Из письма к м. п. лилиной. дорогая и любимая
Сент. 2
2 сентября 1912
Москва
Дорогая и любимая.
Я уже в гуще всяких дел. Погода хорошая, но холодная, с морозами по ночам. Ехали хорошо, но жарко в первый день, с духотой ночью и с проливным дождем и свежим утром в день приезда.
...Вчера, в субботу, в 12 был в театре. Все двери заперты. Слоняются по коридору. Скука, уныние, хотя работают усердно. Почувствовал себя совсем чужим и лишним. Немирович позвал на репетицию наверх1. Холодно встретились (сам Владимир Иванович старался быть милым). Посидел полчаса в чайном фойе. Пришли Сулер, Базилевский и др. по студии. Пришла Зина (которая поступила в Художественный театр) 2. Долго заседали в большом фойе по вопросам студии.
Вернулся домой, спал. Вечером был Владимир Иванович. В хорошем настроении. Старался сгладить и объяснить ту холодность, которая царит в театре по отношению ко мне. Делал всякие авансы по студии. Был очень мил, а на душе стало холодно, пусто и одиноко.
Обнимаю, люблю, благословляю. Спасибо за телеграмму. Обнимаю детей. Берегитесь, одевайтесь по-осеннему.
Твой Костя
Л. Я. Гуревич
12 сентября 1912
Москва
Дорогая Любовь Яковлевна!
Я виноват без конца, каюсь, но знаю, что Вы меня простите.
Все лето на мне были шоры. Давно я так не работал. Все лето внимание было направлено в творящую душу актера, и потому я не понимал, плохо сознавал то, что происходило кругом.
Теперь, оторвавшись от этой работы, от которой можно свихнуться, я начинаю оценивать Вашу доброту ко мне, и верьте, что я искренно тронут, ценю и хочу работать с Вами. В чем будет заключаться эта работа? Если б Вы жили в Москве, работа была бы большая. Но и с Петербургом можно общаться.
Когда Вы прочтете то, что я написал летом (немного, хотя работал неустанно, и не очень удачно!), все выяснится. Пока скажу в общих чертах1.
Я утверждаю, что время, народы и история приносят нашему искусству только обветшавшие формы -- ремесло. Настоящее искусство создают гении, которые родятся в веках, народах и истории. Но уметь понимать суть традиций -- трудно. Например: поняты ли традиции Щепкина, Гоголя, Шекспира?..
Далее идет подробный разбор того, что принесли эти традиции и как ложно они поняты. Вот на этой работе я и застрял, потому что надо собрать все важнейшие традиции как сальвиниевского, так и кокленовского направления, Гёте, Шиллера, Лессинга, Дидро и т. д. -- всех надо было рассмотреть и закончить главу выводом: существуют два основных направления: а) искусство переживания и б) искусство представления.
Теперь о деле ближайшем. Я работаю в студии и не бываю в театре. Поэтому не знаю, что там делают. Думаю, что Немирович очень занят. Я одинаково могу работать с Вами как теперь, так и после. Теперь, пожалуй, немного больше, так как еще не начались спектакли.
Хотите, я спрошу Немировича, когда Вам приезжать? Хотя знаю, что мне он ответит ни да ни нет. Пожалуй, лучше, если бы Вы сами запросили его. Не зная во всех подробностях Вашего разговора с ним, я буду ждать Вашего приказа, как мне поступить. Говорить с Немировичем или же лучше Вам самой писать?
С 14-го начинаем Мольера с Бенуа 2. Он приезжает на несколько дней. Придется посвятить ему почти все время.
Крепко жму Вашу ручку. Низко кланяюсь, благодарен.
Шлю привет всей Вашей милой, избаловавшей меня семье.
Будьте здоровы и не забывайте.
Сердечно преданный и благодарный
К. Алексеев
1912. 12/IX.
Беда! Надорвал письмо. Простите. Должен послать так, и даже не перечитывая. Замотали!
424*. В. В. Лужскому
14 сентября 1912
Москва
Дорогой Василий Васильевич!
Вчера не мог ответить Вам, так как письмо Ваше пришло как раз в тот момент, когда приехал Бенуа. Отвечаю сегодня. Я очень благодарен за письмо. Всякое внимание и интерес, направленный к тому делу, которое я считаю важным для театра, мне очень дороги 1. Вы должны поверить, что я теперь дорос до того возраста в искусстве, который побеждает однажды и навсегда мелкое самолюбие и самомнение. Я становлюсь несносным и, как меня называют, чудаком или капризным, когда не могу убедить людей в том, что я считаю важным, нужным или опасным. Тогда я злюсь на себя -- за свое бессилие или на других -- за их косность.
Теперь о деле. На мне лежат следующие обязанности по театру.
1) Ввести Дувана и Чехова (ввел одного и ввожу другого) 2.
