Правительство после 1603 года 3 страница

Слова сёгуна адресовались главе государственного совета, который повторял их переводчику для перевода гостям. Кэмпфер комментирует это так: «Я полагаю, что слова, исходящие из уст императора, считаются слишком драгоценными и священными для непосредственной передачи в уста людей низшего ранга».

Рис. 13. Придворные дамы сёгуна, упражняющиеся с нагината (алебардой)

После расспросов сёгуна о внешнем мире и о медицине было приказано «…снять наши «каппа» – плащи, служившие парадным одеянием, и выпрямиться во весь рост, чтобы ему было удобнее рассмотреть нас, затем заставил разыграть целю сцену: пройтись, остановиться, приветствовать друг друга, плясать, подпрыгивать, изобразить пьяных, говорить на ломаном японском языке, читать по-голландски, рисовать, петь, снова надеть плащи и снова снять. Мы старались как можно лучше выполнять приказания императора, и я еще исполнил во время пляски любовную песенку на верхненемецком наречии. Вот так, выполняя множество дурацких трюков на разный лад, мы должны были повиноваться, чтобы развлечь императора и его двор. Нас заставили упражняться таким образом на протяжении двух часов, хотя и с большой любезностью, после чего вошли слуги и поставили перед каждым из нас маленький столик с японской провизией и парой палочек из слоновой кости вместо ножей и вилок. Мы лишь притронулись, а потом нашему почтенному старшему переводчику, который от страха едва мог подняться, приказали унести оставшееся с собой».

Кэмпфер был внимательным наблюдателем, и можно не сомневаться в точности его описаний. Возможно, циновки сняли с пола там, куда вошли голландцы, потому что они были обуты в сапоги. Японцы всегда оставляли уличную обувь у входа и оттуда шли либо босиком, либо в таби – носках с отделенным большим пальцем, – если только не были при исполнении неотложных официальных обязанностей, таких как арест, например, – в таком случае они обычно сразу проходили в дом, усиливая таким образом психологический шок от внезапного вторжения.

Рис. 14. Наложницы сёгуна за туалетом

Вероятно, Кэмпфер при второй аудиенции углубился в неофициальные помещения, домашние покои, одно из трех основных отделений эдоского замка: «передние покои», где решались государственные дела, «срединные покои», упомянутые выше, и «великие покои», которые были женской половиной. Считалось, что устройство последних было скопировано по модели китайского императорского дворца. В эдоские «великие покои» допускались очень немногие мужчины: сам сёгун, некоторые высшие канцлеры, лекари и священники. Придворные дамы тоже различались по рангам, примерно как правительственные чиновники, с ревностно сохраняемой иерархией, и при необходимости были готовы даже сражаться, так как были обучены пользоваться алебардами. Это были дочери прямых вассалов и начинали свое обучение в возрасте приблизительно 12 лет. Конечно, служить при императорском дворе считалось большой честью, и обычно это продолжалось всю жизнь, хотя время от времени сёгун мог отказаться от наложницы, которая ему надоела, выдав ее замуж за одного из своих вассалов, точно так же он мог взять какую-нибудь красавицу в более зрелом возрасте, чем это было принято. Он имел супругу (по впечатлению Кэмпфера), на которой женился из политических соображений, но никто не ждал от него отказа от других женщин – по некоторым сведениям, Иэнари, одиннадцатый сёгун, правивший с 1787 по 1838 год, имел 15 наложниц и 24 менее регулярно выбираемых подружек. Формулировка, которой пользовался сёгун, указывая на свой выбор на ночь, сводилась к вопросу, который он задавал одной из придворных дам высшего ранга: «Как зовут эту девушку?» – что приводило машину приготовления в действие.

Эти женщины посвящали большую часть своего времени нарядам и уходу за собой, поскольку их одежда и внешность при исполнении разнообразных обязанностей перед их господином регламентировались строжайшим этикетом. Затем нужно было практиковаться в изящных искусствах: составлении цветочных композиций – икэбана, чайной церемонии (тя-но-ю), распознавании благоуханий и определении качества фимиама, и оставалось еще время для таких занятий, как игра в популярную поэтическую карточную игру^[27], или для любования цветением вишни – ханами в призамковых парках.

