Чемпионат четвёртый (1962) 5 страница. В момент, когда я пробую на язык аперитив, репортеры разряжают камеры - слепну под

В момент, когда я пробую на язык аперитив, репортеры разряжают камеры - слепну под фотовспышками. Они приехали за нами и время от времени ловили меня в кадр. Теперь, галдя, уходят. Остается один, он заказывает коньяк. Следит за нами, улыбаясь белой вставной челюстью... Потом он подарил мне снимок: я вхожу в гостиницу - широкий, толстогубый, за очками - избалованность и довольство, под отпахом плаща - добротный светлый костюм. Ни дать ни взять удачливый коммерсант...

Дам выкрошивает золу с табаком из трубки, доверительно убеждает:

- Пусть одно толчковое упражнение. У нас будут работать и другие рекордсмены, но в толчковом упражнении тряхните рекорд.

- После разминки скажу, в состоянии работать на рекорд или нет.- Я рад бы согласиться с Дамом, но опасаюсь, травмы отсекут свободу движений, а на мышце, завязанной страхом новой боли, не сложишь победную протяжку. Травмы не залечены. Инстинкт бережет их, отупляет все напряжения, сводит на заурядные. На разминке хочу определить глубину боли, способность к предельной собранности, нащупать допустимые перекаты напряжений.

- Стало быть, сегодня на разминке ваш ответ. Досадно, досадно... Но в любом случае не объясняйте репортерам, что отказываетесь от рекордных попыток.

- Обещаю.

Дам мрачнеет. Все это ему не нравится. Беспокойно надавливает пальцами на стол. Руки жирноваты, в сплетениях синих вен.

Спрашиваю:

- Где вы были во время войны?

- Этой, с бошами?

- Да.

Дам выпячивает грудь и с пафосом повторяет:

- Маки! "Свободная Франция"!

Вспоминаю перелет из Москвы. Болтанка всегда сказывается на мне. Иногда укачивает до дурноты. После тщательного обследования мне разъяснили, что это последствие тяжелого недоеда военных лет. Еще бы, у меня тогда и выпали волосы на темени, и болел чуть ли не рахитом. От недоеда - вой, что только не пробовали в пищу... Я всегда жалел о силе, которая не дозрела. Я рос стремительно - и от недоеданий страдал, даже плакал во сне. Я был бы несравненно крепче, война свернула физический рост, хотя среди сверстников я выделялся силой...

Впереди перелеты в Финляндию и по Финляндии. Как вот с болтанкой? Скидок на это никто не делает, залы будут требовать силу...

Хорошо, в этот раз не оплошал. В кресле впереди сидел помощник президента Кеннеди по связи с прессой Пьер Сэлинджер. Нас представили друг другу в Шереметьеве. Вот бы раскис при нем! И это - сильнейший человек, срам!..

- Я вам звонил с десяти,- говорит Дам.

- Навещал Ригуло. Меня проводил господин Красовский.

Дам пучит глаза и заговаривает с неожиданным раздражением, подрагивая дряблыми щеками. Я не все разбираю. Но одно ясно: он зол на Ригуло, не прощает ему чего-то. Заканчивая объяснение, Дам обреченным жестом подсекает воздух.

Я слышал: в самые счастливые годы для Шарля Ригу-ло его тренером и менеджером был Жан Дам. После разошлись.

- Нравится? - беспокойно ерзая, поводит подбородком на стакан, свой он уже успел выпить.

- Через несколько часов тренировка. Лучше бы "Виши".- Я отодвигаю стакан.

- Да, да! - Дам треплет меня по щеке, встает, шагает к стойке, отдавая распоряжение и перекидываясь словечком с лысым господином. Тут же возвращается с минеральной водой, за ним - женщина. Она расставляет тарелки: сыр, отбивные, зелень, бутылки...

Одутловатый, багровый, с мешками под глазами, Дам не способен противиться страсти к движению. Он расталкивает тарелки, бурчит через плечо приветствия; чем-то заинтересовавшись, притиснувшись грудью к столу, смотрит на окно; вдруг, подавшись ко мне и глядя в спину уходящей женщине, свистящим шепотом рассказывает анекдот. Я делаю вид, будто мне смешно, однако сыр теряет аппетитность. Дам привстает и тем же сипловатым шепотом, прерываемым одышкой, пересказывает анекдот лысому господину. Тот просвещеннее меня, уже наслышан, приятно обоим - похохатывают. Потом лысый выкладывает новости об ОАС, Сустеле, генералах Салане, Массю...

