А в России нам сегодня постоянно внушают, что нужно резко увеличивать платное образование

Может быть, в экономических, физических, даже общегуманитарных вузах это в какой-то мере оправдано. Вероятно, удаётся дать основательные знания по этим дисциплинам человеку, не имеющему соответствующего дарования. Но ни за какие деньги нельзя научить актёрскому, режиссёрскому, балетному или другому художественному искусству того, кто не имеет таланта.

Сегодня в качестве критерия эффективности вуза ставят количество платных студентов. Мы тем самым заранее говорим, что обучение будет на 50 процентов менее затратным для государства, но абсолютно бессмысленным и нерезультативным.

Все лучшие театральные школы России, начиная с Императорской театральной в Петербурге и Филармонического общества в Москве, которым руководил Немирович-Данченко, откуда вышло большинство будущих звёзд Художественного театра, – были бесплатными. МХТ, не имевший тогда своей школы, приглашал для обучения молодых людей, будущих артистов, в качестве сотрудников – и платил им за это, потому что понимал: талант стоит денег.

Целый ряд критериев, предъявляемых сегодня к художественным вузам, вообще не имеет к ним отношения.

Недавно прочитал, что Санкт-Петербургская театральная академия в результате некоего мониторинга причислена к числу не самых эффективных образовательных учреждений. Я абсолютно спокойно к этому отношусь. С одной стороны, потому что знаю: это наряду со школой-студией МХТ – один из лучших театральных вузов мира. С другой, я согласен с тем, что академия недостаточно эффективна. Но по совсем другим критериям, нежели применявшиеся при занесении в список Минобрнауки.

В ней действительно слабая инфраструктура. Потому что в этом здании, когда я в нём учился в начале 60-х, занималось 270 студентов. А сегодня на том же пространстве – их 900! Трудно дышать, не то что заниматься творчеством. Естественно, здание, которое давным-давно не ремонтировалось, просто не может вынести такого количества. А студентов всё больше, в аудитории наталкиваются по 40 человек – ничему научить невозможно, эффективность падает.

Почему увеличивается приём? Потому что финансирование идёт по количеству учащихся. Подушевое финансирование (выделяемое на одного студента. – «Файл-РФ») достаточно скудное, и, чтобы как-то оплатить работу педагогов, мастеров, приходится увеличивать курсы до сказочных, абсолютно бессмысленных размеров.

В советские времена в Ленинградской консерватории достаточно было трёх человек, чтобы сформировать курс дирижёров. На моей памяти Товстоногов не раз мечтал, что когда-нибудь удастся добиться того, чтобы и курс режиссеров состоял из трёх человек. Тогда, как говорил Георгий Александрович, один из них уж точно станет режиссёром. И сегодня в том же Йеле на режиссёрский факультет ежегодно принимается три человека, не больше. Мечта Товстоногова сбылась, но в Америке. Мы же набираем одну, а иногда и две группы по 15–20 студентов. Во-первых, столько режиссёров России не нужно, при всем том, что мы – театральная страна. Они просто не найдут работу. Во-вторых, такое количество студентов нереально за отведённое время обучить. В-третьих, невозможно найти столько одарённых людей.

Есть ещё один «критерий эффективности вуза» – наличие докторов, кандидатов наук и прочих людей, занимающихся теорией, в данном случае, театра. Таким образом, навязывается отделение сценической практики от Школы.

Русская театральная традиция всегда славилась и отличалась от европейской тем, что мастерству у нас учили практически все крупнейшие деятели искусств. И нам до сих пор завидуют – например, в парижской консерватории, потому что в ней не преподает ни один крупный европейский режиссёр, а только педагоги. То есть, прошу прощения, там учат те, кто не очень умеет что-то делать сам. Достоинство традиционной российской школы в том, что здесь преподают мастера. Они не пишут докторские диссертации и кандидатские тоже – не до этого. И критерий эффективности должен быть совсем другим: количество поставленных спектаклей, полученных премий, проведённых за рубежом гастролей и так далее.

Вообще, мне кажется, вопрос о художественном образовании должен быть выделен из темы высшей школы в целом, и стать составной частью давно готовящегося, но никак не могущего родиться закона о культуре. Здесь нужны действительно решительные реформы, но такие, которые смогут сохранить всё лучшее, что нажито за долгую историю нашего духовного развития.

Недавно у нас в гостях была крупнейший шведский драматург Маргарита Гарпе, мы поставили на Камерной сцене её пьесу. Стала спрашивать: кто финансирует театр. Я ответил: «Государство, у нас труппа 60 человек». Она: «Постоянная труппа, – какая прелесть, какая радость! У нас городской театр – 120 актёров – наполовину сокращают. Говорят, не нужен репертуарный театр с постоянной труппой! В Европе это искусство умирает».

МДТ – Театр Европы. Сцена из спектакля Карло Гоцци «Ворон».