2) Повторить "Гамлета". Исправить кое-что. Пока боюсь приниматься за это, чтоб не отвлекать актеров работой от "Пер Гюнта" и "Екатерины Ивановны"3 и других важных дел. Жду репертуарных назначений для "Гамлета" и очень боюсь, что эту работу назначат в последнюю минуту. Ведь "Гамлету" суждено еще играть важную роль в этом сезоне. Хотелось бы переменить Лаэрта (между нами), подправить и короля, и королеву, и Горацио и пр.
3) Заменить Книппер. Кем? В труппе нет решительно никого. По собственной инициативе я потихоньку пробую сестру 4. Но... дебютировать в королеве сразу, без подготовки! Сидя на одном месте, пережить такую картину, как "В спальне", -- это очень и очень трудно для новичка. Быть может, даже невозможно, хотя бы потому, что голос еще недостаточно развит для тонких модуляций на большой сцене. Тем не менее и эта работа залажена -- на всякий случай. Итак, по "Гамлету":
жду с нетерпением разрешения слегка изменить некоторые костюмы (короля и королевы);
указания королевы;
пробы с Берсеневым и Вырубовым в Лаэрте (пока потихоньку от Болеславского)5;
репетиций с Качаловым;
общих репетиций.
4) Мольер. Но... до вчерашнего и нынешнего дня о нем нельзя было говорить. Тем не менее я два раза пробовал работать с Гзовской 6.
5) Студия не была еще готова7. Театр занят. Пришлось перенести работы домой.
Единственно, что мне оставалось делать по вечерам, -- залаживать студию. Мы торопились запастись какими-нибудь миниатюрами, но не для спектакля, а для упражнений. Их откладывать в долгий ящик не хочется, так как, если не начать их сейчас, не успеем дать к концу года какие-нибудь результаты. Взялись за Чехова только потому, что он больше всего дает материала, потому что он лучше всего знаком8. Это не значит, что мы стремимся дать чеховский спектакль в первую голову. Совершенно с Вами согласен, что именно Чехов меньше всего желателен в Художественном театре 9.
Благодаря тому что мы воспользовались свободным временем от текущих дел, нам удалось выяснить многое, так как записи уже производятся; нам удалось заладить литературные поиски материала. Теперь уже в несколько рук готовят: а) Толстого, б) Щедрина, в) Банга, г) античных драматургов, д) Альтенберга 10.
Вахтангов свободен. Сулер не будет все время занят. Часы, вечера будут выскакивать и у меня. Но подумайте, какой прилив энергии даст молодежи первый же сеанс практических упражнений. Это подымет энергию театра в самый нужный момент.
Кажется, ответил на все вопросы.
Любящий и благодарный
К. Алексеев
1912 14/IX
Сейчас, однажды и навсегда, составляются такие списки. При "Пер Гюнте" (такой-то картине) -- в студии репетируют такие-то миниатюры, с такими-то лицами. При 1-м или 2-м, 3-м, 4-м действии "Екатерины Ивановны" -- такие-то миниатюры и пр.
Все будут по этим спискам знать: что и когда может репетироваться в студии.
Составление таких списков -- большая работа.
425*. В. В. Лужскому
Сентябрь--октябрь 1912
Москва
Дорогой Василий Васильевич,
хорошо, -- не будем вводить дублеров.
Я скажу Массалитинову, что переделать костюм нельзя.
Мои предположения были вызваны словами Владимира Ивановича в Петербурге о том, что "Гамлет" в этом году нужен и что его следует привести к одному знаменателю, исправить и даже довести до конца идею Крэга -- о перемене декорации на глазах зрителей, без опускания занавеса.
Мольер очень сильно подвинулся, и, пожалуй, даже все выяснено, кроме деталей.
Бенуа оказался очаровательным. Он слушает, охотно идет на всякие пробы, переделки и, видно, хочет понять секреты сцены. Он прекрасный режиссер-психолог и великолепно и сразу схватил все наши приемы и увлекся ими1. Очень трудолюбив. Словом -- он театральный человек.
Работы в студии временно остановились, так как лопнул котел отопления. Мы работаем в квартире милейшего Дувана.
Всегда рады Вас видеть в студии, дома или где бы то ни было.
Ваш К. Алексеев
Л. Я. Гуревич
20/Х 912
20 октября 1912
Москва
Дорогая Любовь Яковлевна!
Научите, как поступить?
Дело в том, что Лоло (Мунштейн), издатель "Рампы и жизни", обещал своим подписчикам историю Московского Художественного театра и теперь пристает ко мне, чтоб я как можно скорее дал ему материал для статьи и для иллюстраций. Пока я отделался от него тем, что уверил его, что у меня нет материала, что он отдан (кому -- не сказал) и находится не в Москве, что это лицо взялось привести в порядок материал и что я сам не знаю, что у меня есть.