И тут до меня постепенно начинает доходить, что не только из-за выступления на турнире привез меня к себе в закусочную Дам.

В Международной федерации господин Дам вечный вице-президент, а это обидно. И хотя держится он всегда независимо, однако же чувствует себя уязвленным из-за постоянной второй роли в федерации. И возраст поджимает - шестьдесят пять. Согласно уставу выборы нового президента на очередных Олимпийских играх. Стоит заранее побеспокоиться...

Но господин Дам роковым образом заблуждается. По его разумению, спортсмен такого калибра, как я, непременно может оказать влияние на позицию советского вице-президента в Международной федерации. Но сие так же далеко от действительности, как и значение моего вкуса для репертуара Большого театра. Я играю роль, самого же меня нет, есть только моя сила. Я пешка.

Господин Дам - один из организаторов современного тяжелоатлетического спорта во Франции. И этим искренне горд.

В 1945 году Дам основал журнал "Современная тяжелая атлетика". Свою информационную роль журнал выполняет недурно. В прошлом Дам - чемпион Парижа по атлетизму и штанге, ныне - директор сборной Франции, вице-президент Олимпийского комитета страны и СУДЬЯ международной категории (Энциклопедия Дэноэля сообщает, что Жан Дам был кавалером ордена Почетного легиона, а также Военного креста, медали Сопротивления и Военной медали. Умер Жан Дам в 1970 году).

В первой олимпийской пробе, в 1952 году, Дам поддержал наших атлетов. "За свою многолетнюю практику в Федерации тяжелой атлетики я не видел столь отвратительного судейства,- заявил он в Хельсинки журналистам.- Судей точно подменили. Как только начинаются соревнования между атлетами США и СССР, сразу исчезает беспристрастность. Спорта в таких случаях нет, есть политическая борьба. Когда выступают американцы, то какие-то личности начинают шептать судьям с явным намерением заранее предрешить их мнение". В знак протеста Жан Дам вышел из судейской коллегии (Соболев П. Олимпия. Афины. Рим. С. 317).

...Эх, ежели бы отбросить обет монашества спорту, утопить в беспечности юности все тревоги, не играть в многозначие сильного, быть вне заданности чувств! Для чего расстановка чувств? Почему эти чувства выше всех беспечностей и нет выше их ничего?!

Глава 131

Остановились мы в гостинице "Модерн" на площади Республики. Не успели распаковать чемоданы, как в дверь просунулась голова коридорного и молвила на ломаном русском: "Икра купить, крабы купить? Франки, пожалуйста!"

Тренер выругался. Голова убралась.

Нет-нет, а подхожу к окну: вот он, Париж! Не выступление - сейчас бы отправился бродяжничать. Но беспокойными мнятся прелести города. Смутно и нехорошо на душе: острая тоска болезни смешана с естественным, здоровым любопытством...

Весна небывало опаздывает. Париж гудит шквальным ветром. Резво выдувает он с Атлантики тучи ненастья. Мы прилетели в Париж 17 мая, а выступать 19-го, в субботу. И при желании не разгуляешься.

Деревья уже в листве, взлохмаченные ветром. Порывы дождя. Сумерки днем...

Великие своим оружием,

Куцые, как их штыки,

Гордые своими шпионами...

Это строки выделки Поля Элюара. О другом времени. Но только ли оно схоронено в .945 году...

Я не знаю Пикассо (сейчас владею альбомом с его пространным автографом). Лишь здесь, в номере, полистал журнал - репродукции работ Дали. Поразили. А Пикассо?..

Все от жадного любопытства к Петрову-Водкину. Этот выход на живопись смысла. Эта подчиненность природы направлению мысли. Это единство нового раскрытия мира в музыке, живописи, литературе. Это ощущение явления задолго до его свершения, это поворот к новому среди торжества традиций. Поначалу меня коробила нетрадиционность нового, даже оскорбляла. Потом вызвала любопытство. Я не понимал, не чувствовал новое, просто увлекла расшифровка. А потом новое и все старое (все традиции) слились воедино. Я внезапно увидел неразрывность развития. И тогда жадно стал вычитывать все смыслы нового. В нем символика и смысл преобладают над изобразительностью. Не у всех мастеров, конечно...

