Благо, истина и прекрасное
Чтобы понять целое, необходимо понять части. Чтобы понять части, необходимо понять целое. Таков круг понимания.
Мы движемся от части к целому и опять назад, и в этом танце постижения, в этом поразительном круге понимания пробуждаемся к смыслу, ценности и видению: сам круг понимания направляет наш путь, связывая воедино кусочки, затягивая разрывы, исправляя разрушенные и искаженные фрагменты, и освещая дальнейший путь — это удивительное движение от части к целому и обратно, в котором каждый шаг отмечен печатью исцеления и благословением награды.
Эта вводная глава — краткий обзор целого, то есть целого этой книги. В этом качестве она может быть, отчасти, не совсем понятной до тех пор, пока не займут свое место все остальные части — последующие главы. Однако, начиная с Главы 1, все части выстроены очень тщательно, просто и ясно, и я полагаю, что круг понимания начнет оживать, и вспыхнет ясный свет интегрального видения.
Так что если этот вводный обзор окажется для вас «немного чересчур», просто бегло просмотрите его и потом перескакивайте к Главе 1. Я убежден, что по мере того, как вы продолжите чтение, к вам постепенно придет интегральное видение — медленно, но верно, осторожно, но неудержимо, взвешенно, но ослепительно — так что вы и я окажемся в одном и том же круге понимания, пребывая в оке Духа, танцуя в свободе целого, выраженной во всех его частях.
«Большой Взрыв» сделал всех мыслящих людей идеалистами. Сначала не было ничего, а затем меньше чем за одну наносекунду вдруг начала существовать материальная Вселенная. Эти ранние материальные процессы, очевидно, подчинялись математическим законам, которые сами, в некотором смысле, существовали еще до Большого Взрыва, поскольку они, похоже, действовали с самого начала. До сих пор в распоряжении всех думающих мужчин и женщин всегда имелись две великие и основные философские ориентации — а именно, материализм и идеализм. Каковы бы ни были другие последствия Большого Взрыва, представляется, что он нанес смертельный удар материализму.
Однако эта идеалистическая тенденция в современной физике восходит, по меньшей мере, к двойной революции теории относительности и квантовой теории. Фактически, из примерно десятка пионеров этих ранних революций — таких, как Альберт Эйнштейн, Вернер Гейзенберг, Эрвин Шредингер, Луи де Бройль, Макс Планк, Вольфганг Паули, Сэр Артур Эддингтон — подавляющее большинство были идеалистами или трансценденталистами того или иного направления. И я говорю это вполне обоснованно. От утверждения де Бройля, что «механизм требует мистицизма» до спинозианского пантеизма Эйнштейна, от шредингеровского идеализма Веданты до платонических архетипов Гейзенберга — всех этих физиков-первопроходцев объединяло убеждение, что Вселенная просто не имеет смысла — и не может быть удовлетворительным образом объяснена — без включения (в некотором фундаментальном смысле) самого сознания. «Вселенная начинает выглядеть скорее как великая мысль, нежели как великая машина», — подытожил имеющиеся данные Сэр Джеймс Джинс. И, используя слова, против которых не возразил бы, фактически, ни один из этих физиков-первопроходцев, Сэр Джеймс заметил: выглядит все более и более несомненным, что единственный способ объяснить вселенную состоит в том, чтобы считать, что она существует «в сознании некоего вечного духа».1
Интересно, что понятие «душевного здоровья» всегда определялось как пребывание, в некотором фундаментальном смысле, «в контакте» с реальностью. Но что если мы обращаемся к самым строгим из наук, чтобы определить природу этой основополагающей реальности — реальности, с которой мы, по идее, должны находиться в контакте — а нам вдруг заявляют, что на самом деле реальность существует «в уме некоторого вечного духа»? Что тогда? Означает ли душевное здоровье прямой контакт с разумом некоторого вечного духа? И если в том, что касается природы предельной реальности, мы не верим этим физикам, то кому нам верить? Если речь идет о пребывании в здравом уме, то с какой именно реальностью мы, предположительно, должны находиться в контакте?
