Я с трудом могла ходить

Ко времени, когда мы закончили наш ангажемент в Калифорнии, я превратилась в развалину. Я выступала по четыре раза в будние дни и пять – по субботам: в полдень, в 3, в 5, в 9 и в 11 часов вечера. А когда мы заканчивали вечернее выступление, то ехали в самый крутой ночной клуб и там танцевали линди хоп. Так линди распространился по стране. Как правило, я не ложилась раньше двух или трех ночи.

От стресса я почти не могла есть, и два последних представления я еле передвигала ноги, хотя каким-то чудом ухитрялась танцевать. Когда мы в июле 1937 года вернулись в Нью-Йорк, я весила всего 87 фунтов[3]. Мне было 17 лет, и я была полностью опустошена. Мама отправила меня в больницу, где меня кормили внутривенными вливаниями и медленно, бережно приводили в чувство. Я провела в больнице пять месяцев. Я не чувствовала себя больной, но доктора держали меня в больнице для моего же собственного блага. Меня выписали к моему восемнадцатому дню рождения. К тому времени я набрала 12 фунтов[4]. Медсестра вывезла меня на кресле-каталке. И я услышала, как кто-то удивляется, что я выздоровела. У меня все еще была небольшая температура, но меня выписали, потому что у меня был день рождения. Моя тетя сказала маме: «Я о ней позабочусь». И окружила меня круглосуточным вниманием. Каждое утро я должна была выпивать апельсиновый сок с сырым яйцом.

Я никогда не теряла страсти к танцам. Я просто ничего не умела больше делать. Ни секунды я не думала о другой работе для себя. Я была рождена, чтобы танцевать.

Я снова начинаю танцевать

В марте 1938 я снова начала танцевать. Так радостно было снова оказаться в «Савое»! Все были рады увидеть меня. Я немного потеряла форму, но в восемнадцать лет могла быстро восстановиться. А вскоре с нами снова случилось нечто восхитительное. Легендарный продюсер грамзаписей Джон Хаммонд привез оркестр Бенни Гудмана в Гарлем, чтобы потягаться с Чиком Уэббом, безоговорочно признанным Королем свинга! Мистер Хаммонд хотел доказать, что белый оркестр может играть свинг так же хорошо, как и негритянский оркестр.

Когда настала ночь грандиозного состязания, великий Чик Уэбб сказал:

- Этот паренек неплох, но он все еще учится. Этой ночью он получит еще один урок.

Чик собирался выстрелить дуплетом, сеты непрерывно улучшались. Оба оркестра выложились по полной программе. Мы танцевали без остановок. Весь «Савой» танцевал свинг! Под конец Гудман исполнил то, что он него давно ждали: «Sing, Sing, Sing».

К концу вечера сомнений не оставалось. Настоящего победителя не было. Оба оркестра покинули танцзал с огромным взаимным уважением. Это была ночь победителей. Выиграли и люди, и сам танцзал. Гарлем любил Бенни Гудмана. И все любили линдихоперов.

Местная знаменитость.

Эд Салливан должен был выступать распорядителем в танцевальном турнире «Полнолуние» 1940 года в Мэдисон-сквер-гарден, а победители должны были танцевать в его ревю «Местная знаменитость» (Toast of the Town Revue) в государственном театре The Loew’s State Theatre.

Это был мой четвертый турнир «Полнолуния», и я знала, как тяжело к нему готовиться. Трехминутное выступление в быстром темпе требует особой подготовки, и нам следовало разрабатывать легкие. На прошлом «Полнолунии» мы устали так, что казалось, у нас от усталости выпадают зубы. У нас тряслись руки, а легкие были готовы лопнуть! В этот раз мы собирались подготовиться получше. Репетиции выматывали. Но мы умудрялись неплохо проводить время, и вся тяжелая работа окупалась. Топс Ли и Уилда Кроуфорд завоевали первый приз, Фрэнки Мэннинг и Энн Джонсон стали вторыми, Билли и я – третьими.

Эд Салливан был так потрясен нашими талантами, что он сделал то, чего никогда не делал раньше. Он объявил толпе зрителей, что он забирает лучших танцоров в свое ревю «Местная знаменитость» (Toast of the Town Revue), все три пары. Послен выступления в театре The Loew’s мы поняли, что он был прав. Мы стали сенсацией.

Незадолго до нашего выступления в государственном театре Уайти позвонили из Голливуда: комики Оле Олсен и Чик Джонсон собирались снимать фильм о бродвейском хите «Hellzapoppin’», и им нужны были линдихоперы. Мы исполняли «Hellzapoppin’» до того, как он пошел на Бродвее. Мы были в восторге: нам предстояло сниматься в кино.

Но Уайти на этот раз собирался продать нас подороже. Со времен «Дня на скачках» мы выросли. То и дело мы спорили с Уайти по поводу денег, и сейчас мы выдвинули кое-какие требования. Кроме того, что мы должны были получить плату за съемки, он должен был оплатить нам гостиницу и сверх выдавать плату за каждый день.

Мы должны были путешествовать стильно: никакого автобуса, никаких машин. Уайти должен был, как и прежде, получить комиссионные, но он хотел, чтобы мы по-честному получили свою долю.

Hellzapoppin’.

Мы поехали в Лос-Анджелес. Сначала поездом от Нью-Йорка до Чикаго, а там пересели в El Capitan, поезд со спальными вагонами, который шел прямо до Калифорнии. Едва мы зашли в вагон, как отыскали проводника и сообщили ему, что наши постели не надо застилать каждый день: мы собираемся провести там всю поездку. Именно так мы и поступили. Мы выходили из спального вагона только для того, чтобы поесть, после чего снова отправлялись спать.

