Е. Г. САКСЕН-АЛЬТЕНБУРГСКОЙ. Искренне признателен Вашему Высочеству и всем членам Совета за предложенное мне

[30 марта 1931 г.]

[Нью-Йорк]

Искренне признателен Вашему Высочеству и всем членам Совета за предложенное мне звание почетного президента Русской консерватории, которое я с благодарностью принимаю¹.

Сергей Рахманинов

СОВЕТУ РУССКОЙ КОНСЕРВАТОРИИ В ПАРИЖЕ

31 марта 1931 г.

[Нью-Йорк]

Милостивые государи,

Получив Вашу телеграмму с предложением принять почетное председательство в Русской консерватории в Париже, я тотчас же телеграфировал Вам свою признательность за высказанную мне честь и свое согласие¹.

Не зная точного адреса Консерватории, я адресовал ее «Русская консерватория, Париж», но сегодня телеграф уведомил меня о том, что за недостаточностью адреса телеграмма не могла быть доставлена по назначению.

Сообщая Вам об этом, я еще раз прошу Совет принять мою искреннюю признательность и мои пожелания успеха Русской консерватории в Париже.

С искренним уважением [С. Рахманинов]

Е. К. и Е. И. СОМОВЫМ

[Апрель 1931 г.]

[Париж]

Дорогие Елена Константиновна и Евгений Иванович,

Сказать много чего надо. Не знаю только с чего начать и боюсь перезабыть половину.

Ваше письмо с копией письма в Lloyd вчера пришло. Письмо очень хорошо составлено, и я выражаю Вам полное свое удовлетворение. Во время пути имел разговор с капитаном, пригласившим меня к себе. История была ему доложена в 12 ¹/₂ ночи в день нашего отъезда. Посетовал на то, что я не добился его в момент возникновения истории¹. Он доложит обо всем своей компании, и я должен от них получить объяснение. Кстати, до сих пор оно не пришло еще. Капитан все же выразил надежду встретиться со мной 2-го октября. Подожду еще письма от них и потом сообщу Вам свое решение. Думаю, что поеду. Отходчив русский человек!

С Кострицким подробно еще не говорил о Вас. Он очень доволен Вами, Вашими подробными и точными письмами и сам начал разговор о Вашем представительстве.

Надеюсь все это выяснить позднее. Кстати, в патенте ему отказано в Америке. Мотивы: некоторые составные части употребляются уже в Америке в аналогичных препаратах. Кострицкий нисколько не удручен и находит такой ответ натуральным. Собирается делать повторное заявление, открыв главное преимущество препарата, т. е., что его средство вырабатывает автовакцину против гноя. Такие опыты производятся уже сейчас в Пастеровском институте и дали блестящие результаты. Дожидается их отзыва и вместе с ним пошлет свое прошение вторично в Вашингтон. Оказывается, если Вы начинаете делать вспрыскивание с правой стороны челюсти, то часто пиорея исчезает и с левой стороны, где вспрыскивание не производилось. Много интересного он мне рассказывал, но я не имею времени все это рассказать Вам сейчас.

С «Pavillon» пока ничего не выходит. И расходы по этому имению больше, чем Miller указывал. Сомневаюсь, чтоб это дело вышло. Вместо этого, согласно желанию Наташечки, уезжаю через два часа на автомобиле с Булей и Пайчадзе на берег Средиземного моря около Тулона, чтобы посмотреть, что там продается. Конечно, эта поездка больше для развлечения и отдыха, чем для дела. Надеюсь ровно через неделю вернуться и уехать в Швейцарию. Здесь меня рвут на части, и чем меньше я тут проживу, тем полезнее для моего здоровья.

Ей богу, не помню, что еще надо было Вам сказать. Будьте здоровы, веселы, разговорчивы и счастливы.

Ваш С. Р.

Вот и вспомнил. Прошу Вас отправить отчеты Nat[ional] City Bank и записывать их на отдельном листе бумаги, во избежание мучений осенью.

Н. К. Б. АДАМС

[Апрель 1931 г.]

[Париж]

Дорогая мисс Адамс,

Весьма благодарен Вам за апрельский номер «Gramophone» и за письмо от 1-го апреля¹, которое переслал

из Нью-Йорка мой секретарь. Я с большим удовольствием прочел интервью² за исключением одного абзаца, касающегося мистера Крейслера и явившегося для меня большим ударом. Нельзя ли этот абзац прояснить? Это же недоразумение. Я не только личный друг мистера Крейслера, но и большой почитатель его артистического дарования и никогда, ни на одну минуту не думал критиковать его за то, что он не любит делать дублей во время грамзаписи. Сказанное в шутку обратилось серьезной критикой его работы вообще — «нет желания трудиться слишком усердно». Теперь я повторяю, что никогда не имел в виду ничего подобного, и поэтому был бы Вам чрезвычайно признателен, если бы Вы выпустили этот абзац целиком в случае Вашего желания опубликовать это интервью в других журналах³.