Не дать ничего -- не удастся, так как он пристанет с ножом к горлу. Кроме того, это единственный журнал, прилично относящийся к нам. Отказом мы поставим его в очень затруднительное положение, так как премия уже обещана 1. Надо дать то, что Вам не нужно.
В каком положении дело книги? Что можно дать и чего нельзя: а) из материала, б) из иллюстраций?
Работаю очень много в студии. Только что устроились. Пока уютно и приятно работать. Жаль, что Вас нет с нами.
Был Ильин. Сговорились. Он хотел написать Вам о нашем свидании.
Спасибо, получил статью Ярцева. Спасибо и ему за помощь 2.
Какая Ваша роль в "Речи"? Какая роль Ярцева?
Целую Вашу ручку и ждем в Москву, в студию. Надо Вам переехать в Москву... По-моему, Вы московская, а не петербургская.
Сердечно преданный
К. Алексеев
Жена, дети шлют поклоны.
427*. Из письма к Л. Я. Гуревич
21 октября 1912
Москва
Дорогая Любовь Яковлевна!
...Бог даст, Ваша книга и в малом размере вознаградит Вас за все жертвы и волнения. Буду Вам помогать, как и чем только могу. Пока сообщаю, что узнал. У меня были два молодых человека для переговоров о книге, и я им сказал, что у меня все в полном беспорядке, что какой-то X взял у меня мой архив, чтоб разобрать его (Ваше имя не упомянуто), что я сам не знаю, что у меня есть. Словом, удалось отбояриться от них и ничего не давать, но они многое достанут, во-первых, из архива театра, из Румянцевского музея (статьи недостающие), у разных фотографов, куда я им не могу закрыть хода, фотографии, выставленные в фойе, разговоры с актерами, и, главное, Эфрос пишет то, что я ему говорил в бытность в Бретани -- в 1911 году 1.
Все остальное я сохраню для Вас. Многие иллюстрации, все тома до Общества искусства и литературы. Первый год Художественного театра, которого нигде нет (даже в театре). Весь мой архив и все режиссерские экземпляры, которые прежде мы писали.
В первый год "Рампа и жизнь" выпускает только первые 5--7 лет Художественного театра.
Очень смущает меня Ваше нездоровье. Ради бога, берегите себя. Зачем Вы живете так высоко? Лучше жить дальше, где квартиры дешевле, а воздух лучше, но ниже, чем ближе к центру и высоко.
Злит меня эта глупость. Для чего это нужно было судьбе лишать Вас того, что принадлежит Вам по праву. Говорю о театральном отделе "Речи".
...Сочувствую Вам. Какая скука писать фельетоны о бездарных авторах. Если б Вы были в Москве, я бы постарался украсить Ваш досуг занятиями для души в студии, но издали -- бессилен.
Целую ручку и всем Вашим кланяюсь.
Ваш К. Алексеев
Возобновили "Гамлета" и Тургенева. В этом году то, что ругали, имеет самый большой успех. Правда, я за лето нашел одно средство, как естественным образом ускорять темп переживания. Это очень оживило актеров. При свидании расскажу. Папки остаются в Вашем распоряжении, и, конечно, я никому, кроме Вас, не доверю интимных писем; если есть такие интимности, которые надо уничтожить, очень обяжете, если положите отдельно.
428*. А. А. Стаховичу
9 ноября 1912
Москва
Дорогой друг Алексей Александрович.
Сегодня, 9 ноября, идет пятый акт "Мудреца". Я только что сдал свою сцену и бросился писать тебе. Вот уж могу по чести сказать: с момента твоего отъезда это первый свободный момент, который я отдаю другу. Так фатально столкнулись все обстоятельства: за 2 1/2 недели мы возобновили девять старых пьес, так как "Пер Гюнта" хватает с натяжкой на два спектакля в неделю. Плюс опасная, очень опасная и тревожная болезнь сестры (заражение крови), плюс частая игра (на будущей неделе я играю 7 раз), плюс начавшиеся занятия в студии, плюс репетиции, плюс сацевский концерт в Благородном собрании1.
Ты, блаженствуя в Меране, назвал меня эгоистом -- раскаялся бы в этом слове, если б увидал, как мы здесь мытаримся. Ты неправ и потому, что в тот самый момент, как ты катил из Москвы (т. е. около 11 1/2 час. утра), -- я говорил с твоим лакеем и в первый раз узнал о том, что ты уехал. "Не по-товарищески", подумал я, кладя трубку, и целый день вспоминал, что могло тебя обидеть. Но вспомнить не мог.
