На статую афродиты у моря

Перевод Л. Блуменау

Это участок Киприды. Отсюда приятно богине

Видеть всегда пред собой моря зеркальную гладь;

Ибо она благосклонна к пловцам, и окрестное море

Волны смиряет свои, статую видя ее.

На статую Пана

Перевод Л. Блуменау

Пан-селянин, отчего в одинокой тенистой дубраве

Ты на певучем своем любишь играть тростнике?

— Чтоб, привлеченные песней, подальше от нив хлебородных

Здесь, на росистых горах, ваши паслися стада.

Мертвому петуху

Перевод Л. Блуменау

Больше не будешь уж ты, как прежде, махая крылами,

С ложа меня поднимать, встав на заре ото сна,

Ибо подкравшийся хищник убил тебя, спавшего, ночью,

В горло внезапно тебе острый свой коготь вонзив.

Убитому коню

Перевод Л. Блуменау

Памятник этот поставил Дамид своему боевому,

Павшему в битве коню. В грудь его ранил Арей;

Темной струей потекла его кровь по могучему телу

И оросила собой землю на месте борьбы.

«В недрах Лидийской земли схоронён сын Филиппа…»

Перевод Л. Блуменау

В недрах Лидийской земли схоронён сын Филиппа, Аминтор,

В битве железной не раз силу являвший свою;

И не злосчастный недуг унес его в царство Аида,

Но, покрывая щитом друга, в бою он погиб.

«В битве отвага, Проарх…»

Перевод Л. Блуменау

В битве отвага, Проарх, тебя погубила, и смертью

Дом ты отца своего, Фидия, в горе поверг;

Но над тобою поет эту песню прекрасную камень,

Песню о том, что погиб ты за отчизну свою.

«Перед кончиной, обняв дорогого отца и роняя…»

Перевод Л. Блуменау

Перед кончиной, обняв дорогого отца и роняя

Горькие слезы из глаз, молвила так Эрато[422]:

«Я не живу уже больше, отец мой. Уже застилает

Мне, умирающей, смерть черным покровом глаза».

Трем милетским девушкам, убившим себя при нашествии галатов

Перевод Л. Блуменау

Не допустив над собою насилия грубых галатов,

Кончили мы, о Милет[423], родина милая, жизнь,

Мы, три гражданки твои, три девицы, которых заставил

Кельтов жестокий Арей эту судьбу разделить.

Так нечестивых объятий избегнули мы и в Аиде

Всё — и защиту себе, и жениха обрели.

Эпитафия рабу

Перевод Л. Блуменау

Маном[424]когда-то при жизни он был; а теперь, после смерти,

Дарию стал самому равен могуществом он.

АЛКЕЙ МЕССЕНСКИЙ[425]

Гесиоду

Перевод Л. Блуменау

В роще тенистой, в Локриде, нашедшие труп Гесиода

Нимфы омыли его чистой водой родников

И, схоронив его, камень воздвигли. Потом оросили

Землю над ним пастухи, пасшие коз, молоком

С примесью меда — за то, что, как мед, были сладостны песни

Старца, который вкусил влаги парнасских ключей.

«Я ненавижу Эрота…»

Перевод Ю. Шульца

Я ненавижу Эрота. Людей ненавистник, зачем он,

Зверя не трогая, мне в сердце пускает стрелу?

Дальше-то что? Если бог уничтожит вконец человека,

Разве награда ему будет за это дана?

«Без похорон и без слез…»[426]

Перевод Л. Блуменау

Без похорон и без слез, о прохожий, на этом кургане

Мы, фессалийцы, лежим — три мириады[427]борцов, —

Пав от меча этолийцев или латинян, которых

Тит за собою привел из Италийской земли.

Тяжко Эмафии[428]горе; а дух дерзновенный Филиппа

В бегство пустился меж тем, лани проворной быстрей.

«Госпожа». Вилла Мистери в Помпеях.

«Не одного лишь тебя…»

Перевод Л. Блуменау

Не одного лишь тебя и кентавра[429]вино погубило,

О Эпикрат! От вина юный наш Каллий погиб.

Винным Хароном[430]совсем уже стал одноглазый[431]. Послал бы

Ты из Аида скорей кубок такой же ему.

СИМОНИД МАГНЕСИЙСКИЙ[432]

Галл и лев

Перевод Л. Блуменау

В зимнюю пору однажды, спасаясь от снежной метели,

Галл, жрец Кибелы,[433]нашел в дикой пещере приют.