Все это совмещается с привязанностью к импрессионистам, старым классикам и вообще классике. Я только теперь уразумел, что одно не исключает другое. И это отнюдь не всеядность. Все в искусстве едино и неразрывно. Одно развитие переходит в другое, отражая не только изменения жизни, но и ее богатство, великую разность. И я увидел ее вдруг разной. В прекрасном - разной. В прекрасном это развитие, опрокидывающее принцип единственности и единообразия, отрицающее всякую законченность...

Великие своим оружием,

Куцые, как штыки,

Гордые своими шпионами,

Сильные своими палачами

И пресыщенные человеческим горем...

Это Элюар проклинал гитлеровцев, насилующих его Францию, а как похоже на нашу жизнь...

Быть может, болезнь лишала беззаботности, но все это я пережил с едкой впечатлительностью тогда, в Париже.

Эти стихи Элюара гвоздем засели. Я размышлял о содержании насилия, его назначении, душевном состоянии мира насилия. Я видел это насилие через стихи. Оно в тяжкой бездумности солдатских башмаков, загримированной сыскной тотальности, наглости прав на толкование мира, глумливой назойливости пустых символов, срепетированной слаженности народного мнения...

Дух, закованный в объятия скелета...

Я не знал, что Элюар дружил с Пикассо и подсказал художнику колорит "Герники". Не знал, что Пикассо работал над "Герникой" только ночами, при электрическом освещении. Не знал слов Пикассо о быке, изображенном в левом углу картины: "Нет, бык-это не фашизм, это вообще грубая темная сила". О лошади на картине художник отзывался как о символе народа...

Вот ответ Пикассо на вопрос немецкого офицера: "Это ваша работа?" (художник всегда вручал посетителям-оккупантам открытки-репродукции "Герники"). "Нет,- сказал Пикассо,- ваша..."

Славный ответ.

...Спорт. Необходимости рекорда.

Жизнь помимо воли складывалась узко, заворачивала единственно на спорт, угождая единственно "господину мускулу". Я тревожился, не стреножит ли меня спорт, не лишит ли воли, не превратит ли в искателя славы и довольства. Дорога ведь накатана. Пользуйся...

Другая жизнь отступала перед непрерывностью тренировок, соревнований, физической и нервной усталостью от проб на живучесть. Я постоянно ощущал этот напор - он увлекал, отрывал от других дел, размывал другие желания. "Господин мускул" требовал меня всего, не соглашался делить с другой жизнью, заявлял о праве быть мною. ...Как же тяжко жить под гнетом громады "железа"- ни года жизни без него! За каждый глоток воздуха отвечай силой, выворачивайся силой, подыхай... или убирайся...

Глава 132

Необычным был тот Париж. В скверах, на бульварах и площадях жандармы с автоматическим оружием, кое-где пулеметные установки-обилие жандармов, армейских патрулей. Местами развороченные стены зданий, преимущественно редакций газет,- следы пластиковых бомб. Везде и непременно в разговорах: "ОАС! ОАС!.." После второй мировой войны от Франции отпадают колонии. Самая кровавая из войн - против Алжира. До окончания войны в Алжире (1962) оасовцы убили две с половиной тысячи "неугодных" им французов, не говоря уже об алжирцах, которых пало в освободительной войне около миллиона!

16 сентября 1959 года президент Франции генерал де Голль в официальной речи признает право Алжира на самоопределение. Французские колонизаторы в Алжире, верхушка колониальной армии, которая столь способствовала приходу генерала де Голля к власти и установлению режима Пятой республики, начинают с ним борьбу не на жизнь, а на смерть. Алжир в мятеже. "Ультра", мятежные генералы, даже бывшие соратники де Голля по Сопротивлению (1940-1945), образуют секретную террористическую организацию ОАС. С января по ноябрь 1961 года по Франции взрываются триста пятьдесят бомб. Другая террористическая организация - "Старый штаб армии" - подключается к охоте на де Голля. На их счету пятнадцать покушений, среди прочих - взрыв вплотную с автомобилем президента, стрельба в упор из автоматов. В то же время распространяются слухи, порочащие этого великого человека. Я слышал, что якобы де Голль виновник гибели героя Франции времен второй мировой войны генерала Леклерка, слышал, что "...де Голль ревнив к славе и не терпит конкурентов, вспомните его поведение с генералом Жиро..." Во время второй мировой войны генерал Жиро выдвигался американцами на пост главы французского правительства в эмиграции.