Призрак в машине
Одна из великих проблем, связанных с этой «духовной» линией рассуждений, состоит в том, что, если только вы не математический физик, ежедневно сражающийся с такими вопросами, выводы кажутся вам слишком шаткими, слишком умозрительными, слишком «странными» и даже пугающими. Не говоря уже о том, что слишком много теологов, восточных и западных, использовали эти шокирующие дыры в научном объяснении природы для того, чтобы протолкнуть на сцену свою версию Бога.
Вот почему сегодня большинство активных ученых, врачей, психологов и психиатров продолжают спокойно работать, не слишком обращая внимание на эти странные «идеалистические домыслы», которые только сбивают их с толку. От когнитивного бихевиоризма до искусственного интеллекта, от психологического коннективизма* до биологической психиатрии — большинство исследователей просто остались очень близко к материалистическому объяснению разума, души и сознания. То есть они исходят из того, что фундаментальная реальность — это материальный, физический или сенсомоторный мир, и потому считают разум не более чем общей совокупностью отражений или представлений этого эмпирического мира. При этом утверждается, что мозг — это биокомпьютер, вполне объяснимый с объективной научной точки зрения, а информация, которую он обрабатывает, состоит всего лишь из представлений эмпирического мира («без представления нет вычисления»**). Материальный и объективный мозг просто обрабатывает данные материального и объективного мира, а субъективная сфера сознания — это, в лучшем случае, эпифеномен, побочный продукт, порожденный калейдоскопом физиологических событий. Разум остается призраком, появляющимся в машине. И совершенно неважно что это за машина — компьютер, биологический процессор или следящая система. Горестный клич мертвого и призрачного разума отдается эхом в величественных коридорах сегодняшних научных исследований.
Типичным примером этих объективистских подходов может служить получившая широкое признание книга Дэниэла Деннета «Сознание объясненное», которую, как замечали менее снисходительные критики, лучше было бы назвать «Сознание объясненное как несуществующее». Все эти подходы отправляют объективные представления бегать по коннективистким сетям, и единственное, в чем различаются между собой большинство этих объяснений — это точная природа объективной сети, через которую биты информации протискиваются но назначенным им кругам генерации иллюзии сознания. Все эти схемы — совершенно независимо от бесспорно присущих им некоторых важных достоинств — тем не менее, представляют собой, если разобраться, попытки сознания отрицать существование сознания, а это — весьма незаурядное количество причинной активности со стороны того, что, в конечном счете, считается бесполезным паром, призрачным ничто*.
Но чтобы мы ни говорили, эти эмпирические и объективистские схемы — аналоговые и цифровые биты, бегущие по информационным сетям, или нейромедиаторы, протискивающиеся между ветвящимися дендритами** — это совсем не то, как мы действительно переживаем свое собственное внутреннее сознание. Ведь когда вы или я занимаемся самонаблюдением, мы находим другой мир, не мир байтов, битов и цифровых штучек, а мир образов и желаний, голода и боли, мыслей и идей, желаний и потребностей, намерений и колебаний, надежд и страхов. И мы получаем эти внутренние данные мгновенно и напрямую: они просто даны нам, они просто здесь, они просто появляются, и мы свидетельствуем их настолько, насколько захотим. Эти внутренние данные действительно могут быть частью обширных цепей опосредованных событий — что очень похоже на правду — но в момент самоанализа это не имеет ни малейшего значения: мои внутренние состояния просто немедленно даются осознанию всякий раз, как я нахожу время на них взглянуть.
Таким образом, даже если мы попытаемся согласиться с когнитивистами, функционалистами и бихевиористами, если мы попытаемся думать о сознании просто как о битах информации, скачущих по нейронным сетям, тем не менее, сама эта идея известна мне только в контексте внутреннего и прямого постижения. Я переживаю эту идею в непосредственном внутреннем опыте; ни в какой момент я, в действительности, не ощущаю ничего, что хотя бы отдаленно напоминало информационный бит, мчащийся по проводящему пути между нервными клетками. Это просто понятие, и я знаю это понятие так же, как знаю все понятия — в контексте внутреннего и сознательного понимания. Другими словами, объективистский подход к опыту и сознанию не может объяснить даже собственный опыт и сознание, не может объяснить тот факт, что цифровые биты переживаются не как цифровые биты, а как надежды и страхи.
