Попирай запреты и табу

В любом обществе существуют социальные ограничения, диктующие, как далеко можно зайти в своих действиях. Некоторые из них, самые фундаментальные запреты и табу, уходят корнями в глубь времен; другие, более поверхностные, определяются правилами вежливости и пристойного поведения. Ощущение, что вас подводят к самому краю любых подобных ограничений, чрезвычайно обольстительно — воспользуйтесь этим. Люди прямо-таки жаждут приоткрыть и исследовать свою темную сторону. Даже самая романтическая влюбленность не должна состоять из одной нежности и мягкости; намекните на то, что вам присуща некоторая жестокость, даже с привкусом садизма. Разница в возрасте для вас ничего не значит, брачные узы не останавливают, не пугают и родственные связи. Достаточно, подведя свою жертву к запретной черте, вызвать в ней желание переступить ее вместе с вами, а потом ей будет трудно остановиться. Ведите жертву дальше, чем она рассчитывала, — чувство общей вины и соучастия создаст крепкие узы.

Утраченное эго

В марте 1812 года двадцатичетырехлетний Джордж Гордон Байрон опубликовал первые главы своей поэмы «Паломничество Чайльд Гарольда». Поэма изобиловала привычными готическими образами — руины аббатства, путешествие по таинственному Востоку, но от прочих произведений ее отличала фигура заглавного героя, который одновременно был и ее главным злодеем: Чайльд Гарольд — человек, погрязший во грехе, попирающий устои общества, но каким-то образом избегающий наказания. К тому же действие поэмы происходило не в какой-то вымышленной или далекой стране, а в современной Англии. О «Паломничестве...» сейчас же заговорил весь Лондон. Первый тираж был распродан почти мгновенно. В считанные дни разошелся слух: поэма о развращенном молодом аристократе на самом деле автобиографична.

Теперь лорда Байрона наперебой приглашали в дома самых высокопоставленных персон, а многие представители избранного общества оставили свои карточки в приемной его лондонского дома. Вскоре он стал завсегдатаем в их салонах. Удивительно: он не только оправдал, но даже превзошел все ожидания. Поражала его демоническая красота, эти вьющиеся локоны, обрамляющие лицо ангела. Одежда — он носил черное — подчеркивала его бледность. Он был немногословен, что само по себе производило впечатление, а когда начинал говорить, слушателей завораживали глухие звуки его низкого голоса, в котором было что-то порочное. Он немного прихрамывал (одна нога у него от рождения была деформирована), так что, когда оркестр играл вальс (этот танец был особенно моден тогда, в 1812 году), он стоял в стороне, отрешенно глядя поверх голов танцующих. Дамы сходили с ума. Однажды при встрече с ним у леди Розберри началось такое сердцебиение (от смешанного чувства страха и восторга), что она вынуждена была удалиться. Женщины соперничали, вырывая право сесть поближе к своему кумиру, завладеть его вниманием, пасть его жертвой. Правда ли то, что он повинен в тайных грехах, подобно его герою?

Леди Кэролайн Лэм — жена Уильяма Лэма, сына лорда Лэма и леди Мельбурн,— блистала в свете, но в глубине души молодая женщина чувствовала себя несчастной. В юности она мечтала о том, что на ее долю выпадут романтические приключения, путешествия. Однако на деле ей была уготована скучная роль светской дамы, вежливой молодой жены, а ей этого было мало. Леди Кэролайн одной из первых прочитала поэму Байрона, и ее привлекло в ней нечто большее, нежели просто новизна сюжета. Впервые увидав лорда Байрона на званом обеде, в окружении женщин, она издали поглядела ему в лицо, а потом молча пошла прочь; в тот вечер она записала в своем дневнике: «Сумасбродный, скверный, знакомство с ним опасно». Потом добавила: «Прекрасное бледное лицо — мой рок».

На другой день, к удивлению леди Кэролайн, лорд Байрон окликнул ее. По всей вероятности, он заметил, как она отошла от него, и был заинтригован ее необычным поведением — он с презрением относился к агрессивным женщинам, которые постоянно вились вокруг, но он, кажется, относился с презрением вообще ко всему на свете, включая собственный успех. Он допоздна засиживался у нее в будуаре, играл с ее детьми, помогал ей подобрать платье к вечернему выходу в свет. С ней он говорил о себе, о своей семье: описывал жестокого отца, бесконечные смерти, которые сыпались на его семью, словно кара, полуразрушенное аббатство, доставшееся ему в наследство, свои приключения в Турции и Греции. Его жизнь поистине была готическим романом, как и жизнь Чайльд Гарольда.