Тот майский Париж окружил нас тревогой. Ждали десант головорезов-парашютистов из Алжира, выступлений их сообщников в самом городе. Мы несколько раз по часу простаивали в автомобиле. Чтобы сбить террористов с толку, в городе перекрывали сразу много улиц. Де Голль пользуется автомобилем лишь до вертолетной станции. За ним - настоящая охота.

Но он ни в чем не изменяется. То же презрение к опасности, та же преданность идеалам. И французы верны себе: сколько же шуток в адрес генерала.

Осанку, величавые жесты и пафос де Голля пародирует какой-то актер. Он устраивает спектакль прямо на улице, обращаясь к публике из открытого автомобиля.

Смех, аплодисменты! Потом незначительное судебное наказание. Парижане спрашивали меня: "А если бы московский артист вот так бы спародировал Хрущева?" Я молчал. Даже в мыслях участь такого артиста представлялась жутковатой. Зато теперь на выступления актера публика ломится. Париж воюет вместе с де Голлем против колонизаторов, "ультра" и смеется над амбициями генерала.

Глава 133

17 мая газета "Экип" напечатала: "Власов, богатырь всех времен, хочет удивить Париж!.. У этого результативного атлета намерение набрать 560 кг. У парижан привилегия насладиться этим зрелищем".

Я хочу удивить Париж? Я обещаю набрать 560 кг?.. Ай да Жан Дам!..

18 мая "Экип" уточнила: "Власов в Париже! У него травмы позвоночника и шеи, но он решил завтра атаковать рекорд..." И так почти во всех газетах, до самых крупных. И среди них сообщение спортивного обозревателя Альберта Дахана: "Сегодня Власов сказал президенту Жану Даму: "Я дам ответ, смогу ли выступать, после тренировки в Национальном институте спорта". На тренировке в тяжелоатлетическом зале он был окружен знатоками и любопытными. Как впечатляюще, когда он обнажен! С головы до пят - атлет! При весе 123 кг - ни следа жира, 48 см - окружность расслабленного предплечья. Исключительно гибкий... И в то же время разминка без каких-либо необычностей. Несмотря на травмы, он толкнул 180 кг. При работе он избегает гримас..."

Да, на разминке я пообещал Даму "тряхнуть" рекорд. Мышечные напряжения обошлись без вяжущей боли. Бессонницы и травмы еще не сделали свое.

Пышность титулований. Серьезность измерений бицепсов и трицепсов. Портновский "метр" вокруг шеи, теперь захлестывай на ноге - что, подходяще?! Как тут быть серьезным? И эта тренировка на публике - в ней каждый жест от игры. Живот подтянут для пущей стройности. И всегда улыбка. И беззаботность. Подумаешь, невидаль - "железо".. А ревность? Разве ревновать к чужой силе - не вырождение?

Если очерстветь, ворочать только "железо", на годы стать МУСКУЛОМ - я, наверное не вытянул бы и десятой доли испытании от "железа" и вообще от всех напряжений. Каждый день сулит неизменность новых ктлограммов; ладони превращаются в подошвы из-за мозолей, и позвоночник саднит стертостью даже во сне...

Глава 134

Кипа газет росла. Сколько обещаний! Какие обещания! Сколько моих улыбок по всем этим страницам!

Тренер по-прежнему верил в мою силу. Я злобился на поездку: вот влип!

И еще эта суббота - будет ли публика? То, что билеты якобы распроданы, могло быть чисто рекламным трюком.

Оглядываюсь: тренер вышагивает по номеру и насвистывает романсы на слова Апухтина. Тоже играет в беззаботность. А сломаюсь - всем плевать...

Побеждать, победить - значит прожить жизнь в соответствии с убеждениями.

Подлинная победа - это жизнь для любимого дела, независимость поиска этого дела, общего дела, уверенность в себе и, наконец, сохранение искренности, этого величайшего дара, уберегающего нас от лжи и выдумываний себя...

