывания, коммуникант, говорящий на языке В, видят перед собой, т.е. ощущают или представляют себе после ощущения реальный объект, о котором идет речь. Допустим, специалист с помощью переводчика объясняет иностранному коллеге принцип действия механизма, находящегося перед ними (непосредственное ощущение). Объяснение принципов действия и особенностей устройства этого механизма может происходить и вне непосредственного ощущения. Но оба коммуниканта будут понимать, о чем идет речь, поэтому переводчик может изменить понятие, конкретизировать или, напротив, генерализировать его, имея в виду один и тот же объект, уже известыйкоммуникантам.
Но второй пример, хотя он и кажется зеркальным отражением первого, иллюстрирует совершенно иной характер отношений между системами смыслов исходного высказывания и переведенного. Для читателя русского перевода, получившего фразу «Просто он взял журнал с колен и хотел кинуть его на кровать, где я сидел», навсегда останется неясным, какой был брошен журнал. Можно начать дискуссию о том, важно читателю или нет знать, о каком журнале идет речь. Но это уже будут вопросы другого порядка. Пока на элементарном уровне обозначения объектов реальной действительности мы должны констатировать, что у читателя русского текста никогда от этого перевода не возникнет знания о том, что персонаж бросил на кровать именно Atlantic Monthly, а не какой-то другой ежемесячный журнал.
Конкретный объект, описанный автором, с которым, возможно, у него связаны какие-то ассоциации (не случайно же автор избрал именно этот, а не иной объект) переводится в класс объектов — журнал.
Прежде чем проанализировать различия между объектом, выведенным в высказывании оригинала и в переводном высказывании, возвратимся к терминам «денотат» и «референт» и определим их содержание именно так, как мы будем их понимать в наших дальнейших рассуждениях. Следуя современной тенденции, сформировавшейся в отечественном языкознании, мы будем обозначать термином «референт» конкретный объект внеязыковой действи-
тельности, который имеет в виду автор речевого произведения, строя конкретное высказывание. Термином же «денотат» мы будем обозначать класс объектов реальной действительности, которые могут быть определены данным понятием, т.е. подпадают под его содержание. Таким образом, референт и денотат различаются степенью обобщенности как единичное, со всеми присущими ему дифференциальными признаками, и множественное, объединяющее совокупность аналогичных объектов в класс, на основе их сущностных признаков. В то же время и референт, и денотат могут представлять собой как реальные, так и идеальные сущности. Вспомним пример с римским акведуком через реку Гар возле Нима. Автор описывает конкретный, реально существующий объект действительности, т.е. референтом его высказывания является реальный объект. Возьмем другую крайность — сказочный персонаж, например Красная шапочка. Референтом сказочного речевого произведения оказывается идеальная сущность — вымышленная девочка в красной шапочке. Практически вся художественная литература оперирует одновременно и реальными, и идеальными сущностями, смешивая их, размещая идеальное в реальном и реальное в идеальном. И те, и другие фигурируют в качестве референтов в художественных речевых произведениях. Механизм возникновения идеальных сущностей, безусловно, интересный и для логики понятий, и для теории литературы, выходит за пределы нашего предмета. Поэтому посмотрим, во что превращаются референты, когда «переносятся» в переводе в иную культуру. Здесь возможны несколько вариантов, зависящих от когнитивного опыта автора, переводчика и получателя переводного речевого произведения. Если их знания о данном фрагменте действительности совпадают, то референт исходного речевого произведения окажется и референтом переводного речевого произведения. Вернемся к акведуку через Гар. Автор знает, о каком конкретном объекте идет речь, переводчик (француз) тоже хорошо знаком с этим объектом, этот объект известен со школьных лет каждому французу, в том числе и потребителям перевода — французам, изучающим русский язык. Поэтому и на уровне первичного (автором) и вторичного (переводчиком) порождений речевого произведения, и на уровне первичного (переводчиком) и вторичного (читателем перевода) восприятий речевого произведения у него будет один референт для всех участников процесса коммуникации. Этот референт остается неизменным, несмотря на разные способы его номинации: le pont du Gard → le monument → le chef-d'oeuvre millénaire → le pont du Gard → Пон дю Гар → мост → многовековой памятник → Пон дю Гар.