Внутреннее и внешнее
Короче, мой внутренний и субъективный опыт дан мне в понятиях, которые просто не согласуются с объективистскими и эмпирическими понятиями функционализма, когнитивизма или нейронного коннективизма. Мой субъективный и внутренний мир, известный под многими именами — сознание, осознание, разум, душа, идея, идеализм — определенно оказывается не в ладах с моим объективным и внешним описанием мира, также известного под многими именами — материальное, биофизическое, мозг, природа, эмпирическое, материализм. Внешнее и внутреннее, разум и мозг, субъективное и объективное, идеализм и материализма, интроспекция и позитивизм, герменевтика и эмпирика — этот ряд оппозиций можно продолжать без конца.
Стоит ли удивляться, что почти с первых шагов человеческого познания теоретики, как правило, разделялись на эти два совершенно разных и явно конфликтующих подхода к знанию — внутренний и внешний. От психологии до теологии, от философии до метафизики, от антропологии до социологии, путь человечества, путь к знанию почти всегда проходил по этим двум проторенным дорогам.
(И, как мы вскоре увидим, одна из основных задач интегрального подхода состоит в том, чтобы отдать должное обоим этим главным путям и включить их в себя, а также объяснить каким образом они оба могут быть в равной степени значительны и важны в понимании человеческого сознания и поведения.)
С одной стороны, существуют пути, которые исходят из объективных, эмпирически наблюдаемых явлений, зачастую поддающихся количественной оценке. Все эти общие подходы — назовем их «внешними», «натуралистическими» или «эмпирически-аналитическими» — считают физический или эмпирический мир наиболее фундаментальным, и, следовательно, все их теоретизирование должно быть тщательно привязано к эмпирическим объектам наблюдения. В психологии это классический бихевиоризм, а с некоторых пор — когнитивный бихевиоризм (когнитивные структуры наделяются реальностью только в той степени, в какой они проявляются в поддающемся наблюдению поведении). В социологии это классический позитивизм (с основателем самой социологии Огюстом Контом); но также и чрезвычайно влиятельный структурный функционализм и теория систем (от Тэлкотта Парсонса до Никласа Лухманна и Джеффри Александера), где продукты культуры считаются значительными в той мере, в какой они являются аспектами системы объективного социального действия. И даже в теологии и метафизике этот натуралистический подход исходит из несомненных эмпирических и материальных данностей, а затем пытается логически вывести существование духа на основе эмпирических реалий (как, например, в случае доказательства существования божественного замысла Вселенной).
Этим натуралистическим и эмпирическим подходам плечом к плечу противостоят те, что исходят из непосредственности самого сознания — давайте будем называть их «внутренними» или «интроспективно-толковательными» подходами. Эти подходы не отрицают важности эмпирических или объективистских данных, но они, подобно Уильяму Джеймсу, указывают, что само слово «данные» по определению означает «непосредственный опыт», а единственно подлинный непосредственный опыт — это собственный внутренний опыт каждого из нас. Иными словами, первичные данные — это данные сознания, интенциональности, непосредственной живой осведомленности, а все прочее, от существования электронов до существования нервных проводящих путей — это умозаключения, уводящие в сторону от непосредственного живого осознания. Эти вторичные умозаключения могут быть в высшей степени истинными и важными, но они остаются и будут оставаться вторичными и производными от первичного факта непосредственного опыта.
Так, в психологии, где объективистский подход порождает всевозможные формы бихевиоризма, субъективистский подход обнаруживается в разнообразных школах глубинной психологии — таких как психоанализ, аналитическая психология Юнга, гештальт-психология, феноменологически-экзистенциальная и гуманистическая школы — не говоря уже об огромном количестве созерцательных и медитативных психологии как на Востоке, так и на Западе. Все эти традиции берут в качестве отправной точки непосредственно постигаемые внутренние состояния и реалии переживаемого опыта и обосновывают свои теории в этих непосредственных данных.