Сегодня в российское сознание с какой-то шизофренической настойчивостью внедряется мысль, будто русский репертуарный театр – некая проржавевшая машина, которую пора выкидывать на слом. Это тем более парадоксально, что все наиболее успешные, так сказать «авангардные» отечественные режиссёры – Серебренников, Богомолов, Могучий – поставили самые заметные свои спектакли в крупнейших репертуарных театрах России. А в Европе репертуарного театра действительно почти не осталось, везде, за редким исключением, победила американская модель разового проекта – то, что я называю «производством одноразовой посуды».

Но лучшим в Европе, безусловно, сегодня считается немецкий театр. Прежде всего, потому что Германия – одна из немногих стран, вместе со скандинавскими, сохранивших репертуарный театр с постоянной труппой. Причём очень хорошо финансируемый. Когда интендант одного немецкого театра сказал, какой у них бюджет, у нас произошло… лёгкое головокружение. Может быть, у нашего государства сегодня ещё нет таких денег. Но если мы хотим сохранить то лучшее, что есть, деньги надо находить. А если их нет у государства – максимально вовлекать меценатов, давать закон, который всячески поощряет их спонсорство, делая их миссию не подозрительной, будто бы теневой – с точки зрения экономики, а благородной, общественно полезной, всенародно признанной.

Конечно, репертуарный театр требует реформ, и довольно решительных. Он отчасти заржавел и прохудился. Реформы должны быть принципиальными и радикальными, у меня есть конкретные предложения, каким образом это сделать. Но сейчас не до подробностей. Решение этих проблем требует серьёзной политической воли и согласия самих творцов, которым, как известно, договориться между собой довольно трудно.

Вообще, надо признать что, требуя реформы от других, мы всегда хотим, чтобы перемены не касались нас самих. Пусть они будут в соседнем доме, а у меня, в моём собственном, всё и так хорошо. Это одна из проблем, которая, как мне кажется, не даёт свершиться никаким переменам.

Мне хотелось бы ещё раз подчеркнуть – на основе примеров прошлого и опыта общения с лучшими сегодняшними европейскими труппами, что художественный театр не может быть экономически прибыльным предприятием.

История искусства такого не знает. Даже лучший театр ХХ века – Московский Художественный – в период своего расцвета, с начала столетия до 1917 года, каждый сезон заканчивал с дефицитом. Причём чем более успешным, «историческим» оказывался сезон, тем выше был дефицит, ибо затраты никогда не возмещались.

Театр бы умер на корню, если бы не Савва Морозов – крупный русский предприниматель и меценат, любивший искусство. При этом он на дух не переносил Немировича-Данченко, который был директором театра, и всё время упрекал того, что надо лучше руководить и уметь извлекать прибыль. В конце концов, Морозов добился, чтобы Немирович подал в отставку, и стал директором театра сам. Об этом советская история умалчивала, поэтому всё забылось. Он возглавлял театр три года, за это время дефицит бюджета резко вырос, и с каждым годом увеличивался всё больше. Наконец, Морозову это смертельно надоело, и он тихо, несобытийно ушел. Благополучно вернулся Немирович. Морозов продолжал давать деньги, а МХТ создавать великие спектакли.

Эту историю хорошо бы знать тем, кто сегодня нам постоянно внушает, что нужно приносить доходы. Нас всё время путают с коммерческим театром, которым репертуарным по определению быть не должен. Мало того, мне кажется, что субсидируемый государственный театр, в принципе, никогда и ни за что не должен ставить развлекательную, делающую сборы драматургию. В том же немецком театре такое невозможно – чтобы на государственные деньги ставили коммерческого автора. Пусть лучше ходят меньше зрителей, но на то, что, безусловно, необходимо для духовного развития человека, нации, общества.

Сегодня меня чрезвычайно волнует вопрос столкновения и противопоставления культуры и религии. На мой взгляд, здесь закладывается бомба замедленного действия. Нельзя противопоставлять одно другому. Культура религиозна по своему происхождению. Замечательна вера и замечателен верующий. Совсем не так страшен и должен быть уважаем атеист. Он думает о Боге, находится с ним в диалоге, значит, волей-неволей, подтверждает наличие Господа. Поэтому нельзя кидать яйца на амвон. Это кощунственно и страшно. Но точно так же нельзя учить кидать яйца в артистов, потому что для них театр – храм. Его нельзя осквернять, даже если ты не веруешь.

И, наконец, о проблемах самой культуры, которая в последние годы катастрофически дегуманизируется. С одной стороны происходит широчайший процесс её коммерциализации, опустошения изнутри, опускания до уровня ширпотреба.

В другом случае, видя трагичность существования и ужас того, что происходит с человеком, искусство начинает презирать его, теряет сострадание. Происходит дегуманизация культуры, и когда, боясь коммерциализации, художник уходит в заумные шифры, он возводит неодолимую стену между собой и широкой демократической публикой. Всё это крайне опасно. Когда из общественной жизни исчезают любовь, милосердие, сострадание, начинается культурный, социальный и экономический кризис….

Проявляя любовь, милосердие и сострадание к читающим, завершаю этим многоточием свой монолог. Спасибо.