Но не успел волоса́ осушить он, как в то же ущелье

Следом за ним прибежал лев, пожиратель быков.

Галл испугавшийся начал тогда, потрясая тимпаном,

Бывшим в руке у него, звуками грот оглашать;

Звуков священных богини не вынес лесов обитатель

И, убоявшись жреца, в горы пустился стремглав.

А полуженственный жрец с благодарностью горной богине

Эту одежду принес с косами русых волос.

БИОН[434]

«Коль хороши мои песни…»

Перевод М. Грабарь-Пассек

Коль хороши мои песни, то славу уже мне доставят

Даже и те лишь одни, что доселе мне муза внушила.

Если ж не сладки они, то зачем мне дальше стараться?

Если б нам жизненный срок был двоякий дарован Кронидом

Или изменчивой Мойрой — и так, чтоб один проводили

В счастии мы и в утехах, другой был бы полон трудами, —

То потрудившийся мог бы позднейшего ждать награжденья.

Если же боги решили назначить нам, людям, для жизни

Срок лишь один, и притом столь короткий, короче, чем прочим,

Что же, несчастные, мы совершаем такие работы?

Что же, для цели какой мы в наживу и в разные знанья

Душу влагаем свою и все к большему счастью стремимся?

Видно, мы все позабыли, что мы родились не бессмертны

И что короткий лишь срок нам от Мойры на долю достался.

«Геспер, ты светоч златой Афродиты…»

Перевод М. Грабарь-Пассек

Геспер[435], ты светоч златой Афродиты, любезной для сердца!

Геспер святой и любимый, лазурных ночей украшенье!

Меньше настолько луны ты, насколько всех звезд ты светлее.

Друг мой, привет! И когда к пастуху погоню мое стадо,

Вместо луны ты сиянье пошли, потому что сегодня

Чуть появилась она и сейчас же зашла. Отправляюсь

Я не на кражу, не с тем, чтобы путника ночью ограбить.

Нет, я люблю. И тебе провожать подобает влюбленных.

МОСХ[436]

Плач о Бионе[437]

Перевод М. Грабарь-Пассек

Грустно стенайте, долины в лесах и дорийские воды,

Плачьте, потоки речные, о милом, желанном Бионе!

Ныне рыдайте вы, травы и рощи, предайтесь печали,

Ныне, повесив головки, цветы, испускайте дыханье,

Ныне алейте от горя вы, розы, и вы, анемоны,[438]

Ныне на всех лепестках еще ярче: «О, горе, о, горе!» —

Ты, гиацинт, начертаешь — скончался певец наш прекрасный.

Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Вы, соловьи, что в вершинах густых рыдаете горько,

Вы сицилийским дубравам вблизи Аретусы снесите

Весть, что скончался Бион наш, пастух, и скажите, что вместе

Умерли с ним и напевы, погибла дорийская песня.[439]

Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Лебеди, в горести тяжкой стенайте близ вод стримонийских,

Пойте своими устами дрожащими песню печали.

Песню, какая и прежде близ ваших брегов раздавалась.

Девам Эагровым[440]также скажите и всем возвещайте

Нимфам бистонских краев[441]: «Орфей наш скончался дорийский».

Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Тот, кто со стадом был дружен, напевов своих не играет,

Песен своих не поет он, в тиши под дубами усевшись.

Нет, он в Плутея жилище поет уже песню забвенья.

Горы в молчанье стоят, и коровы печально с быками

Бродят, рыдая, вокруг и щипать свою траву не могут:

Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Сам Аполлон зарыдал над твоею внезапной кончиной,

Тяжко вздыхали сатиры и в темных одеждах приапы,

Паны[442]о песне твоей тосковали; в трущобах дремучих

Плакали нимфы ручьев, и в поток превращались их слезы.

Плакала Эхо[443]меж скал, что ее обрекли на молчанье.

С уст твоих песням уже подражать не придется ей. В горе

Плод уронили деревья, увяли цветы полевые.

Сладкого овцы уже не дают молока, а из ульев

Мед не течет, в восковых своих сотах умерший. Не должно

Меда вкушать никому, если смертью твой мед был погублен.

Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Так никогда не грустила сирена[444]у берега моря,

Так никогда не кричала на скалах крутых Аэдона,

Жалобно так Хелидона на высях горы не стонала.

Так Алькионы беду никогда не оплакивал Кеикс,[445]

И никогда в Илионских теснинах над отпрыском Эос,

Возле гробницы кружась, не рыдала Мемнонова птица[446]—

Так, как все вместе они горевали о смерти Биона.

Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Ласточки все, соловьи, все, кого своей радовал песней,

Все, кого он научил щебетать, все, на ветках деревьев,

Горе друг с другом деля, выкликали, и птиц раздавались

Крики: «Ах, плачьте о нем и горюйте! И вы с нами плачьте!»

Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Кто на свирели твоей заиграет, о трижды желанный?

Кто к тростникам твоим губы приложит? Кто был бы так дерзок?

В них твои будто бы дышат уста и хранятся дыханье,

Трубки еще сохраняют напевов твоих отголосок.

Пану снесу ли свирель? Но, пожалуй, и он побоялся б

Трубки к губам приложить, чтоб не стал он на место второе.

Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Плачет о песнях твоих Галатея[447], которой немало

Радости ты доставлял, с нею вместе у берега сидя.

Пел ты не так, как киклоп. Галатея прекрасная часто

Прочь от него убегала, но ты был ей слаще, чем море.

Нынче ж забыла она о волнах и на мели песчаной

Грустно сидит одиноко, с любовью пася твое стадо.

Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Вместе с тобою погибло, пастух, все, что музы нам дарят,

Дев поцелуи увяли прелестных и юношей губы.

Плачут в печали эроты над телом твоим, а Киприда

Нежно целует тебя; не дарили таких поцелуев

Даже Адонису губы ее в час последней разлуки.

Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Ты, что звучнее всех рек, для тебя это новое горе,

Новое горе, Мелеса[448]. Гомер был потерею первой,

Был Каллиопы глашатай он сладкий; о сыне чудесном

Плакала ты, говорят, разливаясь струей многостонной,

Море, рыданьем своим наполняя; и снова сегодня

Слезы о сыне ты льешь, разливаешься в новой печали.

Были любимцы они родников; из ключей пагасидских[449]

Первый вкушал свой напиток, другой — из волны Аретусы.

Тот в своей песне воспел прекрасную дочь Тиндарея[450],

Мощного сына Фетиды[451]воспел, Менелая Атрида.

Этот же пел не о войнах и плаче. Он Пана лишь славил.

Пел пастухам свои песни и с песнею пас свое стадо.

Ладил свирель и доил он стоящую смирно корову.

Юношей он поцелуям учил, на груди своей нежно

Эроса грел и ласкал и высоко вознес Афродиту.

Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Все города о Бионе рыдают, рыдают селенья.

Аскра[452]сильнее скорбит, чем встарь, Гесиода утратив;

Лес беотийский тебя, а не Пиндара жаждет услышать.[453]

С грустью такой об Алкее ни Лесбос прелестный не плакал,

Ни о певце своем Теос[454]в печали такой не крушился.

Так Архилох не оплакан на Паросе; Сапфо забывши,

Плачет о песне твоей и скорбит по сей день Митилена.

Все те певцы, кому звонкую песню пастушью вложили

Музы в уста, все рыдают о том, что ты смертью настигнут.

Самоса слава, скорбит Сикелид[455]; в кидонийских пределах

Тот, в чьих глазах искони затаилась, сияя, улыбка, —

Слезы льет нынче Ликид[456]; и среди триопидских сограждан

Там, где Галент[457]протекает, Филет предается печали;

Меж сиракузян грустит Феокрит; я ж о горе авсонян

Песню слагаю. И сам не чужд я песне пастушьей;

Многих ведь ты обучил пастушеской музы напевам,

Я ж этой музы дорийской наследник. Мне в дар ее дал ты.

Прочим богатство свое ты оставил, но мне — свою песню.

Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Горе, увы! Если мальвы в саду, отцветая, погибнут,

Иль сельдерея листва, иль аниса цветы завитые,

Снова они оживут и на будущий год разрастутся;

Мы ж, кто велики и сильны, мы, мудрые разумом люди,

Раз лишь один умираем, и вот — под землею глубоко,

Слух потеряв, засыпаем мы сном беспробудным, бесцельным.

Так же и ты под землею лежишь, облеченный молчаньем,

Нимфам же было угодно, чтоб квакали вечно лягушки;

Им не завидую я. Ведь поют некрасивую песню.

Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Яд, о Бион, прикоснулся к устам твоим[458]; как же отрава

Этих коснулася губ и тотчас же не сделалась сладкой?

Кто был тот смертный жестокий, который осмелился яду

Дать тебе, даже по просьбе твоей? Его имя сокрыто.

Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!