Таким образом, эти школы интересуются не столько поведением, сколько смыслом и интерпретацией психологических символов, симптомов и знаков. Об этом говорит первая великая книга Фрейда «Толкование сновидений». Сновидения — это внутренняя и символическая продукция. Но все символы следует истолковывать. В чем смысл «Гамлета»? «Войны и мира»? ваших сновидений? вашей жизни? Интроспективные и толковательные школы психологии — это попытки помочь мужчинам и женщинам интерпретировать их внутренний мир более точно и более достоверно и тем самым наделить пониманием и смыслом их действия, их симптомы, их страдания, их сновидения, их жизни.
В социологии субъективистский подход проявляется в необычайно влиятельных школах герменевтики и толковательной социологии (герменевтика — это искусство и наука интерпретации). И снова по контрасту с объективистскими подходами, которые заинтересованы в объяснении эмпирического поведения, толковательные подходы в социологии заинтересованы в понимании символической продукции. Не «Как это работает?», но «Что это означает?»
Возьмите, к примеру, Танец Дождя племени хопи. Типичный объективный функционалистский подход пытается объяснить существование танца, рассматривая его как необходимый аспект интеграции системы общественного действия. Иными словами, танец выполняет поведенческую функцию в социальной системе в целом, причем утверждается, что эта функция — которая практически неизвестна самим туземцам — сохранение самотворческого самоподдержания системы общественного действия (см. Parsons).
С другой стороны, герменевтический подход к социологии вместо этого стремится принять точку зрения коренного представителя культуры и понять Танец изнутри, с сочувственной позиции взаимного понимания. И тогда представитель толковательной социологии (как «участник-наблюдатель») обнаруживает, что Танец — это одновременно способ почитания Природы и способ благожелательного влияния на Природу. Таким образом, этот социолог заключает, что феноменологически Танец представляет собой образец установления связи со сферой, ощущаемой в качестве священной. (Недавние примеры герменевтической социологии и антропологии связаны с такими влиятельными теоретиками как Чарльз Тэйлор, Клиффорд Гирц, Мэри Дуглас; они нередко прослеживают отдельные корни своей традиции к герменевтической онтологии Хайдеггера и герменевтической философии Ганса-Георга Гадамера и даже еще дальше — к таким первопроходцами как Вильгельм Дильтей и Фридрих Шлейермахер.)
Так же резко расходятся внешний и внутренний подходы в теологии и метафизике. Объективистский подход берет за основу 
неоспоримые эмпирические и материальные факты и пытается выводить из них существование трансцендентальных реалий. Святой Фома Аквинский избирает этот подход в своих разнообразных доказательствах бытия Божьего. Он исходит из достоверных природных фактов и затем пытается показать, что эти факты будто бы требуют наличия Творца. И доныне многие физики и математики используют «доказательство наличия замысла», чтобы заключить, что должен существовать какой-то Конструктор. Этот подход включает в себя новый (и весьма популярный) Антропный принцип, который утверждает, что поскольку существование человечества почти абсолютно невероятно и все же оно существует, то значит Вселенная просто должна была с самого начала следовать какому-то скрытому замыслу.
В свою очередь, субъективный и интроспективный подход не пытается доказать существование Духа, выводя его из эмпирических или природных событий, но направляет свет сознания прямо на сам внутренний мир— единственную сферу непосредственных данных — и ищет Дух в раскрытии этих данных. Медитация и созерцание становятся парадигмой, примером для подражания, реальной практикой, на которой должно базироваться любое теоретизирование. Путеводной звездой становится Бог внутри, а не Бог снаружи. (На Западе этот путь прокладывали преимущественно Плотин и Св. Августин, и именно поэтому на Западе всегда существовало сильное и упорное противостояние между теологическими школами Августина и Аквината.)
В самой философии это, конечно, колоссальный раздел между современными англосаксонским и европейским подходами — различие, которое оба лагеря довольно провозглашают (одновременно не менее довольно понося друг друга). Типичный англосаксонский (британский и американский) подход был основан, главным образом, Джоном Локком и Дэвидом Юмом, однако наибольшую известность ему принес Кэмбриджский триумвират в составе Дж. Э. Мура, Бертрана Расселла и (ранннего) Людвига Виттгенштейна. «Мы создаем картины (эмпирических) фактов», — провозглашает «Трактат» Виттгенштейна, и цель любой подлинной философии — анализ и прояснение этих эмпирических картин эмпирического мира. Без эмпирических картин нет подлинной философии.