Теперь о деле: заболела Гзовская, и репетиции "Мнимого больного" пошли путаные. Пришлось их прекратить. Распределяя дальнейшее время, я вижу, что мы едва-едва успеем сладить Мольеровский спектакль. В самом деле, около 10 декабря пойдет "Екатерина Ивановна". Между 10--20 она пройдет чуть ли не ежедневно. Репетиции "Тартюфа" немыслимы2. Потом, до 7 января, праздники. Только 7-го мы приступим к полным репетициям "Тартюфа" (с Качаловым, если Гзовская не сможет, и с Германовой).
Необходимо делать заготовки "Тартюфа" заранее и по частям. Вот почему пришлось в вечера "Пер Гюнта" начать "Тартюфа" (сцены). Пока была только одна репетиция-беседа. Завтра будет вторая.
Обещаю тебе повторить все важное, что будет говориться на этих репетициях, -- и войди в положение и пойми, почему против желания и предположений пришлось начать их раньше, чем думали.
Не сердись.
Тебя дублирует Хохлов, так как Вишневский отказался3.
Еще вопрос о том письме, которое ты писал Москвину и Немировичу. Меня тронули твоя добрая забота и расположение к театру. Это очень важно, и дай подумать, предугадать, что будет и как надо поступить. Позволь при свидании поговорить.
"Мудрец" идет лучше и, кажется, имеет успех у публики 1-го абонемента.
"Гамлет" и "Провинциалка" тоже идут лучше. То же скажу и про "Вишневый сад". "Три сестры" и "Дно" возобновлены плохо. Гзовской -- лучше, Грибунин -- лучше, Бравич -- ой, ой, ой!
Пора бежать на сцену.
Обнимаю, будь здоров. До скорого свидания.
Поклоны и сердечные приветы Марии Александровне, Мише, Марии Ивановне и знакомым.
Твой К. Алексеев
429*. А. Н. Бенуа
Ноября 30
Москва
30 ноября 1912
Дорогой и многоуважаемый
Александр Николаевич!
Смешно сказать, что я за целый месяц в первый раз нахожу полчаса времени, чтобы сосредоточиться и написать Вам письмо. Трудно поверить этому, а между тем это так. Очень уж сильно я занят все это время.
Еще смешнее то, что я занят, а Мольер, т. е. главное мое дело теперь, -- не подвигается.
Репетиции остановились совершенно.
Почему? Пропасть причин. Начать с того, что больные и умирающие смущают, опечаливают нас и заставляют отвлекаться от дела то для того, чтобы спасать их, то для того, чтобы хоронить мертвых, то для того, чтобы устраивать осиротевшие семьи, то для того, чтобы делать грандиозный концерт для их обеспечения.
Другая беда та, что "Пер Гюнт" никак не оправдал надежд, и, вместо того чтобы выдерживать пять спектаклей в неделю, он идет один раз в неделю. Все остальное время театр питается старьем и, особенно, Тургеневским спектаклем и "Гамлетом". Пришлось за это время возобновить и ремонтировать чуть не весь репертуар -- 12 пьес. Но и тут беда! Заболела в два приема Гзовская, а с нею пришлось временно снять с репертуара "Гамлета" и Тургенева, т. е. самые хлебные пьесы. Вместе с этим пришлось остановить только что начавшиеся репетиции "Мнимого больного". Они и так шли кое-как, без многих действующих лиц. Коонен занята в "Пер Гюнте" и в репетициях "Екатерины Ивановны", Базилевский -- тоже, Бакшеев и Павлов -- тоже. Однако с грехом пополам можно было репетировать. Но когда заболела Гзовская, нам решительно нечего было делать.
Тогда я перешел к "Тартюфу", но Стаховича не было (он недавно приехал). Лужский и по сие время занят в "Екатерине Ивановне", Дамис и Эльмира1 -- тоже, Бравич болел и умер2. Проделали несколько репетиций с Книппер, Кореневой и Валером. Теперь и они остановились, так как ничего больше с этим трио делать нельзя. Хотел репетировать интермедию, но не было музыки. Теперь она (клавир) в наших руках. Оркестровка выслана из "Одеона". Нужно свидеться с Вами, прежде чем начинать репетиции. Следующий Ваш приезд нужен для: а) костюмов и материй, б) бутафории (объяснить и сдать), в) распланировать "Тартюфа" и сделать общую беседу, г) заладить интермедию.
На этот раз актеров показывать не стоит, так как ничего не сделано. Тем не менее хотелось бы поиграть перед Вами commedia dell'arte 3. Могут быть какие-нибудь недоразумения.
Вся эта работа потребует дней четырех-пяти (утро и вечер) и освобождения некоторых из актеров (Качалов, Германова, Лужский, Коонен, Берсенев). Кроме того, освобождения портных, куафера и бутафоров. Все они освободятся, когда пройдет ужасная "Екатерина Ивановна" -- этот гнойный нарыв нашего репертуара4. Это случится скоро -- около 10-го декабря. К этому времени ждем Вас, только запасайтесь шубой -- холодно. Хорошо бы, если б Вы остановились у нас, в пустующей комнате изменника Добужинского. Что сказать Вам еще. Замирайло мил, доволен, мы его ублажаем, и сейчас он основался и пишет5.