В считанные дни они стали любовниками. Теперь, однако, расклад изменился: потерявшая голову леди Кэролайн преследовала Байрона с несвойственной женщинам безудержностью. Она одевалась в лакейскую ливрею, пробиралась к Байрону в экипаж, писала ему страстные письма, выставляла их отношения напоказ. Ей наконец-то представился шанс сыграть роль романтической героини из ее девических фантазий! Байрона она начинала тяготить. Ему уже нравилось шокировать; теперь он сознался ей, на какой тайный грех намекал в «Чайльд Гарольде» — речь шла о его гомосексуальных связях во время путешествия. Он делал жестокие замечания, демонстрировал свое безразличие. Но это, казалось, только поощрило ее к дальнейшим действиям. Она то посылала ему локон своих волос, но срезанных не с головы, то гналась за ним по улице, устраивая публичные сцены,— наконец семья увезла ее за границу, чтобы не доводить дело до шумного скандала. Когда Байрон недвусмысленно дал ей понять, что между ними все кончено, она лишилась рассудка.

В 1813 году старый друг Байрона Джеймс Уэбстер пригласил поэта погостить у себя в загородной усадьбе. Уэбстер был женат, однако его не страшило, что у Байрона репутация соблазнителя: его супруга, леди Фрэнсис, молодая и красивая женщина, была при этом тихой и целомудренной, и у мужа не было сомнений, что она устоит перед таким искушением, как Байрон. Но все же Уэбстер испытал облегчение, обнаружив, что Байрон редко заговаривает с Фрэнсис и она также не проявляет особого интереса к гостю. Но спустя несколько дней со времени приезда Байрона, когда однажды хозяйке случилось остаться наедине с ним в бильярдной комнате, она обратилась к нему с вопросом: как может женщина, которой нравится мужчина, дать это понять ему, если сам он не замечает? Байрон нацарапал несколько слов на листке бумаги и передал ей ответ. Прочитав написанное, она вспыхнула. Уезжая, Байрон пригласил супругов нанести ответный визит и погостить у него в пресловутом аббатстве. Там благопристойная леди Фрэнсис увидала его пьющим вино из человеческого черепа. Они допоздна засиживались в одной из потайных комнат аббатства, читая стихи и целуясь. Создавалось впечатление, что рядом с Байроном мысль об адюльтере вовсе не кажется леди Фрэнсис недопустимой.

В то самое лето в Лондон приехала сводная сестра Байрона, Августа. Байрон не виделся с сестрой довольно давно. Внешне они походили друг на друга — то же лицо, те же изысканные манеры; Августа казалась женской ипостасью Байрона. А он выказывал к ней более чем братские чувства. Он приглашал ее в театр, на балы, принимал у себя дома, обращался с ней как с близким другом, на что она вскоре стала отвечать тем же. Вскоре нежная любовь Байрона и его сестры перешла в плотские отношения.

Августа была верной и преданной женой, имела троих детей, но устоять против ухаживаний сводного брата оказалось немыслимо трудно. Он пробуждал в ней странное чувство, почти страсть, чувство более сильное, чем ей доводилось испытывать к другим мужчинам, включая ее мужа. Для Байрона связь с Августой стала своего рода пределом, венчающим список его страшных грехов. Вскоре в письмах друзьям он открыто признался в содеянном. С упоением читал он ответы потрясенных адресатов, а его длинное стихотворение «Невеста Абидоса» повествовало о кровосмесительной связи брата и сестры. О связи Байрона с Августой — беременной от него — поползли слухи. Возмущенное светское общество от него отвернулось, но женщин он волновал еще больше прежнего, а его книги приобретали все большую популярность.

Аннабелла Милбанк, кузина леди Кэролайн Лэм, познакомилась с Байроном в самом начале 1812 года, в пору, когда в Лондоне только о нем и говорили. Аннабелла была девушкой приземленной, трезвой, интересовалась только наукой и вопросами религии. Но что-то в Байроне привлекло и ее внимание. Интерес, казалось, был взаимным: они не только подружились; к немалому ее смущению, он проявлял и чувства иного рода, даже предложил выйти за него замуж. Однако это произошло в разгар скандальной истории с леди Кэролайн, так что Аннабелла не приняла предложения Байрона всерьез. Почти год она не видела его, издали узнавая новости о нем, донеслись до нее и слухи об инцесте. И, несмотря ни на что, в 1813 году она написала своей тетушке: «Я считаю это знакомство настолько желанным, что даже рискнула бы отважиться на то, что именуют флиртом, лишь бы только испытать это наслаждение». Читая его новые стихи, она записала, что «его описания любви почти заставляют меня полюбить». Ее восхищение Байроном все росло, и вскоре он узнал об этом. Между ними возобновились дружеские отношения, а в 1814 году он повторно сделал ей предложение; на этот раз оно было принято. Байрон в ее глазах был падшим ангелом, и она надеялась, что сможет его переделать.