Все это Дике[459]откроет. А я в моей горести слезы

Лью, и с рыданьем пою я надгробную песнь. Если б мог я

В Тартар спуститься, как древле Орфей, Одиссей нисходили

Иль еще раньше Алкид[460]! Я вошел бы в обитель Плутея,

Там бы увидеть я смог, ты поешь ли Плутею напевы,

Я бы услышал опять, что поешь ты. О, спой же для Коры

Песнь сицилийскую ты, сладчайшую песню пастушью!

Родом она сицилийка.[461]Когда-то на Этны утесах

В детстве играла она и дорийские знает напевы;

Будешь ты петь не напрасно, и так, как обратно Орфею

Встарь Эвридику[462]она отдала за игру на форминге,

Так же, Бион, и тебя холмам возвратит. На свирели

Если б играть я умел, сам сыграл бы я песню Плутею.

«Факел и лук отложив, взял рожок, чем волов погоняют…»[463]

Перевод В. Латышева

Факел и лук отложив, взял рожок, чем волов погоняют,

Бог пышнокрылый Эрот вместе с наплечной сумой

И, возложивши ярмо на затылки волов терпеливых,

Тучную стал засевать ниву богини Део́[464].

Зевсу ж, на небо взглянувши, сказал: «Ороси мою ниву,

Чтобы Европы быка[465]я под ярмо не подвел!»

АНТИПАТР СИДОНСКИЙ[466]

Нереиды на развалинах Коринфа[467]

Перевод Л. Блуменау

Где красота твоя, город дорийцев, Коринф величавый,

Где твоих башен венцы, прежняя роскошь твоя,

Храмы блаженных богов, и дома, и потомки Сизифа —

Славные жены твои и мириады мужей?

Даже следов от тебя не осталось теперь, злополучный.

Все разорила вконец, все поглотила война.

Только лишь мы, Нереиды, бессмертные дочери моря,

Как алькионы, одни плачем о доле твоей.

На храм Артемиды в Эфесе[468]

Перевод Л. Блуменау

Видел я стены твои, Вавилон, на которых просторно

И колесницам; видал Зевса в Олимпии[469]я,

Чудо висячих садов Вавилона, колосс Гелиóса[470]

И пирамиды — дела многих и тяжких трудов;

Знаю Мавзола гробницу[471]огромную. Но лишь увидел

Я Артемиды чертог, кровлю вознесший до туч, —

Все остальное померкло пред ним; вне пределов Олимпа

Солнце не видит нигде равной ему красоты.

Перевод Л. Блуменау

Кто перенес парфенон[472]твой, богиня, с Олимпа, где прежде

Он находился в ряду прочих небесных жилищ,

В город Андрокла[473], столицу ретивых в бою ионийцев,

Музами, как и копьем, славный повсюду Эфес?

Видно, сама ты, сразившая Тития[474], больше Олимпа

Город родной возлюбя, в нем свой воздвигла чертог.

Ниобе[475]

Перевод Л. Блуменау

Что подняла ты к Олимпу, о женщина, дерзкую руку,

С богоотступной главы пряди волос разметав?

Страшное мщенье Латоны увидев, теперь проклинаешь

Ты, многодетная, спор свой необдуманный с ней.

В судорогах бьется одна твоя дочь, бездыханной другая

Пала; над третьей висит тот же удел роковой.

Но не исполнилась мера страданий твоих, покрывает

Землю собой и толпа павших твоих сыновей.

Жребий тяжелый оплакав, убитая горем Ниоба,

Скоро ты станешь, увы, камнем бездушным сама.

На «Феспиад[476]» Праксителя

Перевод Л. Блуменау

Пять этих женщин, прислужниц спасителя Вакха, готовят

Все, что священный обряд хоростасии[477]велит:

Тело могучего льва поднимает одна, длиннорогий

Ликаонийский[478]олень взвален на плечи другой,

Третья несет быстрокрылую птицу, четвертая — бубен,

Пятая держит в руке медный тяжелый кротал.

Все в исступленье они, и вакхическим буйством у каждой

Из пятерых поражен заколобродивший ум.

«Малая эта могила — Приама отважного…»

Перевод Ю. Шульца

Малая эта могила — Приама отважного. Пусть он

Большей достоин, но нас ведь погребают враги.

На «телку» Мирона

Перевод Л. Блуменау

Кажется, телка сейчас замычит. Знать, живое творилось

Не Прометеем одним, но и тобою, Мирон.