Рис. 15. Японский и китайский стили письма. Обе эти надписи гласят одно и то же: «Фудзивара Мицусигэ хиссу» – «Писано Фудзиварой Мицусигэ», но: а – японская «скоропись» и б – квадратные китайские иероглифы

По-видимому, неизменными занятиями придворных дам были интриги, клевета и ревность, неизбежно вытекающие из обстоятельств, в которых они жили. Время от времени случались интриги иного сорта, и, в частности, одна стоит того, чтобы о ней рассказать, поскольку это проливает свет на не совсем общепринятые занятия дам сёгунов Токугава.

Одна из пленниц гарема (как по справедливости ее можно назвать), по имени Эдзима, обрела довольно высокое положение, и одной из ее обязанностей было заключать сделки с торговцами, которые были назначены поставщиками товаров для двора сёгуна. Либо напрямую, либо при посредничестве лекаря в замке с ней пытались вести переговоры некие купцы, которые желали попасть в круг избранных, и в качестве подкупа ее сводили в театр «Накамура» и познакомили с одним из актеров Икусимой. Записи об этом происшествии различаются в деталях. Придворная дама даже прятала его в своей комнате во дворце – так или иначе, но у них был любовный роман, роль Икусимы в котором скорее была обусловлена существенной взяткой купцов, чем истинными чувствами с его стороны. Это не осталось незамеченным, властям отправили донос, и в 1714 году Эдзима была отправлена в ссылку (ее наказание могло бы быть еще тяжелее, если бы ей не покровительствовала фаворитка сёгуна), как и Икусима, и остальные актеры труппы. Однако брат Эдзимы был приговорен к смерти не потому, что имел какое-то отношение к скандалу, а потому, что семья была в ответе за каждого ее члена. Четыре театра, существовавшие в Эдо в то время, были закрыты; позднее трем из них разрешили открыться снова, но театр «Накамура» навсегда исчез. В этом инциденте было нечто особенно неприятное правительству, в том числе вторжение другого мужчины в сексуальные владения сёгуна и вовлечение купцами представителей самурайского сословия в общие дела, а также власть их денег.

Неравенство в положении мужчин и женщин среди самураев было гораздо больше, чем в низших сословиях.

Официальную жену всегда выбирали по политическим мотивам – не по любви, и фактически в различных самурайских кодексах недвусмысленно определено, что столь важное событие, как женитьба, должно восприниматься легко, но только после серьезного рассмотрения всех деталей. Чем скромнее самурай, тем лучше он относился к своей жене, в то же время жены даймё, которые должны были проводить все свое время в Эдо, были особенно несчастными, хотя и не лишенными материального благосостояния и комфорта. Моральные устои, которые требовались от каждой стороны, были диаметрально противоположными: самураи требовали строжайшей верности от своих женщин, но конечно же сами были совершенно свободны от подобных ограничений. Любовница или наложница не могла по эдикту стать официальной супругой, хотя частота, с которой такие эдикты издавались, предполагает, что, видимо, некоторые самураи привязывались до такой степени к своим любовницам, что желали жениться.

Образование женщины было направлено на то, чтобы она была полезной мужчинам, почтительной в первую очередь к отцу, мужу, старшему сыну, а также к женщинам: жене и дочери господина и своей свекрови.

Школ для дочерей самураев не было, они учились дома у окружавших их женщин навыкам ведения домашнего хозяйства и тому, как стать хорошей женой, а посещая учителей – изяществу традиционных ритуалов, таких как аранжировка цветов и чайная церемония, а также танцам, пению и игре на кото – тринадцатиструнном музыкальном инструменте, напоминающем горизонтальную арфу. Они учились писать скорее в плавном японском стиле, чем жесткой китайской каллиграфии, и читать классические японские романы и стихи, несмотря на то что некоторые моралисты презирали роман «Гэндзи моногатари» – «Повесть о принце Гэндзи»^[28] (XI века), теперь признанный шедевром японской литературы. Его считали опасным для молодой целомудренной женщины.