Благодарю Вас заранее С. Рахманинов

Е. И. СОМОВУ

3 мая 1931 г.

[Люцерн]

Милый друг Евгений Иванович,

Прилетев с юга Франции (где я схватил опять, на этот раз легкую, желудочную болезнь, где, кроме этого расстройства, ничего не получил) в Париж, пробыв в нем два дня, — мы с Наташей и Таней отправились железной дорогой в Люцерн. Здесь находимся двое суток. В Париже получил Ваше письмо с нотацией за интервью. Подчеркнутые Вами фразы действительно ужасны. Читая их, я покраснел. Ужасно то, что в них есть правда! Но я шутил, а в интервью вместо шутки вышло порицание, которое по отношению к Крейслеру, которого искренно люблю и уважаю, совершенно недопустимо. Написал этой даме тотчас же письмо с просьбой вычеркнуть это место, в случае, если она это интервью надеется еще где-либо поместить. Кстати, эта дама была милейшая! От присылки корректурного оттиска я сам отказался, поверив ей, что она не прибавит ни одного слова от себя и отнесется честно к этому интервью. Ну,

вот и результаты!¹ Конечно, я виноват! <...> У меня начинается недержание речи на старости! Я был очень расстроен этой историей, что не помешало мне на следующий же день, в Париже, сделать другой «гаф», на этот раз в роли почетного президента Консерватории. Тут я уже сам опомнился через пять минут и пришел в ужас! По-видимому, меня надо все время кому-то одергивать! Одно слово — недержание!

После этих потрясений было вполне логично отправиться спешно в санаторий², что мы и сделали. Здесь за эти двое суток я все больше сплю или лежу. Место хорошее и только погода не подходящая: холодно... мало солнца! Надеюсь пробыть здесь две недели. От «Pavillon»'а пока отказались. Говорю про покупку его... Или он останется у старого хозяина, или я куплю его по значительно меньшей цене. Вчера ездили втроем в наше швейцарское поместье. Впечатление прежнее, лишь немного скрашенное. Хочу сказать, что после произведенной уже нивелировки участок выглядит лучше, но все же не достаточно хорошо. Остается все же корявость, неровность, что и является главным минусом этого места. Берег очарователен! Постройка маленького дома идет полным ходом и дом этот будет прекрасным, даже чересчур хорошим для гостей и гаража. При таком гараже надо строить дворец для «проприетеров»³. Мои деловые разговоры с адвокатом, архитектором начну завтра. Постараюсь быть твердым и неуязвимым!

Танюше нашей, кажется, очень понравилось. Говорит ли она искренно, или специально для меня, чтобы меня не огорчить, не знаю. Не понял!

Танюша уедет от нас через пять дней, и мне будет жалко ее отпускать. У нее какие-то дела! Бульчик, может, приедет на два дня сюда, но это не наверно. Тоже дело! Я же хочу через две недели по приезде в Париж с вокзала удрать прямо на своем автомобиле в «Pavil­lon», захватив с собою только Софика с гувернанткой.

Кстати, надо Вам еще написать про Ginger'a. Попал он на второй же день нашего приезда к Танюше, которая его, так же как и Буля, и Софик, обожает. Пес по-прежнему невыносимый, говоря сдержанно! Лает, ноет, пищит все время. Изредка, но периодически пачкает ковры и мебель. Не забывает и посторонних людей, к которым Таня его водит. Нагадил у Ян-Рубан, в магазине

Кусевицкого, а однажды и на ногу Тани. Вот какая милая собачка! Покажите это письмо Сонечке! Всем привет и поклон.

Ваш С. Р.

Пришлите мне из нотного шкапа 2-ую сонату (Sonata-Ballade⁴) Скрябина и тарантеллу Листа «Венеция и Неаполь».

Е. И. СОМОВУ

25 мая 1931 г.

[Париж]

Милый друг Евгений Иванович,

Получил Ваши письма, присланные после кончины Ольги Лавровны. Ее посмертное обращение к нам нас душевно тронуло. Надеюсь, что Вы получили также наши письма: мое, Наташино и Танино.

Вашу мысль о перемене квартиры всячески одобряю. Что касается оффиса, то его Вам, конечно, лучше оставить за собой. Как-никак, это Ваш деловой адрес и, лишаясь его, Вы точно прикрываете Вашу лавочку и торговлю. Мне кажется, что половина расходов по оффису должна быть принята на счет Еskа ¹ (цена его 35 долларов], не правда ли?). О дальнейших условиях новые руководители будут с Вами сами списываться. Об оффисе я как раз сегодня говорил с Пайчадзе, и он мою идею находит справедливой. Ноты Ваши получил². Благодарю!

Думаю, что и контракт на нашу квартиру уже заключен Вами.

Переписку Вашу с Lloyd'oм также имею в руках. После ее прочтения, думаю, можно решиться объявить мир и воспользоваться их обратными билетами³.