Все вышло иначе. Байрон и сам надеялся, что супружеская жизнь поможет ему остепениться, но почти сразу по завершении церемонии бракосочетания осознал, что сделал ошибку. Он сказал Аннабелле: «Скоро вы поймете, что вышли замуж за дьявола». Спустя несколько лет брак распался.

В 1816 году Байрон покинул Англию, чтобы никогда не вернуться. Он много путешествовал по Италии; всем и каждому была известна его история — скандальные любовные связи, инцест, его жестокость к любовницам. Но где бы он ни появлялся, итальянки, в особенности замужние аристократки, буквально преследовали его, и каждая совершенно ясно давала понять, что готова без колебания пасть очередной жертвой демонического поэта. Женщины, говоря по правде, вели себя с ним как истинные агрессоры. Как сказал Байрон своему другу Шелли: «Никто не выдержал столько испытаний, как я, бедняжка,— меня подвергали насилию чаще, чем кого бы то ни было со времен Троянской войны».

Толкование. Женщины во времена Байрона играли, зачастую против собственной воли, роль, навязываемую им обществом. Женщину рассматривали как олицетворение пристойности и приличий, оплот целомудрия; если мужчинам дозволялось давать выход своим дурным порывам и страстям, то для женщины это было немыслимо. За налагаемыми на женщин социальными запретами крылись, однако, страх и нежелание высвободить аморальную и необузданную часть женской психики.

Женщины, сознающие свое неравенство, годами вынужденные подавлять свое естество и страдающие от этого, зачитывались готическими романами и повестями. В этих книгах действовали бесстрашные, готовые к опасностям и приключениям героини, способные не только на добрые, но и на дурные поступки и в этом похожие на мужчин. Сюжеты напоминали сладкие грезы, которым женщины предавались в годы девичества — в том возрасте, в котором мечтать им еще дозволялось. Женщин же, подобных Кэролайн Лэм, романтическая литература буквально подстрекала взбунтоваться против сложившегося порядка вещей. Байрон появился на сцене как нельзя более кстати. Он стал той вспышкой молнии, которая высветила невысказанные женские чаяния. Для одних запретным плодом был адюльтер, для других — романтический бунт, возможность вырваться на волю, стать неуправляемой, иррациональной. (За намерением исправить Байрона слишком явственно угадывалось истинное желание — полностью поддаться его воле.) Но во всех случаях их влекло не искушение плоти, не банальный соблазн, но притягательная власть запретного: Байрону не было ведомо, что такое пределы и границы, он всегда заводил своих подруг много дальше, чем они предполагали и чем намеревались. Женщины не просто влюблялись в него, они позволяли ему производить переворот в их жизни, порой разрушая ее до основания. Этот удел казался им более желанным, нежели связывающие по рукам и ногам брачные узы.

В каком-то смысле женские проблемы начала девятнадцатого века в начале века двадцать первого распространились на оба пола. Отдушины для дурного поведения мужчин — война, грязная политика, проституция и куртизанки — ушли или уходят в прошлое. Сегодня общественные нормы требуют пристойности и сдержанности не только от женщин, но и от мужчин. И многим это дается с немалым трудом. В детстве нам еще дозволяется давать выход дурным сторонам натуры — сторонам, которые имеются у каждого человека. Но под давлением общества (прежде всего осуществляемого через родителей) мы постепенно учимся подавлять в себе рвущиеся наружу скверные или извращенные черты. Для того чтобы существовать в обществе, мы вынуждены подавлять свою темную сторону, но порой это может обернуться надломом личности, расщеплением психики, основательная и немаловажная часть которой надежно скрыта под пристойной наружностью.