Все рисунки костюмов, гримов и вещей мы получили. Спасибо за точность, ясность. Наслаждение работать при таких условиях. Не хватает только костюмов обойщиков. Простите за долгое молчание и за плохое писанье.
Окружен красками, гримом, так как пишу в антрактах спектакля. Жму Вашу руку. Кланяюсь всем Вашим.
К. Алексеев
От моих низкие поклоны.
430*. A. H. Бенуа
9 декабря 1912
Москва
Дорогой и глубокоуважаемый
Александр Николаевич!
До первого спектакля "Екатерины Ивановны" -- костюмеры, бутафоры и проч. -- заняты.
Только сегодня выяснилось, что премьера состоится 15 декабря. Таким образом, 16-го мы можем уже начать что-то делать. Ждем Вас 16-го утром, в час дня, в студию.
До этого времени едва ли решится вопрос о Каратыгине1. Вы даете тон спектаклю и потому можете выбирать, кого Вам нужно. Но следует принять во внимание одно обстоятельство, а именно: музыку придется приноравливать к перемене декорации. Это выяснится на многих репетициях. Придется то удлинять, то укорачивать отдельные части пантомимы, в зависимости от закулисных работ. Для этого надо непременно быть на самых репетициях, смотреть и применяться, т. е. надо жить в Москве. Есть и еще одно обстоятельство. Пока мы искали музыку Шарпантье2, пришлось, на всякий случай, заказать многим музыкантам пробы. Большинство провалило, но один, до известной степени, выдержал пробу. Хотелось бы, чтобы Вы его прослушали и либо приняли, либо отвергли. Фамилия композитора -- Поль. Он родственник Саца и следил и знает принципы работы покойного, хорошо применившегося к нашему делу. Кроме Поля, у нас нет никого, и мы с распростертыми объятиями примем Каратыгина.
Итак, до скорого свидания. Кланяюсь всем Вашим. Наши шлют Вам поклоны. Крепко жму Вашу руку.
Сердечно преданный
К. Алексеев
1912 9/XII
431*. А. Н. Бенуа
19 февраля 1913
Дорогой Александр Николаевич!
Простите за торопливое письмо. Спасибо за Ваше милое и подробное.
1 ) Bonnet de nuit {ночной колпак (франц.).} -- восхитителен. Заказан и будет надеваться там, где Вы указали1.
2) Не лучше ли сделать какую-то выходную накидку Белине. Ведь между 1-ми 2-м актами (очень короткими) антракта не будет. Успеет ли актриса, кончающая 1-й акт, переодеться к середине 2-го? Ради этого удлинять антракт нежелательно.
3) По-моему тоже, оливковый цвет невыгоден для улицы и костюма Сганареля. О том же, что Мольер носил костюм этого цвета, никто не знает. Не есть ли это деталь старинного театра?
4) Указания об амурах чудесны и будут исполнены в точности 2.
5) Красная переносная занавеска -- совсем не compliquê {сложно (франц.).}!
Ею очень увлечен Мордкин 3, и она вырастает очень скоро, легко и красиво. Думаю, что герб, поднимающийся в складку, будет менее импозантен и более труден и дорог, и вот почему. Нельзя сделать декорационным способом, т. е. на грунтованном холсте, который не дает складки. Нельзя делать и из простого холста, так как он после первой пробы так сомнется, что будет жеваный, некрасивый холст. Надо делать из материи, а это дорого и тяжело. Кроме того, на поднимающихся штангах очень трудно прикреплять разные веревочки для сборок и подъемов. От этого штанги качаются.
О горшках не очень грущу. Как бы эта шутка не стала на сцене грубовата.
6) Очень тревожусь и я о Замирайло. Сегодня говорил с ним. Он легкомысленно уверяет, что поспеет, и не без раздражения уверяет, что успеет сделать "Брак поневоле" и все 4.
Боюсь рассердить его -- тогда он не кончит апофеоза. Теперь масленая. Все равно, при двух спектаклях много не сделают, если передать работу другим. Замирайло же уверил нас, что он за эту неделю отделает комнату больного и сделает арки апофеоза. Посмотрим. Тогда на 1-й неделе можно будет с Вашими указаниями передать работу нашим. Они сказали, что выполнят ее в неделю-две.
Всего апофеоза Замирайло не кончит, это ясно, тем более что бока (кулисы) не выяснены. У него какое-то недоразумение с колоннами (какие-то своды, идущие на публику; нужны ли две колонки или одна?).