Прилагаю при сем два письма лондонского интервьюера⁴ и мой черновичок⁵. Спрячьте все в «документы».

Простите, что не пишу больше. Я в плохом юморе и мне как-то не по себе.

Душевный привет Вам обоим.

С. Р.

С. А. САТИНОЙ

[До 26 мая 1931 г.]

[Париж]

Дорогая моя Сонечка,

Какой ужас с Верхоланцевыми!¹ И что за героические женщины! Вот когда бы тебе следовало что-нибудь написать в газетах ради их памяти. Верхоланцевы не выходят у меня из головы.

[С. Рахманинов]

Д. БАРКЛАЙ

27 мая 1931 г.

"Le Pavillon", Clairefontaine par Rambouillet

(S[eine] et 0[ise])

Дорогая Mnaselle!

До чего же восхитительное фото Мэри Корнелии Вы мне прислали. Очень мило с Вашей стороны платить добром за зло. Ведь я забыл поздравить с днем рождения Грету Гарбо ¹.

Я сейчас нахожусь в Клерфонтене после пребывания в Каннах, Швейцарии и Париже и начал работать².

Мне доставило огромное удовольствие услышать, что Ваш муж получил место в Институте Кёртиса. Несмотря на то, что там работать трудно, я шлю ему свои поздравления. Я еще не повидал мисс Палмер, но в ближайшем будущем надеюсь это сделать.

С сердечнейшим приветом всем вам и Вашей маме.

Ваш С. Рахманинов

Е. И. СОМОВУ

15 июня 1931 г.

Clairefontaine par Rambouillet,

S[eine] et 0[ise]

Дорогой Евгений Иванович,

При сем письмо Литвиновой. Из его содержания увидите, как поступать дальше.

Результат Ваших переговоров с Заком, изложенный в последнем письме, по правде сказать, меня мало удов-

летворяет. Выглядит все малонадежным, начиная с размера его взноса в 1000 долларов.

Надежда на получение имен Кусевицкого и моего почти безнадежна также. Кусевицкий своего имени ни за что не даст, а я предпочел бы не давать. Денег от меня это общество тоже не дождется. Нельзя с одного человека драть две шкуры. Я уже по приезде сюда давал деньги и обещал опять прислать осенью. Та работа, которая] производится единолично Вами, мне больше нравится, и единственное, что меня беспокоит, это невыясненность Ваших отношений с обществом. Но я сделал все, что мог, и они обещали теперь принять все переговоры с Вами на себя.

Еще маленькое дополнение. Вы получили несколько пакетов мази скабальтин для распространения. Попробуйте заставить хотя бы Новикова при себе вычистить зубы какому-нибудь пациенту. Это не мазь, а чудо, и Новиков сейчас же закажет не менее десяти тысяч пакетов или больше. Конечно, Ваш проект Зака Вы должны представить на усмотрение компании, т. е. Кострицкого. Я о нем буду молчать.

Всем привет и поклон.

Ваш С. Р.

Е. В. и А. А. СВАНАМ

6 июля 1931 г.

Clairefontaine par Rambouillet,

S[eine] et 0[ise]

Многоуважаемые Екатерина Владимировна и Альфред Альфредович,

Позвольте прежде всего поздравить вас обоих с благополучным окончанием экзаменов Альфреда Альфредовича. Теперь он магистр и мне приходится обдумывать каждое слово при разговоре с такой значительной личностью.

На приезд к вам детей моих надежды мало: неподъемные они, да и развлечений слишком много на месте. Вся моя надежда на вас, что вы к нам приедете. Позвольте вас уверить, что мы отлично понимаем, что означает сан магистра и что мы сумеем достойно вас

принять у себя в «Павийоне», во всяком случае приложим к тому все усилия.

Надеюсь, до свидания.

С. Рахманинов

С. А. САТИНОЙ

16 июля 1931 г.

[Clairefontaine par Rambouillet]

Дорогая моя Сонечка!

Сегодня пришло твое милое письмо ко мне. Ты пишешь, что обо мне думала и чувствовала, что мне нехорошо. Думал и я о тебе много последнее время. Разница только в том, что с мыслями о тебе появляется какое-то успокоение и удовлетворение. О тебе всегда хорошо думать! Такая уж твоя судьба, или такова твоя личность! Но все же и мне не нехорошо! Это много сказать. Так себе! Спасает меня от «нехорошего», как всегда, работа. Я стал больше работать¹, чтобы забываться от нехорошего.

У нас все то же, с той разницей, что народу, гостей в этом году еще больше, или гости стали чаще. Раньше появлялись они на week-еnd'ы. Теперь с середины недели появляются. Ну вот. От них я спасаюсь в свою комнату.