Под рукой, в узком луче лампы,- томик Беранже. Бог с ней, бессонницей. Если режим расклеился, организм отказывается держать его, так отведу душу хоть за бредом слов... Хоть в них есть честь.

Глава 135

Ну и погодка! Разве это майские тучи на студеном, хлестком ветру? Улицы выхоложены, безлюдны...

Но к полудню в субботу тучи поредели. За прозрачным, вычищенным ветром воздухом глянулась высокая голубизна. Спокойнее зашелестела листва. По нашему номеру пополз нежаркий солнечный луч.

"Юрий Власов завоевал парижскую публику,- писал в отчете о соревнованиях Ле Бё,- но потерпел неудачу в попытке побить свой же рекорд мира. Покушение было долгим. Но никто из пяти тысяч зрителей не решился покинуть Дворец спорта, несмотря на поздний час и риск пропустить последний поезд метро..."

Вместе со мной пробовали силу атлеты шести стран. Никому не дался рекорд.

Глава 136

Редкий случай - после соревнований целый день отдыха. Обычно сразу в самолет - и домой: только бы сэкономить на валюте, а точнее - на нас... Красовский - за гида. Весь день - из метро в метро. Ноги отваливаются, но жадничаю на улицы, площади, дома - буду ли еще в Париже (сколько монет кидал там во все встречные фонтаны, а так и не вернулся в те города: обманная примета, факт)...

И вечер свободный, самолет почти в полночь. Можно посидеть в номере. Репортерам теперь не до нас: без рекорда я. И телефон онемел, он в таких делах ученый.

Красовский не курит, не пьет. Русоволос. Виски седоваты. Одет просто, но с аккуратностью и вкусом, которые выдают воспитание. Без следа сутулости - развернуто прям, пружинист. В тонких губах лукавость. И совершенно лишен угодливости, будто не его трепала на редкость пестрая судьба. Не пристал к нему и цинизм опыта лет. Спорт не любит - обожает. Вообще о силе высокого мнения, и о своей тоже.

Стоит у окна и рассуждает: "Тяжелая атлетика - это сила в очищенном виде. Здесь от хитростей соперника поднятый вес почти не зависит. Превосходная игра. И сражаешься один на один. Из всех видов проституции человека в обществе (а мы здесь все купленные, все совесть соразмеряем с обстоятельствами... Подлость?.. Именно!..) спорт - самая меньшая. Зарабатывать силой - за это предан силе. Из всех участей - наиболее достойная. Не валяешься ни у кого в ногах - силой и мужеством добываешь свой кусок. Благодарная судьба - атлет. Это, дорогой Юрочка, в старой России атлеты очень понимали. Великая охранная грамота на достоинство и собственное имя.- И Красовский выразительно чертит пальцем по воздуху.- Теперь давай-ка помассирую. Тебе еще выступать. И травмы подлечу. Надежные мази... давай шею..."

Вчера Красовский помогал Богдасарову: разминал, разогревал пастами, следил, чтобы я не остывал. Дворец - цементно-холодный, не обжитой...

Слушаю его и запоминаю, чтобы потом записать его рассказ...

"В 1912 году на V Олимпиаде в Стокгольме команда России заняла предпоследнее место, опередив лишь турок. Позор такого поражения заставил Всероссийский олимпийский комитет и Ведомство физического воспитания и спорта, его возглавлял генерал-адъютант В. Н. Воейков, принять довольно энергичные меры к подготовке команды для VI Олимпиады 1916 года в Берлине. Среди прочих мер - постановление об ежегодных Всероссийских олимпиадах по утвержденным видам спорта. Первая состоялась в августе 1913 года в Киеве. Все ожидания превзошло число участников: несколько сот.

