Жуть того, что «уже есть»

Мишель де Серто

Призраки в городе[1]

Жуть того, что «уже есть»

Стратегия, которая вчера была направлена на развитие новых городских пространств, мало-помалу преобразовалась в реабилитацию национального наследия. Хорошенько обдумав очертания города будущего, разве не начали мы рассматривать его в прошлом как пространство само по себе, пространство для путешествий, для погружения в его истории? В результате получается город, где завелась некая странность, такой город, как Париж, - а не растянутый до своих диаметральных противоположностей, превративших настоящее в нечто не более значимое, чем мусор, который стряхнуло с себя будущее, как Нью-Йорк.

Для Парижа такой переворот не стал неожиданностью. Уже в сетчатых узорах планировщиков-функционалистов выныривали из глубины помехи, «очажки сопротивления» упрямого прошлого. Но техникам полагалось зачищать до tabula rasa эти мутные пятна, которые вмешивались в планы стеклянного города. Лозунг тогда был простой: «Мы ничего не желаем об этом знать». Пережитки необходимо уничтожить, чтобы поставить на их место что-то другое. Такое городское планирование принесло разрушений даже больше, чем война. Однако некоторые старые здания уцелели, хотя и попали в эти сети. Эти, казалось бы, сонные, старомодные вещи, дома без фасадов, закрытые фабрики, обломки кораблекрушений, обрывки историй, вдруг начали выпячивать из себя руины неизвестного, чужого города. Они торчат посреди модернистского, массивного, гомогенного города, как кончики языка, который показывает нам неизвестное, а возможно, и неосознанное. Они удивляют. Все сильнее и сильнее отстаиваемые группами поклонников, эти островки порождают экзотические эффекты. Они то тревожат продуктивистский порядок, то вызывают сладкую ностальгию по миру, которому суждено исчезнуть. Гетерогенные ссылки, древние шрамы, они создают ухабы на гладких утопиях нового Парижа. Старые вещи становятся заметными. В них скрывается нечто жуткое[2], и оно прорывается в будни города. Это призраки, которые отныне регулярно являются системе городского планирования.

Естественно, это жуткое вернулось не само по себе. Оно было возвращено благодаря протекционистской экономике, которая всегда усиливается в период рецессий. Жуткое становится объектом прибыльных операций, проводимых застройщиками чердаков или обновленных кварталов. Оно способствует экономическому развитию земель и реконструкции магазинов. Таким образом в обновленном квартале Сен-Поль вся коммерция свелась к расцвету антикварных и книжных магазинов. Реконструкция в Париже заняла свое положение на международном рынке искусства. Инвестиции в нее приумножают капиталы.

Этот призрак заклинается именем «национальное наследие». Странность и чуждость становится оправданием его существования. Более того, забота, уделяемая кварталам или распавшимся соседским связям[3], становится продолжением политики, уходящей корнями в закон Мальро (1962), касающийся сохранения (все еще временного) старой, гражданской и жилой, архитектуры, и даже еще дальше, в закон от 2 мая 1930 года о защите исторических мест (это уже жилая застройка), или даже в закон 1913 года, говоривший только о памятниках. Если расширить рамки традиции, то ее истоки найдутся в речи аббата Грегуара против вандализма (1794): эта традиция говорит о защите отдельных памятников, которые имеют «национальное» значение, и это значение перевешивает необходимость разрушения устаревшего прошлого. Первоначально имевшая отношение к «сокровищам», которые следует извлечь из корпуса вещей, обреченных на умирание, эта музеумическая[4] политика уже с законом Мальро приобрела характер эстетики. Сегодня она сталкивается с точкой зрения городских планировщиков, которые замечают преждевременное старение современных зданий, быстро обращающихся в обветшалые и немодные[5]. Но неужели мы обязаны обновлять наши здания каждые двадцать лет? По экономическим, равно как национальным и культурным причинам, мы возвращаемся к прошлому, которое часто старится меньше, чем то, что является новым. Следовательно, реновация предпочтительней инновации, реабилитация - развития, а защита - творения.

Но сюда прокрадывается нечто, что больше не подчиняется «охранительной» идеологии национального наследия. На такое прошлое обычно смотрят как на что-то воображаемое. Чужак уже здесь, он здесь поселился. Сценарий готического романа вполне согласуется с планами современных архитектурных школ, таких, как SITE в Соединенных Штатах, главная цель которых - предоставить жителям городов возможность сначала вообразить город, помечтать о нем, а затем начать в нем жить. Мутная двусмысленность городских диковинок делает город пригодным для обитания гораздо больше, чем его утилитаристская и технократическая прозрачность. Новое барокко, кажется, занимает место рационалистической геометрии, которая повсюду повторяла одни и те же формы и географически проясняла разделение функций (торговля, досуг, школа, жилье и так далее). В самом деле, «старые камни» уже предлагают это барокко повсюду. Бессмысленно изобретать - как это делают в Берлине - сельский ландшафт, в который, как реки в море, должны вливаться большие авеню. Остатки тускнеющего прошлого открывают на улицах ландшафты другого мира. Разве уже не расположились в мавзолеях современности, подобно драгоценным камням Востока, фасады, дворы, булыжники мостовых - эти реликвии разоренных вселенных; мы это видим на набережной Целестинцев, в квартале Сен-Поль и еще во множестве других мест[6]. Весьма далекая от того, чтобы вписывать себя в историческую педагогику, которая по-прежнему организует музей как vaterlandische Museum малого или большого «отечества», новая реновация дистанцируется от образовательных и регулируемых государством концепций, призывающих к защите сокровищ «в интересах общественности»[7]. Она более заинтересована в рядовом жилище, чем в исторических памятниках; в поверхностной историчности локальных общин, чем в национальной легитимности; в «коллажах», возникших в результате успешного вторичного использования одних и тех же зданий, чем в остатках четко выделенных, привилегированных культурных эпох (Средние века, эпоха Людовика XIV, эпоха революции). Новая реновация, как и старая, по-прежнему пытается «сохранить» вещи, но теперь в компетенцию реновации входит и состав мусора, который невозможно объяснить в рамках педагогической линейности или вместить в идеологию справочников, - он распространяется по всему городу, как следы пришельцев из других миров.