Последние три дня появилось на свет нечто новое, что мне и мое уединение портит. Я говорю про тревожное политическое время². Допускается даже война. И, думая об этом, смысл работы делается не важным и мелким. Неужели еще раз переживать этот ужас. Хотелось бы умереть до этого срока. На детей моих, впрочем, это не так действует, да и на Наташу также. Они, слава богу, спокойнее и меня подбадривают. Сегодняшние газеты не так безнадежны, но все же время такое, что газету эту все утро дожидаешься, и когда она приходит, то на нее накидываешься. Все то же, что и в проклятое военное время.

Может, у Вас попокойнeе! Вы далеко от Европы.

Между прочим тут прошлую неделю жил Вася. Сообщаю для тебя, что версия, до нас дошедшая, о сестрах Верхоланцевых несколько неточная. Умерла своей

смертью от гриппа Над[ежда] Павл[овна]. Другие же две сестры без нее жить не хотели. Они, по словам Васи, всегда говорили, что друг друга пережить не хотят и не могут. Добавил еще Вася, что они, кроме него, тебя и нас, никого не любили.

Как бы хотелось тебя повидать и поговорить!

Нежно обнимаю.

Твой С. Р.

Е. И. СОМОВУ

16 июля 1931 г.

[Clairefontaine par Rambouillet]

Дорогой Евгений Иванович!

Начинаю, как всегда, с дел. 1) Прилагаю письмо «Земств». Если деньги у Вас есть — пошлите. Если нет— напишите, что взнос за Алешу Ант[онова] будет, вероятно, сделан по моем приезде в Нью-Йорк.

2) Прилагаю, т. е. пересылаю Вам обратно письмо директора Венск[ой] консерватории]. Если деньги есть — пошлите 50 долл[аров] и подтвердите, что я не нахожу возможным более помогать Б[арсову]. Из этих двух посылок считаю более важным последнюю. Если и на это денег нету, напишите, что вопрос решится по моем приезде.

3) Долгополовой пошлите еще 15 долларов.

4) Не посылайте Аркадию больше того, что посылали до смерти Литвиновой. Продолжайте посылать ту же сумму. Получил и я от Литвиновой письмо, где она пишет, что когда буду его читать, ее не будет на свете. Конечно, она покончила с собой.

5) Вашим проектом «Eska»¹ Вы очень удовлетворили Общество. О своем отношении к нему я уже Вам писал. Вообще, Вами они очень довольны, и мне это очень приятно слышать. Расхваливают Ваши письма, Вашу деловитость, аккуратность. Только одного не догадываются [сделать]: платить Вам за Ваши труды. Думают, что Вы займете какую-либо должность в новом Обществе. А когда оно еще будет? Да и согласитесь ли Вы в нем служить?

В заключение несколько слов о нас: все то же самое. Гости, гости и гости! Теперь и среди недели живут. Если

бы я приобрел «Pavillon», думаю, что маленький дом хозяина был бы приспособлен для гостей и они бы не переводились все лето. Хорошо, что покупка не состоялась... От гостей спасаюсь работой. Работаю очень много. Письма и просьбы меня осаждают по-прежнему, и неаккуратность в ответах меня несколько мучает.

Последние политические события надвинулись на нас грозой! Нехорошо стало жить на этом свете! И кажется мне, что худшие времена еще впереди, т. е. наступают и наступят.

Всего Вам лучшего! Обнимаю и кланяюсь Елене Константиновне и Вам.

Ваш С. Р.

Е. И. СОМОВУ

25 июля 1931 г.

[Clairefontaine par Rambouillet]

Дорогой Евгений Иванович,

Получил от Вас сегодня опять письмо со многими вопросами. Заедают меня дела и трудно мне одному.

1) Дочери Гарденина прошу продолжать посылку денег.

2) Попробуйте пересылать деньги в Россию через «Новое русское слово». Посылайте таким образом всем без исключения: те же суммы в долларах, что посылали доныне. Чтобы дать мне известную гарантию безопасности, производите посылки через месяц, т. е. один месяц посылайте через Советский Банк, а другой через «Русское слово».

Приблизительно через неделю собираемся с Наташей уехать на отдых в Швейцарию¹, где заканчивают строить наш маленький дом. Надеемся пробыть там около двух недель. Попробуйте мне туда написать по следующему адресу: Villa «Senar»², Hertenstein bei Luzern. Suisse.

Вы спрашиваете меня про M. А. Чехова. Я его видел на сцене, где он производит великолепное впечатление, и видел его здесь, в «Павийон», где он прожил несколько дней; и тут он произвел очень милое впечатление.

Обнимаю Елену Константиновну и Вас.

Э. К. МЕТНЕРУ

6 августа 1931 г.

Villa "Señar", Hertenstein b [ei] Weggis

Дорогой Эмилий Карлович!

Вчера получил письмо от Вашего брата. Он пишет, что 3-го августа уезжает к своей родственнице, но ни имени ее, ни адреса не сообщает¹. Дальше пишет, что в четверг или в пятницу (наверно не знает, и я, конечно, также) уезжает домой и просит ему написать, притом, верный себе, и тут адреса не сообщает, а я его не помню.