В беге на 5000 и 10 000 метров победил москвич Хорьков. Петербуржец Гантварг первенствовал в легкоатлетическом многоборье. Немец Фукс, он тренировался в Германии, выступил за киевское общество "Спорт", собрав целую коллекцию медалей. Фукс стартовал на дистанциях 400, 800, 1500 м и в эстафетном беге 4Х400 м. Все приветствовали победителя в ходьбе на 20 км рижанина Рукса. В марафонском беге первое место занял семнадцатилетний киевлянин Алексеенко. В эстафете 4Х400 м над всеми взяли верх Семенов, Вешке и братья Борис и Николай Орловы. На высоте 175 см опередил соперников Б. Милевский. Настоящий триумф выпал на долю поручика Голубятникова - победителя мотопробега Киев - Чернигов - Киев. Под овации зрителей поручик ворвался на стадион и добрый десяток кругов писал виражи. Со стадиона его унесли на руках. В борьбе спортивная слава сопутствовала петербуржцам Мартину Клейну - призеру V Олимпийских игр и Георгу Бауману - чемпиону мира в легком весе, а также молодому Карлу Пожелло и виртуозному "технику" Павловичу. Понравились знатокам москвич А. Мезит и рижанин Ян Полис.

Конечно же, кумиром публики был и чемпион России по поднятию тяжестей рижанин Ян Краузе. Однако его победа не затмила успехи других атлетов - чемпиона Прибалтийского края средневеса Артура Седата. В совершенстве сложения Седат мог бы соперничать с самим Сандова. Мощно выступил чемпион России в полутяжелом весе Аркадий Александрович. Подтвердил свой класс призер чемпионата мира и русский рекордсмен среди легковесов П. Херудзинский. Привлекли внимание Сиркен-Казаков и двое молодых легковесов Кузьмин и Ваприс - из команды петербургских штангистов.

Киевская же тяжелая атлетика переживала упадок. Киевское атлетическое общество, которое столь процветало в начале столетия и славилось такими атлетами, как А. А. Шварцер (псевдоним Аше), Кислюк, Голович, и в котором начал карьеру Иван Поддубный, приказало долго жить из-за финансовых трудностей. Лишь двое атлетов - легковес П. Латушкин и средневес В. Мирный - представляли Киев на Олимпиаде. От Чернигова по борьбе выступил семинарист Евгений Певень, а по поднятию тяжестей - Котя Павленко и я, Александр Красовский. Тогда в Киеве первенство по тяжелой атлетике впервые разыграли в пятиборье согласно правилам новой системы, "французской".

"Французская система" требовала для поднятия штанги одной рукой брать ее с помоста тоже одной рукой, в рывке выхватывать штангу с помоста на вытянутую руку без дожима. А для жима и толчка двумя руками брать штангу на грудь лишь в один темп, а не в два, три или даже пять, как допускалось по старинной "немецкой системе". Правила объявили атлетам уже в Киеве. Участников разделили по трем весовым категориям: легкая - до 67,5 кг, средняя - до 82,5, а свыше 82,5 - тяжелая.

В то время я весил 4 пуда 10 фунтов (70 кг) и был грузноват для легкого веса, однако не годился и для среднего. До состязаний - два дня. Как похудеть на шесть фунтов? Теперь, при моей опытности, это пустяк. Боксеры перед взвешиванием в день матча сгоняют до пяти килограммов (около 12 фунтов). Я принял слабительное - и париться в баню. Взвесился - тяжеловат все-таки. Не помню, у кого раздобыл бараний тулуп. Голову закутал в башлык - ив Ботанический сад. Августовская жара, а я часы в кулак-и вокруг цветника: шестьдесят минут без отдыха! Набегался до отвращения. Плюхнулся на скамейку. Господи, птицы, цветы, тенистые деревья, а я насквозь мокрый, даже тулуп липнет! Отдышался - и поплелся по Владимирской в общежитие. Там проживали тяжелоатлеты. Иду, а прохожие шарахаются - что это за чудак! Взвесился в общежитии - еще фунт сверх нормы! С вечера - опять в парилку. А уже два дня не ем и не пью. Осатанел от жажды...

Состязания по тяжелой атлетике открылись на второй день Олимпиады. Взвешивание - с десяти утра. Становлюсь на весы - ровно 4 пуда! Это на 5 фунтов меньше, чем надобно! Я тогда не знал, что если спать голодным, не ужиная, то обязательно теряешь вес. Тренера не было, кто подскажет... А жажда! Я прямо с весов в молочную. За один присест опорожнил две кринки молока, а все мало...