Мальчиков воспитывали иначе и обучали иному, но следует сказать несколько слов по поводу особенностей японского языка и его отношении к китайскому. Японский язык по своему словарному составу и грамматике совершенно отличен от китайского, но письменной его формы не существовало. Китайский язык был импортирован вместе с различными другими дарами китайской цивилизации и религии буддизма в VI и VII веках. Позднее китайские иероглифы стали использоваться для написания японских слов. Однако китайский язык не имел, например, окончаний слов, и смысл рождался лишь сочетанием иероглифов, которые по сути своей являются выражением понятий. В японском же языке имелась многообразная система окончаний, и для того, чтобы отобразить эти и другие особенности, приходилось использовать китайские иероглифы лишь по их звучанию. Таким образом, возникла двойная система отображения японского слова: либо с помощью иероглифа, который имел значение близкое к нужному, либо с помощью иероглифов, используемых фонетически, либо комбинацией и того и другого. Со временем иероглифы, используемые фонетически, превратились в относительно простую слоговую азбуку (в которой символ означает гласный звук или сочетание согласного и гласного), и таким образом японское письмо стало представлять собой сочетание иероглифов и фонетических символов. Когда писали по-японски, чаще пользовались скорописью, то есть стилем письма, где иероглифы и знаки окончаний принимали сокращенные и плавные формы. Когда писали по-китайски, пользовались квадратными иероглифами, которые можно сравнить с печатными буквами латинского алфавита.

Одной из основополагающих целей в школах для самурайских мальчиков было обучение чтению китайских текстов с помощью шаблонных приемов, таких как чтение иероглифов в другом порядке, чем они встречаются в тексте, с добавлением окончаний, так чтобы они звучали как очень высокий японский стиль. Тексты брались из китайской классической литературы и произведений конфуцианской этики, а их содержание формировало типичный самурайский кодекс поведения с его принципами верности старшим, необходимости соблюдения этикета и акцентом на сильное чувство превосходства по отношению к тем, кто не был самураем. Также придавалось большое значение обучению каллиграфии^[29] и, наконец, этике и хорошим манерам (поведению по отношению к старшим в соответствии с их рангом, застольному этикету, правильной осанке и так далее), наряду с основами использования оружия.

При большинстве поместий были школы, посещаемые всеми, за исключением сыновей самураев высшего ранга, таких как даймё, и самого сёгуна, – для них предусматривалось частное обучение. Организация школ различалась в разных регионах. В некоторых посещение было обязательным, но обычно свободным. Обучение могло начинаться в возрасте шести лет и продолжаться, если ученик оказывался способным, до тринадцати – к этому возрасту подростки обычно сами начинали обучать младших мальчиков. Однако образование по большей части было доверено профессиональным учителям. Общая схема обучения состояла в том, что мальчики имели краткие циклы индивидуального обучения, чередующиеся с более продолжительными периодами практики и подготовки. Один из главных принципов – избегать унижения достоинства ученика, не заставлять его «потерять лицо» в присутствии своих товарищей, которые могли быть по положению ниже его. Имелась также и программа наставлений по общим вопросам. Хотя существовала система экзаменов с наградами для отличившихся, особое внимание уделялось тому, чтобы ни в коем случае не поощрять дух соревнования, это считалось нежелательным для людей, которым придется жить в строго регламентированном сословном обществе. Было бы несправедливо сказать, что если мальчики хорошо успевали в школе, то лишь потому, что им нравилось учиться и они дорожили возможностью получать награды за старание, поскольку материальная выгода от этого была очень небольшой, – ведь невежество не могло лишить кого-то предназначенного ему поста. Действительно, центральное правительство имело систему пайков для определенных постов, которые были вакантными, но число их было очень небольшим, и они не были доступны для представителей класса «внешних» князей. Для женщины, которую мог прогнать муж, если она не соответствовала его требованиям, все было по-другому, поэтому у нее был стимул учиться старательно, но школ для обучения девочек не было.