Ввиду такого сложного и затруднительного общего положения обращаюсь к Вам с просьбой сообщить Николаю Карловичу, что мы думаем пробыть здесь еще две недели и что я твердо надеюсь, что он приедет к нам в конце августа в «Pavillon».

Вы же, может быть, нас посетите!

Пишу на всякий случай телефон: Hertenstein, 169.

Привет С. Рахманинов

С. А. САТИНОЙ

8 августа 1931 г.

[Гертенштейн, вилла Сенар]

Дорогая моя Сонечка, 4-го августа я с Наташей и шофером выехали на автомобиле в 9 ч[асов] утра из «Павийон». В тот же день вечером, в девятом часу, приехали в Люцерн. Переночевали в гостинице, встали рано. Побежали еще в несколько магазинов и поехали к себе в имение, где сейчас и находимся. За эти четыре дня, что здесь живем, было два очень жарких дня и два дня нескончаемого дождя. Сегодня, например, льет с утра, а сейчас семь часов вечера. Несмотря на это, я чувствую себя превосходно! Немножко гуляю, если не на дворе, то по балкону крытому, и... много занимаюсь. Тишина и никто не мешает. Впрочем, вчера принимали гостей: приехал Риземан со скрипачом Мильштейном и просидели весь вечер. Так как я до их приезда позанимался всласть, то и провел приятно вечер в болтовне. Наташечка моя тоже много работает. Убирает дом и готовит.

Но так как плита у нас электрическая, с которой она никогда не имела дела, то пока у нее не ладится кухня, а главное, отнимает больше времени, чем нужно. Все же едим мы превосходно. А завтра с утра начнет приходить, на часы, наша соседка, которая будет Наташе помогать. Остается еще шофер. В первый день, чудный, солнечный и жаркий, он был от всего в восторге. Сегодня же, например, бродит, как тень, около дома и не знает, куда от тоски прислониться. Сказал только нам, что «скучновато здесь!». Ну, да бог с ним.

Что касается нашего владения, то меня оно очень удовлетворяет. У нас чудный домик. Чудная ванная с электрическим бойлером, электрическая плита и ледник. Мебель мы купили в первый приезд сюда, в мае. Также посуду, белье и т. д. Все первый сорт. Так что комфортабельно и уютно. Ко дню нашего приезда все уже было поставлено на место. Гардины повешены, лампы, электрическое освещение, телефон. Чудный рояль «Стейнвей», который Стейнвей подарили ко дню свадьбы Ирины и который, я, наконец, смог взять со склада. Теперь с наружной стороны: те последние громадные работы по засыпке ям на нашем участке, на которые я в мае решился и которые почти закончены, также работы по сломке старого дома очень скрасили наше владение. Верно, что пока это выглядит еще неопрятно, т. е. не покрыто травой, но я уже представляю себе, какая это будет красота в будущем году. На днях жду садовника, с которым буду обсуждать, какой вид придать нашему саду. Где, как и какие деревья посадить, цветы, как разбить дорожки и т. д. О большом доме, для которого заготовлена уже большая ровная площадь как раз около обрыва к озеру, пока только мечтаю. Стою на этой площадке, любуюсь видом и представляю себе, что эта за красота будет у меня в комнате с большим окном. Нашел себе в мыслях и место, где меня, если надо будет, и похоронить можно. Вообще мне все очень нравится.

Пугают нас рассказами о плохом климате, но я пока плохо этому верю. Здесь как раз та тишина и покой, в которых я нуждаюсь. Помни, Сонечка, что у тебя здесь есть комната на вечные времена. Уж во всяком случае на все время, пока я жив. И тебе здесь понравится. В этом я уверен.

Ну, а теперь дальше. Завтра выезжают из «Павийо-на» наши девочки, с Соней Волконской и Федором Шаляпиным младшим. Едут на «Форде». Думают пробыть здесь три дня. Я с ужасом думаю, как их и чем занимать, если будет такая же погода, как сегодня! На один день думаю пригласить им Риземана и Добровейна, который тоже сюда приезжает завтра. Сами же мы пробудем не меньше двух недель еще, если все будет благополучно.

До свидания, Сонечка, Христос с тобой. Крепко целую!

Сомовым привет!

Твой С. Р.

Если б[ог] д[аст], через два месяца с тобой уже увидимся.

Е. И. СОМОВУ

15 августа 1931 г.