Состязания начались вечером. Помост перед главной трибуной, подле беговой дорожки. Все состязания по легкой и тяжелой атлетике, борьбе, гимнастике, фехтованию и прочим видам спорта - на стадионе. На помосте - штангист, сбоку, на дорожке, соревнуются бегуны, а на ковре - его разостлали по газону в центре стадиона - схватываются борцы...

В легком весе набралось шестеро участников: петербуржцы Херудзинский, Кузьмин, Ваприс, киевлянин Латушкин и нас двое черниговцев - Павленко и я. В среднем весе лишь трое участников, столько же и в тяжелом...

На всех произвел впечатление Ян Краузе: высокого роста, широкоплечий, с выработанной мускулатурой при весьма скромном собственном весе - 95 кг. Он вырвал правой 220 фунтов (90,09 кг), толкнул левой 230 фунтов (94,18 кг), вырвал и толкнул двумя руками соответственно 250 (102,37 кг) и 320 (131,04 кг) фунтов. Сумма пятиборья-1250 фунтов (511,87 кг), ее и засчитали как 'официальный русский рекорд. Затем утяжелили штангу до 9 пудов (147,42 кг). Краузе взял ее в два темпа ("по-немецки") на грудь и легко вытолкнул. Доктор М. И. Го--лович объявил публике, что такой вес в Киеве еще никто не поднимал. Вторым за Краузе был Аркадий Александрович - пионер атлетического спорта в Минске, третьим - рижанин Клявинь.

Латыш Ян Краузе умер в 1920 году от тифа двадцати семи лет. Похоронен в Риге...

В среднем весе сошлись Седат и Сиркен-Казаков. Золотая медаль досталась рижанину Седату. Он побил русский рекорд в толчке двумя руками, подняв 290 фунтов (118,75 кг). Серебряную медаль получил СиркенКазаков, а бронзовую - киевский художник Виктор Мерный.

В легком весе Херудзинский без труда подавил нас. Но уж за второе и третье места - настоящая драка! Ваприс набрал 885 фунтов (362,41 кг) -серебряная медаль, я сделал на 8 фунтов (2,05 кг) меньше и заполучил бронзовую. На четвертом месте неожиданно для всех оказался опытный киевский атлет Павел Латушкин. Он всю жизнь мне это не прощал. Мы расстались недругами. В конце августа на Киевском ипподроме - это на Печер-ске - торжественно отметили окончание I Всероссийской олимпиады. После парада вручили медали и памятные значки.

Впоследствии я установил всероссийский рекорд в жиме двумя руками..."

Принял участие Красовский и во II Всероссийской олимпиаде 1914 года в Риге, скомканной мировой войной. Однако не закончил выступления из-за травмы.

Атлетическая Россия признала его. На чемпионатах страны 1915 и 1916 годов Красовский неизменно в призовой тройке. Возраст и отличные данные сулили в скором времени чемпионский титул. Он рассчитывал после войны и на успех в соревнованиях с лучшими легковесами мира...

Представление о нем, как и о Елисееве, помог мне впоследствии составить историк тяжелой атлетики Суханов.

"...Один из сильнейших профессионалов мира, русский силач Моор (Знаменский) имеет в толчке двумя руками 406 фунтов (166,26 кг)..." (Циклист, №131, 1897).

"Моор-Знаменский имеет в толчке двумя 406 фунтов и. в жиме двумя 8 пудов 10 фунтов (135,13 кг). Один из первоклассных гиревиков не только России, но и мира... Корифей русского атлетического спорта" (из статьи Чаплинского.-Русский спорт, 1911).

Моор-Знаменский с 1902 года начал участвовать в состязаниях по борьбе. Вывих в коленном суставе привел к искривлению ноги. В 1917 году оставил арену, был помощником начальника милиции одного из районов Мое квы. Умер в 1928 году пятидесяти восьми лет.

Красой и гордостью русского силового спорта являлся Сергей Елисеев. Он заслуживает особой памяти за выдающиеся рекорды, разумное отношение к тренировкам, любовь к России и светлую душу.

Кое-что сообщает о Елисееве книга Дюбуа "Как еде латься сильным" (1915). Вот выдержки:

"...Бонн считает русского Елисеева самым совершенным и самым классическим из всех атлетов России.

Многие спортсмены утверждали, что Гаккеншмидт (Русский Лев), слава которого как всемирного силача столь велика, сильнее Елисеева.