Так, самураи с ранних лет учились быть почтительными и преданными своим господам, достойно и прилично вести себя, судить о поведении по стандартам морали и никогда по успеху в обществе, а также справедливо поступать с теми, кто находится у них в подчинении. Хотя большинство из них без труда справлялись с работой, которой им приходилось заниматься, пользуясь принципом прецедентов при принятии решений и иногда приобретая неплохие навыки руководства (что оказалось очень полезным, когда вся система рухнула в 1860-х годах и многие бывшие самураи занялись модернизацией Японии), их косное кастовое сознание и уверенность в высоте своего положения в обществе превратили их в самых твердолобых и бескомпромиссных людей, каких только знал мир. Когда их предки сражались в гражданских войнах до XVII века, им приходилось быть простыми воинами с гибким подходом к жизни, природой которого было представление, что за днем победы может последовать поражение и что чем больше голов снесешь на поле брани, тем большая награда последует от командира, при условии что ты на стороне победивших и тебе удалось выжить. Их потомки в эпоху Токугава знали, что их статус не может измениться, но были обязаны подчеркивать свое положение разным отношением, которое у них вошло в обыкновение, при общении с высшими и низшими, выражавшимся с помощью запутанного языка, посредством которого выказывалось уважение или неуважение. Даже сегодня в японском языке можно использовать разные языковые стили для заслуживающих уважения персон и для лиц более скромного положения, чем сам говорящий. Самураю было проще, поскольку при разговоре с подчиненными он пользовался языком, который подчеркивал его превосходство и низкое положение остальных.

Постоянным опасением самураев всех рангов было то, что простолюдины станут претендовать на положение более высокое, чем предназначенное им иерархической системой, и открыто выказывали презрение к ним, о чем говорили важная походка и надменный взгляд, который всех сметал на пути. Их высокомерие подкреплялось таким атрибутом, как мечи, которыми, по-видимому, пользовались гораздо реже, чем это показано в современных фильмах, но все равно, это было самое грозное режущее оружие, придуманное когда-либо: у мечей были острые как бритва клинки, и они были очень тяжелы. Простолюдин прилагал все усилия, чтобы не показаться самураю дерзким, – ведь за это можно было поплатиться жизнью. Если самураи принадлежали к единственному сословию, которое имело право носить два меча, они в равной степени были единственными людьми с двумя именами – обладателями как почетного фамильного, так и своего личного. Все подчеркивало привилегированное положение самураев в обществе, созданном, чтобы их поддерживать, и в котором целая пропасть отделяла их от всех остальных: крестьян, купцов, ремесленников.

Рис. 16. Два примера мон, японских фамильных гербов. Слева – китайский апельсин, а справа – трехлепестковая розовая мальва

Глава 3

Крестьяне

Долг крестьянина состоял в том, чтобы выращивать рис (комэ) для самураев, – это было его самым важным, однако не единственным занятием. Для риса, как он выращивается в Японии и в других областях Азии, требуются абсолютно плоские, ровные поля, куда можно в нужное время отвести воду; эти поля ограничены низкой насыпью для предотвращения утечки. Поля не слишком обширны, но там, где они существовали, за Токио, за Нагоей и вокруг Нары, были довольно большими и правильной формы, однако более характерные поля встречаются в долинах и на склонах холмов, где поля нарезаются уступами, и здесь они гораздо чаще неправильной конфигурации, чем на равнинах, так как должны быть приспособлены к рельефу местности.

Поскольку все три острова древней Японии (т. е. не считая Хоккайдо) были поделены на провинции, или непосредственно удерживаемые территории, было необходимо выращивать рис по всей стране, несмотря на то что существовало много пограничных районов, где из-за климата или характера местности сделать это было очень непросто.