Эта позиция всегда поражала великих европейских философов своей невероятной наивностью, поверхностностью и даже примитивностью. Начинаясь заметнее всего у Иммануила Канта — и проходя разными путями и в разных обличьях через творчество Шеллинга, Гегеля, Ницше, Шопенгауэра, Хайдеггера, Дерриды и Фуко — в европейской философии провозглашалась радикально иная тема: так называемый «эмпирический» мир во многих важных смыслах является не просто восприятием, но интерпретацией.
Другими словами, якобы простой «эмпирический» и «объективный» мир не просто лежит «где-то там», ожидая, пока все и каждый его увидят. Вовсе нет — на самом деле, «объективный» мир встроен в субъективные и интерсубъективные контексты и предпосылки, которые во многих отношениях определяют, что видится что может быть увидено в этом «эмпирическом» мире. Таким образом, подлинная философия — как они все, каждый по своему, утверждают — это не просто вопрос создания картин объективного мира, но исследование структур в субъекте, которые обеспечивают саму возможность создания картин. Поскольку, прямо скажем, на всех картах, которые создает картограф, повсюду остаются отпечатки его пальцев. И, значит, тайна вселенной не просто в объективных картах, но в субъективном картографе.
Тот факт, что оба этих подхода — внешний и внутренний, объективистский и субъективистский — агрессивно и настойчиво существовали практически во всех областях человеческого знания, должен нам о чем-то говорить — а именно, он должен говорить нам, что оба этих подхода глубоко значимы. Они оба могут сообщить нам нечто неизмеримо важное. И интегральное видение от начала до конца призвано с уважением принимать и включать в себя оба этих фундаментальных направления человеческого познания.
Почитать эти истины.
Интегральный подход
Если мы взглянем на приведенные выше примеры различных подходов к поиску знания, то обнаружим, что на самом деле они распадаются не на два, а на четыре крупных лагеря. Поскольку как внутренние, так и внешние подходы можно подразделить на индивидуальные и коллективные.
Иными словами, к любому феномену можно подходить внутренним и внешним образом, а также индивидуально или в составе коллектива. И в каждом из этих четырех крупных лагерей уже существуют ведущие и весьма влиятельные школы. Ниже я привожу таблицу, в которой перечислены некоторые широко известные теоретики из каждого из этих четырех лагерей (см. рис. 1). Верхний Левый угол таблицы — это внутреннее индивидуальное (например, Фрейд), Верхний Правый угол — это внешнее индивидуальное (например, бихевиоризм). Нижний Левый угол соответствует внутреннему коллективному (например, разделяемым культурным ценностям и мировоззрениям, которые изучает толковательная социология), а Нижний Правый угол — внешнему коллективному (например, системе объективного социального действия, которую исследует теория систем).
| ВНУТРЕННЕЕ Толковательные Герменевтические Сознание | ВНЕШНЕЕ Монологические Эмперические, позитивисткие Форма | |
| ИНДИВИДУЛЬНОЕ | Зигмунд Фрейд К.Г.Юнг Жан Пиаже Ауробиндо Плотин Гаутама Будда | Б.Ф.Скиннер Джон Уотсон Джон Локк Эмпиризм Бихевиоризм Физика, биология, неврология и т.д. |
| намеренное | поведенческое | |
| КОЛЛЕКТИВНОЕ | культурное | социальное |
| Томас Кун Вильгельм Дильтей Жан Гебсер Макс Вебер Ганс-Георг Гадамер | Теория систем Тэлкотт Парсонс Август Комте Карл Маркс Герхард Ленски |
Рис.1
Давайте в качестве примера, охватывающего все эти четыре сферы, возьмем отдельную мысль, скажем, мысль пойти в бакалейную лавку. Когда у меня возникает эта мысль, то, что я реально переживаю, это сама мысль, внутренняя мысль и ее смысл — символы, образы, идея похода в бакалейную лавку. Это Верхний Левый угол, внутреннее индивидуальное.