[Гертенштейн, вилла Сенар]

Милый Евгений Иванович,

Получил Ваше письмо от 5-го августа. Не сердитесь на меня! Мне кажется, что Вы сердитесь. Конечно, это я виноват, что папирос нет. Верьте мне, я и буду наказан. У меня их осталось на три дня и мне до приезда в Париж придется курить какую-нибудь дрянь. Я почему-то решил, что Вы мне их выслали и все справлялся и по телефону, и по телеграфу у Пайчадзе, не пришли ли они... Не сердитесь также на мою фразу о «все новых вопросах». Я правда устал и помощь у меня почти отсутствует. Мне одному трудно! Во всяком случае теперь, до моего приезда, не запрашивайте меня ни о чем. Решайте все сами. Чем ближе к отъезду, тем больше у меня работы, а приставаний, если не прибавится даже, так и так достаточно.

Мы живем уже десять дней в «Senare»е. Все подробности я сообщил Сонечке в письме ¹ и надеюсь, что она мое письмо к ней Вам переслала.

Три дня назад к нам приехали девочки, Соня Волконская и Федя Шаляпин, младший. Приехали на «Форде». Только первый день их пребывания была хорошая погода. А то дождь льет все время. Нас все пугают, что дождик здесь льет круглый год. Детям, конечно, скучно. Им здесь делать нечего, но я целый день занимаюсь. Проживут они еще день... Послезавтра рано утром уезжают. Мы же останемся около недели еще. Будем в «Раvillon»е приблизительно 25-го.

Снимков у нас никаких не сделано. Аппарат привезли, но Наташа не снимает. Во-первых, что-то с ним приключилось: моторчик останавливается. А, во-вторых, она так занята с кухней, от которой отвыкла, что выходит оттуда только к вечеру. Мне и ее очень жалко! Конечно, она не может этим заниматься... Надо кого-нибудь найти! Ну, вот и все.

Обнимаю Вас и Елену Константиновну, будьте здоровы.

Ваш С. Р.

Э. К. МЕТНЕРУ

19 августа 1931 г.

[Гертенштейн, вилла Сенар]

Дорогой Эмилий Карлович!

Был бы очень рад, если бы приехали к нам в пятницу к четырем часам пить шоколад¹. К сожалению, ничего другого моя жена приготовить не может. Если этот день Вам подходит, подтвердите открыткой.

Предполагаю, что Вы приедете из Люцерна пароходом. От пристани минут пять ходьбы. Надо спрашивать дорогу к Töchter Pensionat, против которого находится наша villa «Senar».

Как Вы увидите среди роскошной зелени пустыню — смело входите!

Это и есть наше местожительство.

Ваш С. Р.

А все же телефон у нас есть, что бы Вы ни говорили! И номер его 169.

Е. И. СОМОВУ

25 августа 1931 г.

[Гертенштейн, вилла Сенар]

Дорогой Евгений Иванович!

Сегодня три недели, что мы в Швейцарии. Завтра в 7 ч[асов] утра выезжаем в Париж. Наташа уезжает с удовольствием. Я— неохотно. И жить и работать мне здесь покойнее и приятнее. Погода только, как у нас, так и в Париже, — невозможная. Потоп!

Посылаю карточки: я на развалинах! я за работой; наш маленький дом. Кстати, этот маленький домик — верх комфорта.

До свидания! Папиросы не пришли, но я нашел себе подходящие, а посему не очень страдаю.

Всех обнимаю.

С. Р.

Е. И. СОМОВУ

28 августа 1931 г.

[Париж]

Дорогой Евгений Иванович,

Вчера вернулись из Швейцарии. Сегодня (пять минут назад) пришло Ваше письмо с картинками, портретами и статьями. Вы меня спрашиваете о моей вилле?! Разве Сонечка Вам не переслала мое письмо с подробностями? ¹ Если нет, то попросите ее.

Сегодня пишу Вам по следующему поводу: я только начал позабывать неприятный инцидент с моим интервью в «Граммофоне», как получил ту же вырезку от Rybner, где слова о Крейслере, конечно, подчеркнуты. Вы себе представить не можете, как мне все это неприятно. Вместе с этим письмом посылаю заказной бандеролью номер «Граммофона», где есть опровержение, и письмо ко мне интервьюера². Спрячьте это в документы, а еще лучше, если покажете все это предварительно Foley³. В этом случае, если Фриц будет ему жаловаться, у меня будет заступник. Пожалуйста, утешьте меня!

Здесь, во Франции, второй день солнце. Это лето оно гастролировало только в Америке. Мы его почти не видели.

Рад, что у Вас в имении все усовершенствовано. Надеюсь, что мы осенью сможем туда приехать.

С моей «Линочкой» все более или менее благополучно. Только шины все еще накачать не можем. Больше 20 не идет. Потом внутренняя камера, по-видимому, порочная. Вторую уже меняем. И не от прокола, а от шва, который воздух постепенно выпускает. Третьего дня гудок перестал действовать. Разобрали — и увидели, что металлический цилиндр просто загрязнен. Это все пустяки, конечно, и если бы мой шофер понимал бы немного больше хотя бы, чем я понимаю, то могли бы обойтись без чужой помощи!

Всем привет и поклон.

Ваш С. Р.

Б. Д. ГРИГОРЬЕВУ

9 сентября 1931 г.