Другой особенностью сельского хозяйства было то, что, кроме плоских «заливных» рисовых полей, были «сухие», на которых могли выращиваться другие культуры: пшеница, просо, другие зерновые, хлопок, табак, конопля и сладкий картофель, – а также постоянно возделываемые земли, где, в соответствии с климатом, выращивали апельсины, виноград, шелковицу, чай, бамбук. Можно было обнаружить отдельные фруктовые деревья, такие как хурма, слива и абрикос, и даже на насыпях между полями выращивали такие культуры, как бобы. В более благоприятных климатических районах на рисовых полях выращивали культуры, которые вырастали, созревали и их собирали, до того как земля потребуется под рис, такие как рапс, выращиваемый на масло.

Рис. 17. Пахота

Рис. 18. Проращивание риса перед засевом. Позади крестьянского дома видна небольшая бамбуковая рощица

Рис. 19. Засев риса. Грядка для рассады разделяется с помощью веревок для равномерного распределения семян

Жизнь в сельской местности, особенно на севере, течет в соответствии с временами года, которые ясно обозначены в большей части Японии. Природа и смена времен года – постоянные темы японской поэзии, поскольку японцы очень чувствительны к их проявлениям. Весна, туманная и мягкая, с ласковыми дождями, узнается по цветению сливы, вслед за ней расцветает вишня – это сезон обновления, возвещаемый свежей зеленью молодой листвы, в то время как чуть позже опадание вишневого цвета придает пейзажу меланхоличную ноту с напоминанием, что как лепестки цветков осыпаются от ветра, так конечна и жизнь человека. Лето, идеальное время для выращивания риса, считалось непоэтичным – это сезон, который нужно перетерпевать, наслаждаться тут нечем: жара, зной, проливные дожди, сопровождаемые тайфунами. Осень, наоборот, блаженная пора, самый поэтичный, самый «японский» из всех сезонов; ясная сухая погода приносит облегчение после жары и проливных дождей. В деревне конечно же это время урожая, но и перемен, увядания; его символ – прозрачная капля росы на уже покрасневшем кленовом листе. Хотя зима длится недолго и на юге почти без осадков, большая часть территории страны в это время представляет собой заснеженный пейзаж. Японцы героически выдерживают этот период – ведь их дома не слишком приспособлены для защиты от холода. Однако при всех своих недостатках погода в Японии имеет важное преимущество: она достаточно предсказуема, так что сельскохозяйственные работы редко задерживаются. Это не означает, впрочем, что японскому крестьянину нечего опасаться: время от времени на островах случаются засухи, а возникновение и точный курс тайфунов в конце лета не всегда можно предвидеть.

Рис. 20. Посадка риса. Мужчины носят рассаду с грядок, а молодые женщины ее высаживают

Первый этап в цикле производства риса состоит в подготовке грядок для рассады в мае^[30].

По различным причинам рис не высевают непосредственно на место, где он должен расти, а выращивают рассаду на специальной грядке для последующей пересадки. Этот способ, экономящий семена и время выращивания, дает возможность сконцентрировать сеянцы на небольшой площади, где за ними легко ухаживать, и предоставляет культурам на основных полях больше времени для созревания. Подготовка грядки для рассады состоит во вспашке земли с помощью животных, если таковые имелись в наличии: лошадей, более распространенных в Восточной Японии, и волов – в Западной. Иногда вскапывали вручную, добавляя навоз и добиваясь ровной поверхности. Вода в поля поступала самотеком по специально проложенным каналам или по бамбуковым трубкам. В равнинных областях воду поднимали с помощью механических средств: водяных колес, если поток был достаточно быстрым, шаговых рычагов или других устройств, где поток был медленным.

Семена, сохраненные от прошлогоднего урожая, часто проращивались перед посевом, их замачивали в соломенных тюках, где хранили, подвешивая в воде пруда, а потом раскладывали на солнце. Их разбрасывали на подстилке на берегу и присыпали землей. Для того чтобы рис пророс иногда до 12 дюймов, требовалось сорок дней.

