Валантен проводил Полину до дому и вернулся с самым радостным чувством

Какое здесь, на земле, может испытать и вынести человек. Когда же он сел в

Кресло подле огня, думая о внезапном и полном осуществлении своих мечтаний,

Мозг его пронзила холодная мысль, как сталь кинжала пронзает грудь; он

Взглянул на шагреневую кожу, -- она слегка сузилась. Он крепко выругался на

родном языке, без всяких иезуитских недомолвок андуйлетской аббатисы[*], откинулся на спинку кресла и устремил неподвижный,

Невидящий взгляд на розетку, поддерживавшую драпри.

-- Боже мой! -- воскликнул он. -- Как! Все мои желания, все... Бедная

Полина!

Он взял циркуль и измерил, сколько жизни стоило ему это утро.

-- Мне осталось только два месяца! -- сказал он. Его бросило в холодный

Пот, но вдруг в неописуемом порыве ярости он схватил шагреневую кожу и

крякнул:

-- Какой же я дурак!

С этими словами он выбежал из дому и, бросившись через сад к колодцу,

Швырнул в него талисман.

-- Что будет, то будет... -- сказал он. -- К черту весь этот вздор!

Итак, Рафаэль предался счастью любви и зажил душа в душу с Полиной. Их

Свадьбу, отложенную по причинам, о которых здесь не интересно рассказывать,

Собирались отпраздновать в первых числах марта. Они проверили себя и уже не

Сомневались в своем чувстве, а так как счастье обнаружило перед ними всю

Силу их привязанности, то и не было на свете двух душ, двух характеров,

Более сроднившихся, нежели Рафаэль и Полина, когда их соединила любовь. Чем

Больше они узнавали друг друга, тем больше любили: с обеих сторон -- та же

Чуткость, та же стыдливость, та же страсть, но только чистейшая, ангельская

Страсть; ни облачка на их горизонте; желания одного -- закон для другого.

Оба они были богаты, могли удовлетворять любую свою прихоть --

Следовательно, никаких прихотей у них не было. Супругу Рафаэля отличали

Тонкий вкус, чувство изящного, истинная поэтичность; ко всяким женским

Безделушкам она была равнодушна, улыбка любимого человека ей казалась

Прекраснее ормузского жемчуга, муслин и цветы составляли богатейшее ее

Украшение. Впрочем, Полина и Рафаэль избегали общества, уединение

представлялось им таким чудесным, таким живительным! Зеваки ежевечерне

Видели эту прекрасную незаконную чету в Итальянском театре или же в Опере.

Вначале злоязычники прохаживались на их счет в салонах, но вскоре

Пронесшийся над Парижем вихрь событий заставил забыть о безобидных

Влюбленных; к тому же ведь была объявлена их свадьба. Это несколько

Оправдывало их в глазах блюстителей нравственности; да и слуги у них

Подобрались, против обыкновения, скромные, -- таким образом, за свое счастье

Они не были наказаны какими-либо слишком неприятными сплетнями.

В конце февраля, когда стояли довольно теплые дни, уже позволявшие

Мечтать о радостях весны, Полина и Рафаэль завтракали вместе в небольшой

Оранжерее, представлявшей собой нечто вроде гостиной, полной цветов; дверь

Ее выходила прямо в сад. Бледное зимнее солнце, лучи которого пробивались

Сквозь редкий кустарник, уже согревало воздух. Пестрая листва деревьев, купы

Ярких цветов, причудливая игра светотени -- все ласкало взор. В то время как

Парижане еще грелись возле унылых очагов, эти юные супруги веселились среди

Камелий, сирени и вереска. Их радостные лица виднелись над нарциссами,

Ландышами и бенгальскими розами. Эта сладострастная и пышная оранжерея была

Устлана африканской циновкой, окрашенной под цвет лужайки. На обитых зеленым

Тиком стенах не было ни пятнышка сырости. Мебель была деревянная, на вид

Грубоватая, но прекрасно отполированная и сверкавшая чистотой. Полина

Вымазала в кофе мордочку котенка, присевшего на столе, куда его привлек

Запах молока; она забавлялась с ним, -- то подносила к его носу сливки, то

Отставляла, чтобы подразнить его и затянуть игру; она хохотала над каждой

Его ужимкой и пускалась на всякие шутки, чтобы помешать Рафаэлю читать

Газету, которая и так уже раз десять выпадала у него из рук. Как все

Естественное и искреннее, эта утренняя сцена дышала невыразимым счастьем.

Рафаэль прикидывался углубленным в газету, а сам украдкой посматривал на

Полину, резвившуюся с котенком, на свою Полину в длинном пеньюаре, который

Лишь кое-как ее прикрывал, на ее рассыпавшиеся волосы, на ее белую ножку с

Голубыми жилками в черной бархатной туфельке. Она была прелестна в этом

домашнем туалете, очаровательна как фантастические образы Вестолла[*], ее можно было принять и за девушку и за женщину, скорее

Даже за девушку, чем за женщину; она наслаждалась чистым счастьем и познала

Только первые радости любви. Едва лишь Рафаэль, окончательно погрузившись в

Тихую мечтательность, забыл про газету, Полина выхватила ее, смяла, бросила

Этот бумажный комок в сад, и котенок побежал за политикой, которая, как

Всегда, вертелась вокруг самой себя. Когда же Рафаэль, внимание которого

Было поглощено этой детской забавой, возымел охоту читать дальше и нагнулся,

Чтобы поднять газету, каковой уже не существовало, послышался смех,

Искренний, радостный, заливчатый, как песня птицы.

-- Я ревную тебя к газете, -- сказала Полина, вытирая слезы,

Наши рекомендации