В то время как у меня имеется эта мысль, в моем мозге, конечно, происходят соответствующие изменения — растет уровень дофамина, ацетилхолин перескакивает через синапсы, активизируются мозговые бета-волны, и тому подобное. Все это поддающиеся наблюдению виды поведения в моем мозге. Их можно эмпирически наблюдать. Это Верхний Правый угол.
Заметьте, что хотя мой мозг находится «внутри» моего организма, он все равно не входит в мою реальную внутреннюю осведомленность. Фактически я даже не могу увидеть свой мозг, не вскрыв себе череп и не посмотрев на него в зеркало. Мой мозг — это объективный, физический, биоматериальный орган, познаваемый объективным и эмпирическим образом (Верхний Правый угол). Однако я познаю свой разум, свое сознание прямо, непосредственно и внутренне (Верхний Левый угол). Когда я переживаю мысль о походе в бакалейную лавку, я не говорю: «Ох, что за дофаминовый день!»; нет, я переживаю эту мысль как таковую, с ее собственными чертами. Мозг видится объективно, разум переживается субъективно. Возможно, мы в конце концов обнаружим, что они действительно представляют собой два разных аспекта одного и того же или что они параллельны, или взаимодействуют или что угодно. Но сейчас для нас самое важное — это то, что в любом случае, ни один из них нельзя без остатка свести к другому, поскольку, что ни говори, у них радикально разная феноменология.
Вернемся к самой внутренней мысли (Верхний Левый угол): заметьте, что она имеет смысл только в контексте моей культурной среды. Если бы я говорил на другом языке, мысль строилась бы из других символов и имела бы совершенно другие значения. Если бы я существовал в первобытном племенном обществе миллион лет тому назад, у меня даже не могла бы возникнуть мысль «сходить в бакалейную лавку». Это могло бы быть: «Пора убить медведя». Суть здесь в том, что сами мои мысли возникают в культурной среде, которая придает им структуру, смысл и контекст, и на самом деле я не смог бы даже «говорить с собой», если бы не существовал в сообществе индивидов, которые также со мной разговаривают.
Таким образом, культурное сообщество служит внутренним фоном и контекстом для любых индивидуальных мыслей, которые могут у меня возникнуть. Мои мысли не просто появляются в моей голове ниоткуда — они попадают в мою голову из культурной среды. Сколь далеко я бы не выходил за пределы этой среды, я никогда не смогу полностью ее избежать, и без нее у меня вообще бы не могло развиться мышление. Редкие примеры «Маугли» — детей, воспитанных дикими животными — показывают, что человеческий мозг, оставшись без культуры, сам по себе не способен порождать лингвистическое мышление.
Короче говоря, мое индивидуальное мышление существует только на необъятном фоне культурных практик, языков, смыслов и контекстов, без которых я, фактически, не смог бы сформировать вообще ни одной собственной мысли. И это Нижний Левый угол, внутреннее коллективное, интерсубъективное пространство разделяемых культурных контекстов.
Однако сама моя культура — это не просто нечто бестелесное, парящее в идеалистическом пространстве между небом и землей. У нас есть материальные компоненты, равно как у моих собственных индивидуальных мыслей есть материальные мозговые составляющие. Все культурные события имеют социальные корреляты. В число этих конкретных социальных компонентов входят различные виды технологии, производительные силы (садоводческие, аграрные, индустриальные и т.д.), конкретные институты, общепринятые законы и правила, геополитические положения и т.п. Это Нижний Правый угол, система общественного действия. Все эти конкретные материальные компоненты — реальная социальная система — играют важную роль, помогая определению типов культурного мировоззрения, в рамках которого будут возникать мои собственные мысли.
Так что моя якобы «индивидуальная мысль» в действительности представляет собой феномен, которому внутренне присущи (по меньшей мере) эти четыре аспекта — интенциональный, поведенческий, культурный и социальный. Мы движемся по холистическому кругу: социальная система будет оказывать сильное влияние на культурное мировоззрение, которое будет устанавливать пределы для индивидуальных мыслей, которые у меня могут быть, и, которые, в свою очередь, будут отражаться на физиологии мозга. И мы можем двигаться по этому кругу в любом направлении. Все они взаимосвязаны. Все они взаимно определяют друг друга. Все они выступают в качестве причин и следствий друг друга в бесконечной последовательности концентрических сфер контекстов внутри контекстов.