На «Некию» Никия[479]

Перевод Л. Блуменау

Никия это работа — живущая вечно «Некия».

Памятник смерти для всех возрастов жизни она.

Как первообраз служила художнику песня Гомера,

Чей испытующий взгляд в недра Аида проник.

Родина Гомера

Перевод Л. Блуменау

Краем, вскормившим тебя, Колофон называют иные,

Славную Смирну — одни, Хиос — другие, Гомер.

Хвалится тем еще Иос, равно Саламин благодатный,

Также Фессалия, мать рода лапифов. Не раз

Место иное отчизной твоей величалось. Но если

Призваны мы огласить вещие Феба слова,

Скажем: великое небо отчизна твоя, и не смертной

Матерью был ты рожден, а Каллиопой самой.

Стесихору[480]

Перевод Л. Блуменау

Почва сухая Катаны[481]в себя приняла Стесихора.

Музы устами он был, полными слов через край;

B нем, говоря языком Пифагора[482], душа обитала

Та же, что раньше его в сердце Гомера жила.

Пиндару[483]

Перевод Л. Блуменау

Как заглушаются звуком трубы костяные свирели,

Так уступают, Пиндáр, лиры другие твоей.

Видно, недаром у губ твоих нежных роилися пчелы,

Соты из воска на них, полные меда, лепя.

Ведомы чары твои и рогатому Пану, который,

Дудку пастушью забыв, пенью внимал твоему.

Антимаху[484]

Перевод Л. Блуменау

Неутомимого славь Антимаха за стих полновесный,

Тщательно кованный им на наковальне богинь,

Древних героев достойный. Хвали его, если и сам ты

Тонким чутьем одарен, любишь серьезную речь

И не боишься дороги неторной и малодоступной.

Правда, что скипетр певцов все еще держит Гомер,

И, без сомнения, Зевс Посейдона сильнее. Но меньший,

Нежели Зевс, Посейдон больше всех прочих богов.

Так и певец колофонский хотя уступает Гомеру,

Все же идет впереди хора певцов остальных.

Эринне

Перевод Л. Блуменау

Мало стихов у Эринны, и песни не многоречивы,

Но небольшой ее труд музами был вдохновлен.

И потому все жива еще память о нем, и доныне

Не покрывает его черным крылом своим Ночь.

Сколько, о странник, меж тем увядает в печальном забвенье

Наших певцов молодых! Нет и числа их толпе.

Лебедя краткое пенье милее, чем граянье галок,

Что отовсюду весной ветер несет к облакам.

Сапфо

Перевод Ю. Шульца

Страх обуял Мнемосину[485], лишь только Сапфо услыхала:

Как бы не стала она музой десятой у нас.

Селевку

Перевод Л. Блуменау

Скорую смерть предвещают астрологи мне, и, пожалуй,

Правы они; но о том я не печалюсь, Селевк.

Всем ведь одна нам дорога в Аид. Если раньше уйду я,

Что же? Миноса зато буду скорей лицезреть.

Станем же пить! Говорят, что вино — словно конь для дорожных;

А ведь дорогу в Аид пешим придется пройти.

Эпитафии Анакреонту

Перевод Ю. Шульца

Анакреонт, средь почивших ты спишь, потрудившись достойно.

Спит и кифара — в ночи сладко звучала она.

Спит и Смердис, твоей страсти весна: на своем барбитоне

Ты для него пробуждал нектар гармоний. Кругом

Юноши были, а сам ты служил для Эрота мишенью:

Только в тебя одного он, дальновержец, стрелял.

Перевод Ю. Шульца

Анакреонта гробница. Покоится лебедь теосский;

С ним, охватившая все, страсть его к юношам спит.

Но раздается еще его дивная песнь о Бафилле,

Камень надгробный досель благоухает плющом.

Даже Аид не сумел погасить свою страсть: в Ахеронте

Снова тебя охватил пылкой Киприды огонь.

Эпитафия воинам

Перевод Д. Дашкова

Смерти искали они во брани; их праха не давит

Мрамор блестящий: венец доблести — доблесть одна!

Эпитафия Аристомену[486]

Перевод Д. Дашкова

Прохожий

Вестник Кронида, почто ты, мощные крылья простерши,

Здесь, на гробе вождя Аристомена, стоишь?

Орел

Смертным вещаю: как я из целого сонма пернатых

Силою первый, так он — первым из юношей был.

Робкие к робкого праху пускай прилетят голубицы,

Мы же — бесстрашных мужей любим могилу хранить.