[Clairefontaine par Rambouillet]

Дорогой Борис Дмитриевич,

Отказать Вам в Вашей просьбе¹ не считаю возможным, хотя мои материальные обстоятельства за последнее лето не блестящи. Уж очень много всяких платежей и расходов.

Разрешите выслать Вам просимую Вами сумму через неделю или дней через десять².

Хочу надеяться, что Ваше настроение не влияет на работу и что Вы деятельны и прилежны³.

С душевным пожеланием Вам всего лучшего.

С. Рахманинов

Б. Д. ГРИГОРЬЕВУ

17 сентября 1931 г.

[Clairefontaine par Rambouillet]

Дорогой Борис Дмитриевич,

Посылаю Вам чек на пять тысяч франков. Предлагаю Вам следующую комбинацию. Если Вы до будущего мая разбогатеете, в чем хочу быть уверенным, Вы мне отдадите деньги обратно, если дела и Ваши и наши общие

будут «табак», Вы мне пришлете портреты¹. В этом случае я разыграю того буржуя, который давит рабочий класс своим капиталом.

Шлю Вам привет и лучшие пожелания.

С. Рахманинов

Г. Н. ГОРЧАКОВУ

5 октября 1931 г.

[По пути в Нью-Йорк с парохода «Бремен»]

Многоуважаемый Георгий Николаевич, Хочу обратить Ваше внимание на две неправильности в корректуре¹.

1) Во всех трех частях, мною просмотренных, имеется на каждой странице такая надпись: 1—2

Tromboni Tubа 3.

Это бессмыслица! Или образчик скверной нотопечатни! Так как у Вас в партитуре имеется 3 Tromboni и 1 Tuba, помечается это так: 1—2

Tromboni

III-e Tuba.

Во всех трех частях и, вероятно, в последних двух, которые еще не видел, это надо поправить.

И потом Timpani. Или помечаются их ноты в заголовке, например: Timpani in A, Es, В, или в ключе ставятся знаки тональности. Здесь же ни то, ни другое. На первой странице напечатаны знаки тональности, а на всех последующих — ничего. Это надо везде поправить. Быстрее будет поставить везде знаки в ключе.

Посмотреть надо и другие части².

В заключение хочу сказать, что и в третьей части очень много ошибок. Ради любопытства сосчитал их. Фальшивых или недостающих знаков — 25. Фальшивых нот — 27. Фальшивых ключей — 4. Разных ошибок более невинного свойства около 40. На десяти страницах у кларнетов и английского рожка поставлено на два знака больше, чем их на самом деле имеется. Если все это сложить вместе, получится около ста ошибок.

Плывем и плывем! Конца-края не видно!

Всего хорошего!

С. Р.

Г. Г. ПАЙЧАДЗЕ

8 октября 1931 г.

[Нью-Йорк]

Многоуважаемый Гавриил Григорьевич,

Мне, право, совестно, что за многими делами позабыл Вам отдать свой долг в 240 франков за четыре выигрышных билета. Прилагаю при сем чек на эту сумму.

Перехожу к корректуре¹. Как я обещал, 3-я часть мною высылается обратно с «Бременом». В корректуре вложено письмо к Георгию Николаевичу². Лично Вам мне хочется сказать следующее: я нашел в 3-й части около 100 ошибок — я сосчитал их, из них 60 грубейших, около 40 редакционных. Не делал никакого вывода — предоставляю его сделать Вам — я имею, однако, основание и право высказать, если 4-я и 5-я части будут прокорректированы Г[еоргием] Николаевичем] в том же духе, что если бы я последовал Вашему предварительному предложению, т. е. предоставил бы корректуру всей сюиты сделать Вам, то в этом издании было бы около 500 ошибок: в 1-ой и 2-ой частях, мною просмотренных, ошибок не менее, чем в 3-й. Я не желаю оскорблять милого Георгия Николаевича, и в моем письме к нему сегодня нет никаких жалоб или укоров, но перед Вами хочу констатировать факт.

Ехали мы, точно по реке.

Всем привет

[С. Рахманинов]

Р. S. Оказывается, мне надо играть свою 2-ю сонату уже 12 ноября в Нью-Йорке³. Пришлите немедленно хотя бы оттиски 2-й корректуры⁴. Я совсем позабыл эту Сонату. Пришлите также голоса 4-го концерта из Берлина. Вы обещали их мне⁵.

К. М. ЖИВОТОВСКОЙ

9 октября 1931 г.

[Нью-Йорк]

Какая Вы милая и добрая, Клеопатра Матвеевна, что нас вспомнили, и как нам жалко не встретить Вас, как обыкновенно. Вы правы: концерт в Вашингтоне

оказался для меня неожиданным¹. — Весной Фоли сказал мне, что его не будет — значит специальный arrangement², чтобы Вас увидеть. Приглашаю Вас сейчас же к нам или на завтрак или на обед, что время позволит. Вас, Виктора и высокую барышню с длинными волосами.