Я не собираюсь приводить здесь длинное и развернутое доказательство этого, но просто принимаю как очевидный факт, что продолжающееся существование этих четырех крупных направлений в поиске знания в достаточной мере свидетельствует о том, что ни одно из них не может быть полностью сведено к другим. Каждый подход как бы дает нам один из краеугольных камней Космоса. Каждый рассказывает нам нечто весьма важное о разнообразных аспектах познаваемого мира. И ни один не может быть сведен к другим без насильственного разрыва, искажения и отбрасывания.
На мой взгляд, эти четыре основных направления человеческого познания существуют именно потому, что соответствующие четыре аспекта человеческих существ очень реальны, очень постоянны, очень фундаментальны. И одна из целей интегрального подхода (и того, что мы в целом можем назвать интегральными исследованиями) состоит в том, чтобы с уважением принимать и включать в себя каждую из этих замечательных областей — интенциональную, поведенческую, культурную и социальную.2
Как мы увидим далее, интегральный подход охватывает все четыре описанных сектора на всех уровнях.
Четыре лика истины
Каждый из этих «четырех секторов» фактически имеет свой особый тип истины или свой тип «критерия достоверности» — те способы, которыми он накапливает данные и свидетельства и оценивает их достоверность. Я вкратце подытожил эту ситуацию на рис. 2. И говорить, что ни один из этих секторов не может быть сведен к другим — значит говорить, что ни одну из соответствующих им истин нельзя отбрасывать или сводить к другим.
Вот лишь некоторые примеры различных «критериев достоверности» или «типов истины», соответствующие четырем секторам на рис. 1 и 2.
| ВНУТРЕННЕЕ Левосторонние направления | ВНЕШНЕЕ Правосторонние направления | |
| ИНДИВИДУЛЬНОЕ | Субъективное | Объективное |
| правда искренность прямота степень доверия | истина соответствие репрезентативность пропозициональный * тип истины | |
| Я | оно | |
| КОЛЛЕКТИВНОЕ | мы | оно |
| справедливость культурное соответствие взаимопонимание правота | функциональное соответствие паутина теории систем структурно-функциональное соответствие сплетение социальных систем | |
| Межличностное | Межобъективное |
Рис.2
Истина
Тип истины, соответствующий Верхнему Правому сектору, по-разному определяют как пропозициональный, репрезентативный, или истину соответствия. В пропозициональной логике высказывание считается истинным, если оно соответствует объективному факту. Говорят, что утверждение «На улице идет дождь» истинно, если оно действительно соответствует фактам в данный момент. Высказывания связывают с единичными, объективными, эмпирически наблюдаемыми фактами, и если высказывания им соответствуют, то говорят, что они истинны. Другими словами, если карта соответствует территории, говорят, что это истинное представление или истинное соответствие. («Мы создаем картины фактов».) Эта разновидность истины хорошо знакома большинству людей. Мы руководствуемся ей в большей части эмпирической науки и, по существу, в большей части нашей повседневной жизни. Пропозициональный тип истины настолько обычен, что его часто для краткости называют просто «истиной».
Правда
С другой стороны, в Верхнем Левом секторе вопрос заключается не в том «идет ли на улице дождь». Здесь вопрос стоит иначе: «Когда я говорю, что на улице идет дождь, говорю ли я правду или лгу?» Не «Соответствует ли карта территории?», а «Можно ли верить картографу?»
Потому что здесь, как вы видите, мы имеем дело не столько с внешним и поддающимся наблюдению поведением, сколько со внутренними состояниями, и единственный способ, каким мы можем получить представление о внутреннем состоянии друг друга — это диалог и интерпретация. Если я хочу действительно знать, не просто как вы себя ведете, но как вы себя чувствуете или о чем вы думаете, то я должен говорить с вами и интерпретировать то, что говорите вы. И все же, когда вы описываете мне свое внутреннее состояние, вы, возможно, лжете. Более того, вы, возможно, лжете самому себе.