За Замирайло следят ежедневно, но осторожно, так как у него уже заострилось лицо, а это предвещает бурю.
Арапчонок -- чудесно (не страшно, что Мейерхольд их очень использовал)5.
Мы репетируем усердно и ежедневно, и думаю к понедельнику представить Вам начерно два с половиной акта. Сам я боюсь заниматься ролью. Если она входит в меня, то незаметно, помимо моей воли. Тона еще нет, так как отвлечен режиссерством (Стахович уехал, Москвин занят Федором, Немирович -- "Федором" и "Браком").
У Мордкина выясняется. Придумать па он, кажется, может, но не знаю, сможет ли он выучить всю ораву. Кажется, придется в конце концов помочь ему.
Все это мешает мне как-нибудь приблизиться к "Браку". Да и сам Немирович меня не зовет. Эти репетиции меня очень волнуют, тем более что все вместе столкнулось с "Федором", который должен итти на 2-й неделе в абонемент6.
Ну, до скорого и приятного свидания.
Ждем Вас с нетерпением, так как любим Вас и очень хотим с Вами работать.
Целую ручки Анне Карловне, которую также с нетерпением ждем в Москву.
Детям и добрым знакомым -- поклон.
Сердечно преданный и уважающий
К. Алексеев
1913--19--II Москва
Л. Я. Гуревич
14 марта 1913
Москва
Дорогая Любовь Яковлевна!
Вы меня и нас забыли. Не приезжаете и не пишете.
Знаю, что заняты.
И я смертельно занят и потому не пишу, но часто вспоминаю.
Идет мучительнейшая работа с Мольером. Вот где приходится искать настоящий (не мейерхольдовский) -- пережитой, сочный гротеск1. Смертельно боюсь провала.
Всем поклоны. Все кланяются.
Целую Вашу ручку.
К. Алексеев
433*. Вл. И. Немировичу-Данченко
Март 1913
Москва
Дорогой Владимир Иванович!
Дело, конечно, не в большой и малой сцене. Раз что пьеса репетируется правильно и систематически -- не все ли равно, где ее репетировать? Большая сцена нужна только тогда, когда надо наскоро натаскать актеров. Дело в самих актерах, которых за весь год я не мог собрать, если не считать двух недель до масленой. Пока репетировали "Пер Гюнта", приходилось ждать Павлова и Бакшеева. Когда они освободились, ушел Базилевский; когда он освободился, ушла Коонен.
Потом пришлось остановить все работы и целый месяц возиться со старьем. Потом стали репетировать "Екатерину Ивановну". Стали ждать или заменять Коонен, потом ушел от нас Массалитинов и т. д. До последних двух недель нельзя было собрать состава исполнителей. Когда репетировали "Пер Гюнта" и "Екатерину Ивановну" -- весь театр, т. е. вся труппа, был в зависимости от репетируемой пьесы.
Спектакль Мольера не имеет этого необходимого преимущества. По утрам -- да, но утр слишком мало, и 15 репетиций для постановки Мольера недостаточно.
Позвольте приложить другой список:
со времени начала репетиций "Мнимого больного" через мои руки прошло три Белины (Книппер, Соколова, Лилина),
4 Анжелики (Коонен, Соловьева, Крестовоздвиженская и Барановская),
2 Беральда (Массалитинов и Дуван),
3 Клеанта,
2 Фомы (Массалитинов и Бакшеев),
2 Флерана,
2 нотариуса,
2 Туанет.
Спросите себя: достаточно я терпелив, или нужны еще новые испытания? В довершение всего -- спектакль Мольера, о котором мечтал три года, будет поставлен с 15 репетиций, по-дягилевски.
Еще одна изуродованная мечта, еще один незлобинский спектакль. Еще раны "Гамлета" и Тургеневского спектакля не зажили -- и новая обида.
Вот причина моего нервного тика. Очень извиняюсь и сожалею о том, что не сумел сдержать себя.
Ваш Алексеев
Я никого не обвиняю, ничего не доказываю; я сожалею только о том, что мне так не везет в нашем театре.
А. Н. Бенуа
6 апреля 1913
Москва
Дорогой и многоуважаемый
Александр Николаевич!