Став взрослыми, мы втайне желаем возвратить эту утраченную часть своей индивидуальности — нашу детскую половинку, более раскрепощенную, не такую зашоренную. Поэтому нас невольно тянет к людям, которые, став взрослыми, не утратили целостности — нас не отвращает даже потенциальная опасность зла и разрушения. Вы способны, подобно Байрону, стать вспышкой, высвечивающей эти желания. Только непременно научитесь держать эту способность под контролем и использовать с умом. Когда объекты, привлеченные ореолом недозволенности, начнут запутываться в ваших тенетах, не переиграйте, чрезмерно преувеличивая собственную опасность,— это отпугнет их. Позднее, когда ваше обаяние уже окончательно покорит их, можете развернуться полнее. Если же они станут подражать вам, как леди Кэролайн подражала Байрону, увлекайте их дальше, подмешайте в отношения немного жестокости, втяните их во что-то греховное, преступное, запретное — что бы это ни было. Докопайтесь до потерянной индивидуальности, погребенной где-то в глубине: чем больше раскрепощаются жертвы, тем крепче ваша хватка. Остановившись на полпути, вы рискуете рассеять чары и пробудить их от сна. Поэтому продвигайтесь вперед, насколько это возможно.

Прямо в грязь он лезет поминутно... Бедняга человек!

Иоганн Вольфганг Гёте

Ключи к обольщению

Общество и культура базируются на ограничениях и запретах — такой тип поведения считается приемлемым, а другой — нет. Границы размыты, существенно меняются со временем. Альтернативой является анархия, беззаконие природы, но оно чуждо и страшит нас. Мы тем не менее — странные звери: в тот самый момент, когда налагается какое-либо ограничение, будь то физическое или психологическое, нас начинает мучить любопытство. Что-то внутри нас так и тянет зайти за запретную черту и познать, что за нею кроется.

Когда в детстве нам не велели заходить в лесу дальше определенного места, то становилось ясно, что именно туда-то и хочется попасть больше всего. Но мы становимся старше и, как следствие, сдержаннее и пристойнее; между тем нашу жизнь окружает все большее число границ и лимитов. Не принимайте, однако, благопристойность за довольство жизнью. Она лишь прикрывает собой вынужденный компромисс, фрустрацию. Можем ли мы исследовать темную сторону нашей личности, не подвергаясь наказанию или общественному порицанию? Она прорывается в наших снах. Иногда мы просыпаемся в испуге, с чувством вины за убийство, нанесение увечья, кровосмешение или адюльтер, совершенные нами во сне, и не сразу осознаем, что никто, кроме нас, об этом не догадывается. Но стоит намекнуть человеку, что с вами он получит возможность совершить путешествие к темной стороне, за границы приемлемого и дозволенного, что вы поможете ему открыть клапан и высвободить часть индивидуальности, запертой, подобно скелету, в шкафу— и в вашем распоряжении все необходимое для обольщения, и весьма эффективного.

Чтобы добиться успеха, недостанет раззадоривания на словах, дразнящих рассказов об эфемерных фантазиях. Вам придется пойти дальше, переступить грань, ибо потрясение и соблазн черпают силу не в словах, а в той реальности, в которую вы способны повести свои объекты. Как Байрон, в определенный момент вы можете даже слегка подтолкнуть их туда, куда им заходить уже не хочется. Если они пошли за вами из чистого любопытства, то могут почувствовать страх и заколебаться, но если уже проглотили приманку, то будут не в силах противиться и послушно последуют за вами, ибо, шагнув за барьер, очень трудно остановиться и повернуть назад. Человеческая природа требует большего и не знает в этом удержу. Именно вы будете определять, когда же следует остановиться.

Как только люди узнают о чем-то, что это недозволено, у них сейчас же возникает желание испробовать или заполучить это. Вот почему женатый мужчина или замужняя женщина кажутся особенно соблазнительной целью — чем более кто-то для нас запретен, тем сильнее желание. Джордж Виллерс, герцог Бэкингемский, был фаворитом сначала Якова I, а затем его сына и наследника короля Карла I. Он никогда и ни в чем не знал отказа. В 1625 году, посетив Париж, он увидел прекрасную королеву Анну и беззаветно полюбил ее. Можно ли было вообразить более недоступную цель, более невозможную, чем королева державы-соперника? Он без труда мог получить любую женщину, но недоступность королевы затмевала в его глазах достоинства всех прочих, воспламеняла, сжигала — до тех пор пока он, не в силах более сдерживаться, не поставил в весьма затруднительное положение и самого себя и свою страну, попытавшись публично поцеловать ее.