Рис. 21. Три способа подачи воды с помощью коленчатого рычага, колеса и архимедова винта. Обратите внимание на насыпь наверху: девушка несет закуски и освежающие напитки

Рис. 22. Процессия сельчан, несущих факелы, бьющих в барабаны, звонящих в колокольчики, дующих в раковины, движется к храму, узнаваемому по характерным воротам (тории) с изображением Санэмори

Рис. 23. Молотьба. Мужчины подносят и подвозят на воле снопы, а потом подвешивают их на рамы для просушки. Некоторое количество рисовых зерен обмолачивают цепами, в то время как женщины обдирают рис. Под навесом двое мужчин отделяют зерна от шелухи с помощью устройства, управляемого веревками

Основные поля вспахивали или вскапывали, чтобы избавиться от оставшихся стеблей и сорняков, а затем вносили удобрения: растительный компост, пепел, ил и грязь из канав. Если поле не было уже покрыто водой естественным способом, такая обработка могла производиться и на сухом, но в любом случае его заливали водой перед посадкой. Посадка риса была одним из знаменательных событий года. Ее организовывали как совместное действие представителей от пятидворок. Сеяли обычно молодые женщины, возможно, потому, что они были более ловкими, но в основном из-за поверья, что их потенциальная плодовитость как рожениц будет передаваться рису. Они работали рядами, обычно продвигаясь через поле в обратном направлении, но иногда вперед, вдавливая корни растений через равные промежутки в мягкую грязь. Рассаду с грядок брали более опытные работники, чтобы избежать повреждения корней; ее связывали в пучки и разбрасывали по полю, а сеятели подбирали. Важной обязанностью хозяина было предоставление еды, и на картинах посадки риса почти всегда изображают молодую девушку, несущую закуски и освежающие напитки.

Рис. 24. Обдирка риса. Два способа получения рисовых зерен из соцветий

Такая работа очень утомительна и требует слаженности, быстроты и выносливости; крестьяне постоянно гнули спины на полях, а в минуты отдыха пели песни и танцевали под музыку, чтобы прогнать усталость, задать ритм, отметить сезон выращивания урожая. Некоторые из таких музыкальных произведений очень древние и положили начало классической драме Но за несколько столетий до XVII века.

С завершением посадки риса поля обретали свой характерный вид: покрытые водой, отражающей небо, и испещренные зеленью молодых рисовых побегов. Затем все поле становилось светло-зеленым, а воду не могли скрыть растения и пленка ряски. Там размножались лягушки, и воздух был заполнен их кваканьем. Междурядья нужно было рыхлить, чтобы избавиться от сорной травы, насыпи тоже требовали внимания – чтобы не давать им осыпаться, необходимо было поддерживать уровень воды.

Это было время, когда возникали споры из-за воды, особенно если осадков выпадало ниже нормы. Какой-нибудь крестьянин мог отвести воду на свое поле или открыть запруду на поле, расположенном выше, чем его собственное, и подобное приводило к ожесточенным взаимным обвинениям.

Вообще-то за время от высадки до сбора урожая рис не требует большого внимания. Однако были годы, когда насекомые-вредители наносили достаточно большой урон, а в некоторых областях фактически губили урожай на корню. Где-то в конце июля наступал момент, когда нашествие саранчи и других вредителей было наиболее вероятным, и это было беспокойное время. Существовали различные средства, некоторые состояли в отпугивании и поимке вручную летающей саранчи. Одно очень эффективное средство, открытое, по-видимому, на Кюсю, предотвращало наихудшие разрушительные действия; оно состояло в нагревании китового жира вместе с уксусом, чем и опрыскивали растения. Оказалось, что китовый жир можно было заменить на другой; такая практика распространилась по всей Японии. Растения обрызгивались этой жидкостью с помощью соломенных метелок. Еще одно средство основывалось на совершенно иных принципах, а именно на магии. Соломенные чучела личинок, наносящих вред урожаю, или человеческие фигурки, олицетворяющие злого или доброго духа, которого просили забрать с собой насекомых, обносили вокруг полей. Сельчане несли горящие факелы, звонили в колокольчики и били в барабаны. Чучела бросали в реку, чтобы их унесла вода, сжигали или уничтожали каким-либо другим способом. Чучело в виде человеческой фигурки часто называли Санэмори в память воина, погибшего в древних междоусобицах XII века^[31]. Летом крестьяне возносили молитвы богам, которые могли напоить землю дождем, либо пытались умилостивить злых духов, наславших засуху.