В Лос-Анджелесе Олсен и Джонсон оказали нам достойный прием. Нас провезли в лимузине, представляя всем звездам и всем работникам студии. Мы встретились с нашим хореографом, Ником Каслом, один из лучших хореографов в Голливуде. Они никогда не имел дела с линди, но нас это не волновало. Он понимал свинг, он только ставил хореографию для шоу в Театре Mayan, «Jump for Joy», с Дюком Эллингтоном в главной роли. В тот вечер он взял нас с собой посмотреть шоу.

Мое внимание привлек один из выступавших. Когда оно говорил, его голос, казалось, заполнял весь театр. Я была очарована.

Ну а следующей ночью, после долгого дня съемок, наша группа отправилась в клуб «Алабама» на центральной Авеню. Я сидела за столом и смотрела, как входят люди из труппы «Jump for Joy». И среди них – тот самый мужчина с потрясающим голосом! Я хотела было подойти и представиться, но решила привлечь его внимание другим способом. Я сцапала Фрэнки и потащила его на танцпол. Я хотела быть уверенной, что тот мужчина меня заметил, и поэтому показала класс. Я не сводила с него глаз, пока мы не встретились взглядами.

Когда танец закончился, и я села на место, он подошел и спросил, не хочу ли я потанцевать.

- Нет, спасибо, – ответила я. – У меня был долгий день. Мне надо немного посидеть.

- Я видел, как вы только что танцевали, и это было великолепно. Вы здесь с кем-нибудь?

- Ну, как сказать, нас тут несколько.

Он сел и представился:

- Я Рой Гленн. А как вас зовут?

Я ответила, и мы разговорились о шоу, о его и моей карьере. Через некоторое время наша группа собралась уходить. Он спросил меня, остаюсь ли я, и можно ли меня проводить до дому. Я согласилась, и всю дорогу в отель мы проговорили. Нам было что сказать друг другу, но я все-таки сказала «Спокойной ночи». Ну, то есть, я сказала это после прощального поцелуя и обещания встретиться следующим вечером в клубе «Алабама». Я работала в Голливуде и встретила прекрасного мужчину. Я никогда не испытывала ничего подобного раньше.

Вскоре мы стали очень близки. Мне было плохо от одной мысли о расставании, ему тоже. Мы решили, что как только я закончу дела в Нью-Йорке, я должна вернуться в Лос-Анджелес.

Мы едем в Рио.

Когда мы вернулись в Нью-Йорк, Уайти сказал нам, что через две недели мы должны выступать в Рио-де-Жанейро. Я была поражена. Остальная группа, казалось, была в восторге, но это шло вразрез с моими планами.

- Рио? – спросила я. – Я не еду в Рио! Я возвращаюсь в Лос-Анджелес. Единственная причина, по которой я здесь – я хочу получить расчет. И тут же ухожу.

Уайти попытался что-то сказать, но я стояла на своем:

- Мне плевать, что ты скажешь, Уайти. Я не могу ехать. У меня планы, и я не хочу их нарушать.

Остальная группа потихоньку убралась, оставив нас с Уайти наедине. Он обнял меня за плечи и сказал:

- Я уже знаю, почему ты так расстроилась. Ну-ка, что я говорил тебе с самого начала насчет всяких там мужчин? Они вредны для твоей карьеры. Это не твой вариант, Норма. Ты заслуживаешь лучшего.

Я кипела от гнева.

- Ну что ты на меня дуешься, – спросил Уайти. – Ты же знаешь, что я говорю тебе это все, потому что забочусь о тебе. Милая, ты же мне как дочь. Я не могу видеть, как ты бросаешь свою карьеру ради какого-то мужчины.

Я не могла отказать Уайти. К тому же я смутилась и не могла больше спорить.

- Хорошо, я поеду в Рио, – сказала я, пообещав себе, что после Рио я точно вернусь в Лос-Анджелес.

Мы отплыли из гавани Нью-Йорка холодный зимний день, 1 декабря 1941 года. Мы не стали стоять на палубе, а поспешили вниз. Мы хотели отдохнуть.

На второй день пути Фрэнки удивил меня, устроив празднование моего дня рождения в столовой после обеда. Мне исполнилось 22 года, и по просьбе Фрэнки капитан вручил мне торт со свечками. Вся столовая пела: «С днем рожденья тебя». Это было чудесно.

Мы приплыли в Рио 5 декабря, как раз вовремя: мы начинали выступать 6 декабря в Casino de Urca. Это было потрясающее зрелище. Это был Лас Вегас до собственно Лас Вегаса. Два больших оркестра вышли из оркестровой ямы. И музыка, едва начавшись, не замолкала. Выступала сотня певиц. В программе было самба-шоу. Танцоры были одеты в огромные плюмажи и невероятные костюмы с обилием бусин и пайеток.

На следующий день мы отправились смотреть достопримечательности и гулять по Рио Бранко, основной улице с магазинами. Там-то мы и увидели заголовки газет, сообщавших о бомбардировке Перл Харбор. Америка вступила в войну.

Наш ангажемент в Рио должен был продлиться шесть недель, но, когда наш контракт закончился, мы не смогли уплыть домой. Гавань была закрыта, потому что кишела немецкими подлодками. Они топили любое судно, выходящее из Рио. Мы продолжали работать. Все десять долгих месяцев.