До сегодняшнего дня я не мог написать Вам, так как носился со своей личностью как с писаной торбой. Пришлось это делать, потому что едва хватало сил на вечер и нельзя было хворать. Вчера, как гора, свалилась с плеч огромная обуза: сдали 8-й абонемент и закрыли московский сезон. Только сегодня могу дать Вам отчет об истекших спектаклях. Но все они слились в одно, и впечатление от них какое-то пестрое. Ясно, что роль еще не освежилась и все еще есть больные места; ясно, что и темп еще не раскатился вовсю 1. Отчего это происходит? Или от большой затрепанности роли и пьесы, или же от невыносимой нервной и физической усталости. Играли на каплях и валерианках! Не жду большего от первого петербургского спектакля. Очевидно, не удастся прорепетировать пьесу на сцене, чтобы вспомнить акустику театра. Первый спектакль пойдет на приспособление к условиям театра. Пьеса до известной степени раскатилась. Определилось то, что хорошо перелетает за рампу, и это дает отчетливость и уверенность. В хорошем настроении делаешься наивным, и тогда все смешно, но при обязательной ежедневной игре, когда искусство превращается в ремесло, хорошее настроение бежит. Были хорошие спектакли, когда публика стонала от хохота, но были и менее удачные спектакли, когда душа становилась картонной. Более основательный отчет сообщит Вам Мстислав Валерианович2, который был на вчерашнем (5 апреля) спектакле, последнем в этом сезоне.
Часто думаем о Вас и об Анне Карловне и Владимире Николаевиче. Вспоминаем и любим.
До скорого и приятного свидания. Мне разрешают не приезжать к репетиции "Церемонии"3 в пятницу вечером, на страстной.
Не откажитесь просмотреть ее и тем дать мне возможность передохнуть от большой усталости.
Если встретите Гессена и будете говорить с ним по телефону, не откажите объяснить, что я с радостью и благодарностью принимаю его приглашение, но может случиться, что мне придется задержаться в Москве до первого дня пасхи4. Это выяснится только среди наступающей недели. Обнимаю Вас. Целую ручку Анны Карловны, кланяюсь детям и Владимиру Николаевичу.
Сердечно преданный
К. Алексеев
Простите за путаное письмо. Третий час ночи. Голова не работает.
435*. О. В. Гзовской
6 и 7 апреля 1913
Дорогая Ольга Владимировна!
Христос воскресе!
Только вчера получил Ваше письмо с адресом (San Remo Royal Hôtel). Спасибо за это письмо и за предыдущее. На первое ответил в Monte Carlo описанием публичной генеральной Мольера. Боюсь, что Вы не получили его, и потому теперь повторяю, с добавлением последних впечатлений, но прежде хочется просить Вас по чести и по дружбе написать относительно лейкоцитов (сколько в поле зрения). Когда Вы умалчиваете об их количестве, то мне кажется, что их не одно, а целых три поля зрения.
Вчера сыграли восьмой спектакль Мольера для восьмого абонемента. Таким образом, пронесло благополучно. Что сказать? Успех, и очень большой. В театре настроение какого-то обновления. Публика очень смеется, даже аплодирует. (Вчера даже Коля Ларионов ушел с аплодисментами1. Благодаря Вам очень хорошо играет и имеет большой успех. Начинает это сознавать, а потому ничего не пишите ему о вчерашних аплодисментах.) Не могу сказать, чтобы постановка и успех меня удовлетворили. Моя роль, которую хвалят, не дает еще мне радости. Слишком она забита (мне с "Больным" пришлось проходить и давать реплики с восемнадцатью исполнителями). Далеко не все играют хорошо. Прекрасен Знаменский в обеих ролях -- Диафуаруса и председателя (особенно в последней). Массалитинов прекрасен, хотя хуже, чем обещал быть на репетициях. Прекрасен Колин -- Флеран. Павлов на сцене пропал. Базилевский выиграл, красив, но посредствен как актер. Коонен не играет, ее заменила в несколько репетиций Барановская -- прилична и только. Жену -- хвалят. Бенуа -- хорош (но суховат). "Церемония" всем нравится, а мне не очень. Постановка была мучительна. Все довели до последней минуты. Ставили наскоро и на четвертой неделе, репетируя днем и вечером, до четырех часов ночи. Были минуты полного отчаяния. Даже дошло до того, что на одной репетиции (собрались у меня) я заставил себя репетировать, но роль стала до того ненавистной и безнадежно истрепанной, что я среди первого монолога разрыдался (о стыд!) и убежал наверх, не мог репетировать. Собрал Вам все критики, а сейчас (о ужас!) вижу, что остались от них лишь бренные остатки, кто растащил -- не пойму. Раньше же не посылал, так как не знал адреса. Как только выйдут открытки -- пришлю, только держите меня в курсе Вашего адреса. Я уезжаю либо 11 апреля, либо 14 апреля (в первый день пасхи). Адрес: Михайловская, дом Дворянского собрания, "Английский пансион" Шперк.