И этот факт, что вы, возможно, лжете самому себе, вводит нас в целую обширную область глубинной психологии. Здесь критерий истинности заключается не столько в том, соответствуют ли мои заявления внешним фактам, но в том, могу ли я правдиво описывать свое собственное внутреннее состояние.
Ибо согласно практически всем школам глубинной психологии, «невроз» в самом широком смысле — это утрата человеком контакта со своими подлинными чувствами, действительными желаниями или реальным внутренним состоянием. Большинство этих школ утверждают, что на некотором этапе развития человек начинает отрицать, вытеснять, искажать, скрывать или иным способом «лгать» себе в отношении своего собственного внутреннего статуса; он начинает неверно интерпретировать свое субъективное состояние. И эти неверные интерпретации, эти сокрытия, 
эти выдумки начинают затуманивать осознание в символической форме болезненных симптомов, предательских следов предательской лжи.
И потому для этих школ терапия представляет собой, в первую очередь, попытку войти в контакт с внутренними состояниями человека, его симптомами, символами, сновидениями, желаниями— и более точно и правдиво интерпретировать их. Более точная и правдивая интерпретация страданий человека помогает ему понять собственные симптомы, которые в ином случае кажутся загадочными, помогает ему увидеть их смысл. Так человек может становиться менее непроницаемым для самого себя, более прямым, открытым и незащищенным.
Таким образом, согласно школам глубинной психологии, болезненные симптомы индивида порождаются неверной интерпретацией, активным и насильственным сокрытием истины — «ложью» о собственном внутреннем состоянии; и более правдивая, точная и подходящая интерпретация открывает глубины индивидуума более осмысленным и понятным образом, тем самым облегчая болезненные симптомы. Не столько объективная истина, сколько субъективная правда — вот критерий достоверности Верхнего Левого сектора.
(Кстати, в том, что касается терапии, интегральный или «всеуровневый, всесекторный» подход, безусловно, не должен пренебрегать поведенческими и фармакологическими методами Правого Верхнего сектора. Просто в данный момент мы по очереди обсуждаем каждый сектор с присущим ему критерием достоверности и типом истины.)
Отметьте также, что, например, феноменология медитативных состояний полностью зависит от субъективной правдивости в качестве критерия достоверности, что представляет собой совершенно другой подход по сравнению с объективной физиологией медитативных состояний. То есть если вас интересует, какие нейрофизиологические изменения происходят во время медитации, вы можете подключить меня к элекгроэнцефалографу и отслеживать состояния моего мозга, независимо от того, что я о них говорю. Вы просто используете эмпирическую и объективную истину, чтобы создать карту физиологии моего мозга вам даже не нужно говорить со мной. Машина добросовестно зафиксирует все, что происходит в моем мозгу.
Однако если вы хотите знать, что действительно происходит в моем осознании, в моем уме, то вам придется задавать мне вопросы и говорить со мной — и это будет диалогический и межличностный, а не монологический и сугубо эмпирический подход. Что я переживаю, когда подпрыгивает перо энцефалографа? Вижу ли я сияющий внутренний свет, который, как будто, несет в себе глубину и теплоту сочувствия? Или я обдумываю новые способы ограбить местный винный магазин? Энцефалограф не скажет и не может вам этого сказать.
И при поиске этого типа внутренней истины критерием достоверности будут правдивость, степень доверия, искренность (Верхний Левый сектор). Если я не искренен в своих отчетах, вы получите вовсе не точную феноменологию моих внутренних состояний, а лишь ряд обманов и умолчаний. Более того, если я уже основательно солгал самому себе, то я искренне верю, что говорю правду, и абсолютно ничто на энцефалограмме не сможет этого опровергнуть. Вот и все, что можно сказать об эмпирических тестах.
Таким образом, физиология медитации опирается на объективные данные, руководствуясь эталоном пропозициональной истины, тогда как феноменология медитации полагается на субъективные данные, руководствуясь эталоном правдивости; и здесь мы видим поразительный пример того, как Верхний Правый и Верхний Левый сектора подходят к сознанию со своими разными, но в равной степени важными критериями достоверности.