Всем душевный привет С. Рахманинов

Э. К. МЕТНЕРУ

24 октября 1931 г.

[Нью-Йорк]

Дорогой Эмилий Карлович,

Вернувшись сегодня утром в Нью-Йорк, я увидел у себя на столе присланную Вами книгу «Модернизм и музыка» ¹.

Большое Вам спасибо. Беру ее с собой в следующую поездку ².

С душевным приветом С. Рахманинов

Г. Г. ПАЙЧАДЗЕ

28 октября 1931 г.

[Нью-Йорк]

Многоуважаемый Гавриил Григорьевич,

Получил Вашу корректуру ¹ — «прокорректированную», с позволения сказать. Нашел в ней опять сотни — без преувеличения — сотни ошибок!²

Это не корректура, а насмехательство над автором.

За 38 лет, что печатаюсь, ни такой печати, ни такой корректуры не видел. Очевидно издание будет поганое— ну и сделайте Ваше одолжение! Но я лично не имею ни времени, ни желания принимать участие в таком издании.

Привет

[С. Рахманинов]

Р. S. Первые три части, мною уже просмотренные, вторично не просматривал. Взглянул только на одну

страницу и увидел шесть знаков в ключе инструмента, которому полагается иметь только четыре знака, увидел инструмент совсем без знака, которому полагается иметь три знака, и заметил одну нотную ошибку.

Ноты закрыл, плюнул и высылаю Вам все обратно с благодарностью...

Тронут!³

Р. ЭШЕМУ

7 декабря 1931 г.

[Нью-Йорк]

Мой дорогой мистер Эшем!

Господа Ширмер и К⁰ переправили мне Ваше письмо ¹ и несколько Ваших сочинений.

Я хочу искренне поблагодарить Вас за все добрые слова, которые Вы написали о моей музыке. Поистине — это большое утешение — узнать, что даже в таком отдаленном месте нашей планеты, как Порт-Элизабет, живет человек, который любит и ценит мои произведения.

В ответ на Ваши вопросы я хотел бы сказать, что «Серенада» ор. 3 в том виде, как я рекордировал ее, никогда не публиковалась², и у меня нет рукописного экземпляра для посылки Вам. Я не возражаю как против Вашего намерения сделать переложение моей «Баркаролы» ор. 10, так и против упомянутых в Вашем письме изменений в моем Вальсе A-dur.

Что касается моего Первого концерта, то я полагаю— у Вас его первое издание. Несколько лет тому назад я пересмотрел его и в этой новой редакции он был опубликован Брейткопфом — партитура, голоса и клавир³.

Сейчас я очень занят моим концертным турне и, откровенно говоря, у меня нет времени вплотную заняться Вашими произведениями. Тем не менее, я просмотрел их, и они показались мне очень интересными. При первой же возможности я вернусь к ним снова.

Искренне Ваш [С. Рахманинов] P. S. В этом конверте Вы найдете мою фотографию.

С. А. КУСЕВИЦКОМУ

8 декабря 1931 г.

[Нью-Йорк]

Дорогой Сергей Александрович,

Очень прошу Вас извинить меня за то, что до сих пор не ответил на Ваше письмо¹.

Предлагаемые Вами темпы кажутся мне правильными, насколько могу судить, не имея под рукой метронома.

Жена моя больше всего жаловалась на среднюю часть похоронного марша. Помните — то место, которое я просил Вас дирижировать на восемь?

На мои вопросы, дирижировали ли Вы на четыре, жена моя не могла мне дать ответа.

Крайне сожалею, что лично не удалось мне послушать эти вещи в Вашем исполнении. Не знаю также, вышли ли они из печати. Гаврила Григорьевич давно не пишет²—боюсь, что обиделся, найдя в уже прокорректированных экземплярах по сто ошибок в каждой части.

Мой сердечный привет Наталии Константиновне и Вам.

[С. Рахманинов]

Р. S. Слыхали ли Вы Квартет Прокофьева? Сегодня прочел в «Последних новостях» не более, не менее, что «...со времени Бетховена так красиво и умно для квартета не писали»...³

Г. Г. ПАЙЧАДЗЕ

19 декабря 1931 г.

[Нью-Йорк]

Многоуважаемый Гавриил Григорьевич,

Был рад получить Ваше письмо от 6-го декабря¹, рад тем более, что боялся, как бы Вы на меня не обиделись.

Обижать же Вас я не хотел: надо было только душу отвести.

Одно мне только не понравилось: откуда идет сплетня, будто я надлежащим образом подготовил прибытие весьма скверного материала. Вы пишете, что исходит она из «высоких источников», а я бы сказал скорее: «из грязных».

Пять экземпляров Сонаты получил². Издание мне нравится. Играл Сонату 12-го декабря в своем концерте в Нью-Йорке. Как будто Соната понравилась.