В романе «Зыбучий песок» японского писателя Юнихиро Танасаки, написанном в 1928 году, Соноко, страдающая от безделья жена респектабельного юриста, решает брать уроки живописи, чтобы убить время. Здесь она знакомится с другой ученицей, прелестной Мицуко. Они становятся подругами, а затем Мицуко соблазняет ее. Соноко вынуждена без конца изворачиваться и лгать мужу, объясняя их частые встречи с Мицуко. Мало-помалу та вовлекает ее во все более гнусные и грязные истории, включая любовный треугольник со странным молодым мужчиной. Всякий раз, когда Соноко поддается и испытывает новое запретное наслаждение, Мицуко, не останавливаясь на этом, затягивает ее все дальше и дальше. Соноко колеблется и страдает, ее мучат угрызения совести — женщина ясно сознает, что находится во власти юной обольстительницы, которая совратила ее с истинного пути, умело воспользовавшись обстоятельствами: ее скукой, сознанием собственной ненужности. Но, несмотря на это, она, будучи не в силах противиться обаянию Мицуко, поддается и следует за ней — и после каждого предосудительного поступка ей хочется все большего.

Дайте своим объектам, привлеченным соблазном запретного, возможность угнаться за вами в предосудительном поведении. Любой вызов обольстителен. Не спешите, бросьте им вызов не раньше, чем будете уверены, что они готовы уступить вам. Очарованные, они и не заметят, что вы завели их на край пропасти.

Грандиозный обольститель и великолепный повеса Франции восемнадцатого века герцог Ришелье имел слабость к молоденьким девушкам и обожал подкреплять обольщение всякого рода греховными шалостями, к которым молодость особенно восприимчива. Например, он мог прокрасться в дом, где девушка жила со своими родителями и забраться прямо к ней в постель; то, что родители были совсем рядом, лишь придавало остроты приключению. Иногда он притворялся, что их вот-вот застигнут на месте преступления, так чтобы мгновенный испуг усилил радостное волнение и трепет. Он старался восстановить девушку против родителей, высмеивая их набожность, ханжество или лицемерие. Стратегией герцога было развенчать в глазах своих жертв ценности, имеющие для них наибольшее значение, а именно ценности, которые устанавливают границы. Если речь идет о юных существах, то обольститель может с толком использовать такие вещи, как семейные узы, религиозные устои и тому подобное; однако эта стратегия применима к людям любого возраста, поскольку у каждой воспринимаемой всерьез ценности имеется своя теневая сторона, за каждой стоит сомнение, желание исследовать, что эти ценности запрещают.

В Италии эпохи Возрождения случалось, что проститутка, одевшись, как знатная дама, отправлялась в церковь. Ничего нельзя было придумать более волнующего для мужчины, чем эта возможность, стоя рядом с женой, в окружении родных, друзей и служителей церкви, переглядываться с доступной женщиной. У каждой религии или системы ценностей неизбежно возникает своя изнаночная сторона, темная территория, на которую вытеснено все, этой системой запрещаемое. Подразните ваши объекты, вовлеките их в то — что бы это ни было,— что покажется им расшатыванием семейных устоев, представление о которых у них зачастую эмоционально, но довольно поверхностно, как и у всего, навязываемого извне.

Одного из самых обаятельных и обольстительных мужчин двадцатого столетия, Рудольфо Валентино, называли «сексуальной грозой». Женщин влекла к нему его странная двойственность; он мог быть удивительно нежным и чутким, но к этому примешивался едва уловимый оттенок жестокости. Порой он бывал опасно решителен и настойчив, казалось даже, что он способен на насилие. Киностудии, как только могли, обыгрывали эту необычную противоречивость, изо всех сил эксплуатируя ее, и не только в экранных образах — к примеру, известие о том, что Валентино был жесток с собственной женой, перепевалось на все лады. Смесь женственности и мужеподобия, насилия и нежности во все времена выглядела греховной и притягательной. Любви полагается быть нежной и деликатной, но в действительности она вполне способна высвободить необузданные и разрушительные эмоции; и вот это-то потенциальное безрассудство, ниспровергающее нормальную рассудочность, и привлекает нас в любви. Подойдите ближе к необузданной, граничащей с насилием грани любви, подмешав крупицу жестокости к ласкам и нежности, особенно если обольщение продвинулось к тем заключительным этапам, когда объект уже находится в вашей власти. Куртизанка Лола Монтес славилась тем, что прибегала к физическому насилию, чуть что хватаясь за хлыст, а Лу Андреас-Саломе порой проявляла по отношению к своим любовникам исключительную жестокость иного рода: играя кокетку, внезапно становилась холодной как лед и неприступной. Жестокость эта лишь крепче привязывала к ней мужчин. Роль мазохизма в обольщении может быть колоссальной.