Студия сыграла десять спектаклей. Оставался одиннадцатый, но приехала пожарная комиссия и запретила публичные спектакли. Поэтому последний спектакль, который был благотворительным, пришлось перенести в Охотничий клуб. 4 апреля состоялась публичная генеральная репетиция "Праздника мира" Гауптмана, под режиссерством Вахтангова2. Спектакль прошел хорошо, но сама пьеса тяжела, нудна и этой нудностью -- устарела. Все-таки молодцы, -- несмотря на "Федора"3 и Мольера (ежедневные репетиции и спектакли), сотрудники сумели приготовить два хорошо срепетованных и поставленных спектакля. Оба спектакля поедут в Петербург и Одессу4. И к концу сезона студия окупит себя. Для первого года результат блестящий. Сейчас ищем помещение. Нашли чудесное на Малой Дмитровке. Зал такой же ширины, как теперешний, т. е. 13 аршин, но длина его не 19, как теперь, а 40 аршин, причем расположение комнат точно по заказу: два фойе, четыре комнаты уборных, прекрасный вход и триста мест для публики. Теперь весь вопрос в пожарной комиссии. Если разрешат, то мы торжествуем. Плата сравнительно недорогая, тысяч пять-шесть, но при этом не сто, а триста рублей сбора. Если же принять во внимание, что у нас уже две пьесы есть, которые, при рублевой цене за место, пройдут по нескольку десятков раз, -- можно будет в двадцать спектаклей окупить помещение. Студию признали, и ее сильно побаиваются. Немирович демонстративно повторяет мне неоднократно, что он ждал результатов через три года, но что результаты уже есть теперь, выше его ожидания. Теперь, в Петербурге, будем вырабатывать репертуар будущего года. Напишите, что бы Вы хотели сыграть в студии, т. е. что внести в репертуар ее будущего года?
На будущий год я объявил, что ставлю "Трактирщицу", и Бенуа думает о второй пьеске для пополнения спектакля. Сегодня Немирович подходит ко мне и говорит: "А что, Ольге Владимировне не лучше будет взять Сусанну в "Свадьбе Фигаро"? Спектакль вышел бы капитальнее". Я ему ответил так: "В этом спектакле я хочу дать театру не пьесу, а артистку. В нашем положении это теперь важнее пьесы. Мне нужна роль, которая бы показала артистку. Думаю, что "Трактирщица" удобнее для этого. В ней больше блеска, а блеск убеждает сильнее. Вот почему я, противник всякого фаворитизма, предпочитаю "Трактирщицу", хотя понимаю, что спектакль значительнее был бы с пьесой Бомарше". Прав я или нет? На всякий случай почитаю Бомарше, а Вы подумайте5.
Шестого числа в студии была еще публичная генеральная репетиция. Бебутов сдавал пьесу (забыл название)6 с участием Хмары, Афонина и Кемпер. Совсем сыро, ничего еще нельзя судить. Сегодня был экзамен-молния. Экзаменовались: Барановская, Коренева, Дмитриевская, Соловьева, Попова, Хмара, Дикий и пр. Душа моя Марджанов добыл откуда-то бешеные деньги и [...] сыплет их направо и налево, переманивает всех, кого может7. Санину -- 15 тысяч (и уже поссорился, и не разговаривает, и не кланяются друг с другом). Коонен -- шесть тысяч, портнихе Марье Фроловне -- 4 тысячи, Леонидову предлагал чуть ли не 25 тысяч. Недавно он завтракал с кем-то, кого он переманивал, и ему подали счет на 30 рублей, он вынимает две сотенных бумажки, чтобы расплатиться 30 рублями, до того руки его привыкли к радужным бумажкам.
Ну, пересказал все слухи, вести и сплетни; нежно думаю о Вас и мысленно целую Ваши ручки. Спасибо за письма. Рад, если мои записки пригодились. Да, вот Вам задача: развейте и привыкните в ролях и при творчестве к той простоте, которую мы называем "в капоте". Ищите ее в себе больше всего. Найдите себя такой простой, непосредственной и детски искренней, какой Вы были в своей ночной кофточке, когда лежали, поправляясь после болезни. Вл. Алекс, низкий поклон.
Искренно любящий и преданный
К. Алексеев
Стахович все в хандре. Он в Германии (Homburg. Poste restante). Напишите ему словечко.
436*. M. Ф. Андреевой
9 апреля 1913
Москва
Дорогая Мария Федоровна!
Простите за задержку ответом. Знаю, что это очень нехорошо, но я не рассчитал своих сил и не одолел всей непосильной работы, которая в последний месяц свалилась на меня. Не хватает не столько времени, сколько жизненной энергии, чтоб исполнить все, что надо и что хочется сделать.
Вы не должны сомневаться в моей полной готовности придти Вам на помощь. Мне нетрудно будет это сделать в студии, где я пользуюсь авторитетом, и потому там я весь к Вашим услугам, насколько мне позволят время и текущая работа. Я с радостью поделюсь с Вами всем, что знаю и умею.
В театре -- другое дело. Там многое изменилось для меня. Я уже не пользуюсь авторитетом, хотя и прикрываются моим именем, я не имею ни юридических прав, ни голоса, от которого мне самому пришлось отказаться по чисто внешним и случайным причинам.