В конце августа или в сентябре рис зацветал и был готов для сбора в октябре или в начале ноября – в зависимости от климата местности. Обычно зима не наступает в Японии до конца декабря, поэтому ноябрь – еще осень, с безветренной погодой и разноцветной листвой в лесах, а морозы, которые были бы губительны для риса, еще не наступали. Осенью, пока дозревал урожай, вода на полях испарялась или утекала по водостокам, поэтому почва обычно затвердевала к тому времени, когда начинается сбор урожая. Сбор риса проводился вручную, серпами, и растения срезали так, чтобы оставались длинные стебли; их связывали в пучки или небольшие снопы, обязательно хранили в круглых стогах или подвешивали сушиться вниз соцветиями на веревки, натянутые между деревьями. В начале эпохи Токугава зерна риса обдирали (технический термин «мыкать» или «прочесывать»), протягивая растения между двух палок или даже ударяя о край лохани. Позднее придумали некое зубчатое устройство, через которое протягивали растения, чтобы отделить зерна. Цепы, как те, какими пользовались на Западе, – с деревянным бруском, укрепленным с помощью шарнирного соединения на верхнем конце шеста, – в Японии в то время существовали, но, по-видимому, использовались скорее для обмолота других зерновых, таких как ячмень или пшеница. Зерна, которые были содраны с растений, затем провивали, зачерпывая плоской корзиной и подбрасывая в воздух. Получали коричневый рис с оболочкой, известный как «гэммай» – «черный рис». Именно на этой стадии отбирали нужное количество семян для посева на следующий год и откладывали про запас. И именно гэммай составлял большую часть рисового пайка, который получали самураи, после того как рис сортировали вручную и упаковывали в бочкообразные тюки из рисовой соломы двойной толщины, чтобы свести потери к минимуму.

Рис. 25. Выращивание хлопка требует много воды, и на полях обычно множество колодцев

Другие культуры выращивались либо на специально отведенных участках по краям рисовых полей, либо на насыпных грядках в виде полос на этих же полях. Среди злаковых, отличных от риса, были такие, которые очень напоминали пшеницу и ячмень, – те, что известны нам сегодня (они и тогда тоже использовались в пищу в качестве дополнения к рису как главному продукту питания и в производстве некоторых продуктов, таких как соевый соус). Хлеб не был известен за пределами Нагасаки, где пшеничная мука использовалась для приготовления «катусэра» – бисквита, который предположительно появился с появлением в стране португальцев, поскольку его название, видимо, происходит от португальского слова «castella». Просо использовалось как дополнение к рису, а также для изготовления лепешек и клецек. Из гречихи делали лапшу. Все это выращивалось на сухих полях в перерывах между возделыванием риса.

Эти культуры удобряли человеческими экскрементами и мочой из выгребных ям, которые непосредственно располагались под отверстиями в полу, служившими туалетами. Транспортировка этого удобрения в городах была широкомасштабной операцией с использованием лодок, доставляющих его туда, где оно было необходимо. В сельской местности его не требовалось перевозить на далекие расстояния, а можно было переносить в деревянных ведрах на коромысле. Дороги, проходящие через деревни, были оснащены похожими на скворечники будками, используемыми в качестве туалетов для прохожих, удобно расположенными, чтобы ничего не пропадало зря. Прежде чем удобрять этим растения, содержимое выгребных ям обычно разбавляли водой, а затем выливали под корни культивируемых растений или деревьев. Носам не полагалось быть слишком чувствительными. Более серьезным недостатком использования человеческих экскрементов было распространение некоторых болезней, в частности глистов. Продукты жизнедеятельности человека в основном не использовали для удобрения риса, который нуждался в сухих подкормках, вводимых, когда готовили поля под посадку, которые растворяла или суспензировала подаваемая вода.