Чем более недозволенным выглядит ваше поведение, тем более мощное воздействие на обольщаемого оно способно оказать. Вызовите у своих объектов ощущение соучастия в преступлении, проступке, вину за которые они разделяют с вами. Постарайтесь создать ситуацию, в которой только вам двоим было бы известно нечто такое, о чем не догадываются окружающие. Обменивайтесь фразами и взглядами, тайный смысл которых понятен лишь вам и никому более. Притягательность лорда Байрона для леди Фрэнсис многократно усиливалась опасной близостью ее супруга — например, когда, сидя рядом с ним, она прятала в вырез декольте любовное послание Байрона. Герой романа Сёрена Кьеркегора «Дневник обольстителя» позаботился, чтобы его письмо было передано юной Корделии, чьей взаимности он добивался, во время семейного обеда, на котором оба они присутствовали; не желая признаться соседям по столу, что записка от него, она вынуждена была, преодолевая смущение, выдумывать какие-то объяснения. В другой раз при стечении народа он громко отпускал какое-то замечание, которое имело для нее особый смысл, поскольку представляло собой цитату из его письма к ней. Все это придавало приключению пикантность, заставляя девушку, с одной стороны, чувствовать себя почти соучастницей преступления, а с другой — ощущать единение с ним против всего мира.

В легенде о Тристане и Изольде прославленные влюбленные достигли высот блаженства и радости именно благодаря тому, что нарушили табу. Изольда была помолвлена с королем Марком, ей предстояло в самом скором времени стать замужней дамой. Тристан — преданный вассал и воин на службе у Марка, который по возрасту годился ему в отцы. Вся история производит впечатление похищения невесты у отца. Представляя собой сжатое изложение концепции любви в Западном мире, легенда продолжает волновать сердца на протяжении многих веков, а основную идею ее можно трактовать и так: без препятствий, без ощущения запретности любовь слаба и бесцветна.

Из-за того, что сегодня люди становятся все более раскованными, стремятся к вседозволенности, по крайней мере, в приватной сфере, обольщение только усложняется и теряет изрядную часть свою прелести. Старайтесь, по возможности, придать обольщению утраченный аромат греховности и недозволенности, пусть даже это ощущение будет только психологическим или иллюзорным. Должны быть препятствия, которые приходится преодолевать, и социальные устои, для того чтобы их расшатывать. Просто необходимо преступать законы и попирать нормы ради того, чтобы обольщение состоялось. Может создаться впечатление, что снисходительное ко всему современное общество практически не устанавливает никаких ограничений; и все же потрудитесь обнаружить хоть что-нибудь. К вашим услугам всегда найдутся какие-нибудь табу, священные коровы, поведенческие стандарты — словом, можно сыскать сколько угодно «боеприпасов» для возбуждения чувства недозволенности и запретности.

Символ: Лес. Детям запрещают бегать в лес, который простирается за безопасной оградой их дома. Там, в лесу, страшно: там заросли, дикие звери и разбойники. Но как же хочется сбежать туда, в темноту, которая так и тянет к себе, зовет — и перед этим зовом невозможно устоять. А оказавшись в запретном лесу, дети хотят зайти все глубже и глубже.

Оборотная сторона

Обратным случаем к нарушению запретов можно считать неукоснительное соблюдение правил пристойного поведения. Обольщению эта умеренность противопоказана. Сказанное не означает, что обольстительной силой обладает только зло или дикая необузданность; доброта, благородство, аура духовности и возвышенности могут быть безмерно притягательными в силу того, что эти качества очень редко встречаются. Но приглядитесь, и вы увидите здесь ту же игру. Человек, чьи доброта или благородство не выходят за рамки стандартов, предписанных обществом, не способен обратить на себя внимание. Силой обладает тот, кто переходит границы и достигает крайнего выражения этих качеств — чтобы обольстить нас, нужно быть Махатмой Ганди или Кришнамурти, не меньше. Подобные люди не только способны убедительно обосновать высокодуховное отношение к жизни на словах, они полностью отказываются от комфорта, от всех материальных благ ради того, чтобы жить в согласии со своими аскетическими идеалами. Они тоже преступают границы, нарушают общепринятые нормы поведения, поскольку обществу не под силу достичь подобных высот. В обольщении респектабельное соблюдение норм и уважение к правилам означает полное бессилие.