Банальными вопросами, и он кратко на них ответил. Он понял, что это врач и

Священник с курорта, которых подослал, по всей вероятности, Ионафан или

Позвали хозяева, а может быть, просто привлек запах близкой смерти. Он уже

Представил себе собственные свои похороны, слышал пение священников, мог

Сосчитать свечи, -- и тогда красоты роскошной природы, на лоне которой, как

Ему казалось, он вновь обрел жизнь, виделись ему только сквозь траурный

Флер. Все, некогда сулившее ему долгую жизнь, теперь пророчило скорый конец.

На другой день, вдоволь наслушавшись скорбных и сочувственно-жалостливых

Пожеланий, какими его провожали хозяева, он уехал в Париж.

Проспав в пути всю ночь, он проснулся, когда проезжали по одной из

Самых веселых долин Бурбонне и мимо него, точно смутные образы сна,

Стремительно проносились поселки и живописные виды. Природа с жестокой

Игривостью выставляла себя перед ним напоказ. То речка Алье развертывала в

Прекрасной дали блестящую текучую свою ленту; то деревушки, робко

притаившиеся в ущельях средь бурых скал, показывали шпили своих колоколен;

То, после однообразных виноградников, в ложбине внезапно вырастали мельницы,

Мелькали там и сям красивые замки, лепившаяся по горному склону деревня,

Дорога, обсаженная величественными тополями; наконец, необозримая,

Искрящаяся алмазами водная гладь Луары засверкала среди золотистых песков.

Соблазнов -- без конца! Природа, возбужденная, живая, как ребенок, еле

Сдерживая страсть и соки июня, роковым образом привлекала к себе угасающие

Взоры больного. Он закрыл окна кареты и опять заснул. К вечеру, когда Кон

Остался уже позади, его разбудила веселая музыка, и перед ним развернулась

Картина деревенского праздника. Почтовая станция находилась возле самой

Площади. Пока перепрягали лошадей, он смотрел на веселые сельские танцы, на

Девушек, убранных цветами, хорошеньких и задорных, на оживленных юношей, на

Раскрасневшихся, подгулявших стариков. Ребятишки резвились, старухи,

Посмеиваясь, вели между собой беседу. Вокруг стоял веселый шум, радость

Словно приукрасила и платья и расставленные столы. У площади и церкви был

Праздничный вид; казалось, что крыши, окна, двери тоже принарядились. Как

Всем умирающим, Рафаэлю был ненавистен малейший шум, он не мог подавить в

Себе мрачное чувство, ему захотелось, чтобы скрипки умолкли, захотелось

Остановить движение, заглушить крики, разогнать этот наглый праздник. С

Сокрушенным сердцем он сел в экипаж. Когда же он снова взглянул на площадь,

То увидел, что веселье словно кто-то спугнул, что крестьянки разбегаются,

Скамьи опустели. На подмостках для оркестра один только слепой музыкант

Продолжал играть на кларнете визгливую плясовую. В этой музыке без танцоров,

В этом стоящем под липой одиноком старике с уродливым профилем, со

Всклокоченными волосами, одетом в рубище, было как бы фантастически

Олицетворено пожелание Рафаэля. Лил потоками дождь, настоящий июньский

Дождь, который внезапно низвергается на землю из насыщенных электричеством

Туч и так же неожиданно перестает. Это было настолько естественно, что

Рафаэль, поглядев, как вихрь несет по небу белесоватые тучи, и не подумал

Взглянуть на шагреневую кожу. Он пересел в угол кареты, и вскоре она снова

Покатила по дороге.

На другой день он был уже у себя дома, в своей комнате, возле камина.

Он велел натопить пожарче, его знобило. Ионафан принес письма. Все они были

От Полины. Он не спеша вскрыл и развернув первое, точно это была

обыкновенная повестка сборщика налогов. Он прочитал начало:

"Уехал! Но ведь это бегство, Рафаэль. Как же так?

Никто не может мне сказать, где ты. И если я не знаю, то кто же тогда

знает? "

Не пожелав читать дальше, он холодно взял письма и, бросив их в камин,

Тусклым, безжизненным взглядом стал смотреть, как огонь пробегает по

Надушенной бумаге, как он скручивает ее, как она отвердевает, изгибается и

Рассыпается на куски.

На пепле свернулись полуобгоревшие клочки, и на них еще можно было

Разобрать то начало фразы, то отдельные слова, то какую-нибудь мысль, конец

Которой был уничтожен огнем, и Рафаэль машинально увлекся этим чтением.

"Рафаэль... сидела у твоей двери... ждала... Каприз... подчиняюсь...

Соперницы... я -- нет!.. твоя Полина любит... Полины, значит, больше нет?..

Если бы ты хотел меня бросить, ты бы не исчез так... Вечная любовь...

Умереть... "

От этих слов в нем заговорила совесть -- он схватил щипцы и спас от

Огня последний обрывок письма.

"... Я роптала, -- писала Полина, -- но я не жаловалась, Рафаэль!

Разлучаясь со мной, ты, без сомнения, хотел уберечь меня от какого-то горя.

Когда-нибудь ты, может быть, убьешь меня, но ты слишком добр, чтобы меня

Мучить. Больше никогда так не уезжай. Помни: я не боюсь никаких мучений, но

Только возле тебя. Горе, которое я терпела бы из-за тебя, уже не было бы

Горем, -- в сердце у меня гораздо больше любви, чем это я тебе показывала. Я

Могу все вынести, только бы не плакать вдали от тебя, только бы знать, что

ты... "

Рафаэль положил на камин полуобгоревшие обрывки письма, но затем снова

Кинул их в огонь. Этот листок был слишком живым образом его любви и роковой

Его участи.

-- Сходи за господином Бьяншоном, -- сказал он Ионафану.