Но вдруг в процесс коммуникации попадает человек иной культуры, который в лучшем случае из текста понимает, что ре-
ферентом высказывания был мост. Следуя от знака к понятию, а затем далее к предмету реальной действительности, которую он должен себе представить, читатель попадает в область денотата понятия мост. Он представляет себе класс мостов. Если в тексте не последует никаких уточнений дифференциальных признаков именно данного объекта, то в его представлении речевое произведение окажется связанным с денотатом: он будет понимать, что речь идет об одном из мостов, об одном предмете из класса ему подобных, и сам будет наделять его дифференциальными признаками согласно собственному представлению о классе и возмож ных особенностях различных входящих в класс подклассов и индивидуальных объектов, т.е. тождества референции для автора речевого произведения и его получателя в этом случае не произойдет. Коммуникация окажется тождественной в лучшем случае на уровне некоего класса или подкласса объектов, т.е. денотата.
Это наглядно, в буквальном смысле слова, показывает пример русской Красной шапочки. Французская Красная шапочка, персонаж сказки Перро, одета в красный капюшон. Попав в русскую культуру, она оказывается одетой на иллюстрациях к сказке, на конфетных обертках либо в красный фригийский колпак, либо еще в какую-нибудь шапочку, но не в капюшон. Референт речевого произведения Перро, конкретный объект с определенным набором дифференциальных признаков превращается благодаря переводческой генерализации понятия в один из объектов некоего множества, т.е. в денотат, которому приписываются иные дифференциальные признаки, соответствующие представлениям получателя переводного речевого произведения, в данном случае художника, о том, какая именно шапочка могла быть на девочке. Зная, что сказка французская и что фригийский колпак — один из символов современной Франции1, художник рисует себе соответствующий образ героини, который и воспроизводит затем в графической форме.
Далеко не всегда референция исходного текста совпадает с референцией высказывания перевода. Автор, строя свое речевое произведение, как правило, имеет в виду конкретный объект, переводчик же, если речь не идет о единичном предмете либо о том предмете, который хорошо ему известен или находится в поле его непосредственного восприятия, идет от знака через понятие к денотату. Он выбирает один объект из возможного в данном случае множества, приписывает ему определенные дифференциальные признаки и далее оперирует именно им как референтом.
1 Французские революционеры 1789 г. были облачены в красные колпаки, напоминавшие по форме те, что носили древние фригийцы. Марианну — символ Французской республики — также изображают во фригийском колпаке.
Именнотаким образом — от частного, конкретного, к общему, а затем к новому частному — и строится механизм семантического преобразования при переводе.
Для теории перевода различение понятий денотат и референт оказывается весьма важным, так как помогает более точно представить себе сам механизм переводческого преобразования. И не только потому, что в переводе один и тот же предмет (рефе-рент) может быть представлен разными по содержанию понятиями, как показывал Бархударов, объясняя принцип гипо-гиперо-нимических преобразований. Прежде всего потому, что позволяет понять, что в переводе часто происходит подмена референта, что референтами исходного высказывания и высказывания перевод-ного оказываются разные предметы, являющиеся в то же время ценотатами одного и того же понятия или аналогичных концептов.
В переводе постоянно коррелируют категории общего и част-ного: переводчик через общий объективный смысл знаков стре-мится проникнуть в индивидуальный субъективный смысл, кото-рый приписывает знаку автор конкретного речевого произведения. В то же время переводчик, называя предметы, уже обозначенные автором, нередко абстрагируется от конкретного предмета в силу того, что может лишь представить его, и говорит о нем как о классе. Исключение составляют ситуации, когда предмет речи находится в непосредственном ощущении автора исходного сооб-цения, переводчика и получателя переводного текста.