Валантен проводил Полину до дому и вернулся с самым радостным чувством
Какое здесь, на земле, может испытать и вынести человек. Когда же он сел в
Кресло подле огня, думая о внезапном и полном осуществлении своих мечтаний,
Мозг его пронзила холодная мысль, как сталь кинжала пронзает грудь; он
Взглянул на шагреневую кожу, -- она слегка сузилась. Он крепко выругался на
родном языке, без всяких иезуитских недомолвок андуйлетской аббатисы[*], откинулся на спинку кресла и устремил неподвижный,
Невидящий взгляд на розетку, поддерживавшую драпри.
-- Боже мой! -- воскликнул он. -- Как! Все мои желания, все... Бедная
Полина!
Он взял циркуль и измерил, сколько жизни стоило ему это утро.
-- Мне осталось только два месяца! -- сказал он. Его бросило в холодный
Пот, но вдруг в неописуемом порыве ярости он схватил шагреневую кожу и
крякнул:
-- Какой же я дурак!
С этими словами он выбежал из дому и, бросившись через сад к колодцу,
Швырнул в него талисман.
-- Что будет, то будет... -- сказал он. -- К черту весь этот вздор!
Итак, Рафаэль предался счастью любви и зажил душа в душу с Полиной. Их
Свадьбу, отложенную по причинам, о которых здесь не интересно рассказывать,
Собирались отпраздновать в первых числах марта. Они проверили себя и уже не
Сомневались в своем чувстве, а так как счастье обнаружило перед ними всю
Силу их привязанности, то и не было на свете двух душ, двух характеров,
Более сроднившихся, нежели Рафаэль и Полина, когда их соединила любовь. Чем
Больше они узнавали друг друга, тем больше любили: с обеих сторон -- та же
Чуткость, та же стыдливость, та же страсть, но только чистейшая, ангельская
Страсть; ни облачка на их горизонте; желания одного -- закон для другого.
Оба они были богаты, могли удовлетворять любую свою прихоть --
Следовательно, никаких прихотей у них не было. Супругу Рафаэля отличали
Тонкий вкус, чувство изящного, истинная поэтичность; ко всяким женским
Безделушкам она была равнодушна, улыбка любимого человека ей казалась
Прекраснее ормузского жемчуга, муслин и цветы составляли богатейшее ее
Украшение. Впрочем, Полина и Рафаэль избегали общества, уединение
представлялось им таким чудесным, таким живительным! Зеваки ежевечерне
Видели эту прекрасную незаконную чету в Итальянском театре или же в Опере.
Вначале злоязычники прохаживались на их счет в салонах, но вскоре
Пронесшийся над Парижем вихрь событий заставил забыть о безобидных
Влюбленных; к тому же ведь была объявлена их свадьба. Это несколько
Оправдывало их в глазах блюстителей нравственности; да и слуги у них
Подобрались, против обыкновения, скромные, -- таким образом, за свое счастье
Они не были наказаны какими-либо слишком неприятными сплетнями.
В конце февраля, когда стояли довольно теплые дни, уже позволявшие
Мечтать о радостях весны, Полина и Рафаэль завтракали вместе в небольшой
Оранжерее, представлявшей собой нечто вроде гостиной, полной цветов; дверь
Ее выходила прямо в сад. Бледное зимнее солнце, лучи которого пробивались
Сквозь редкий кустарник, уже согревало воздух. Пестрая листва деревьев, купы
Ярких цветов, причудливая игра светотени -- все ласкало взор. В то время как
Парижане еще грелись возле унылых очагов, эти юные супруги веселились среди
Камелий, сирени и вереска. Их радостные лица виднелись над нарциссами,
Ландышами и бенгальскими розами. Эта сладострастная и пышная оранжерея была
Устлана африканской циновкой, окрашенной под цвет лужайки. На обитых зеленым
Тиком стенах не было ни пятнышка сырости. Мебель была деревянная, на вид
Грубоватая, но прекрасно отполированная и сверкавшая чистотой. Полина
Вымазала в кофе мордочку котенка, присевшего на столе, куда его привлек
Запах молока; она забавлялась с ним, -- то подносила к его носу сливки, то
Отставляла, чтобы подразнить его и затянуть игру; она хохотала над каждой
Его ужимкой и пускалась на всякие шутки, чтобы помешать Рафаэлю читать
Газету, которая и так уже раз десять выпадала у него из рук. Как все
Естественное и искреннее, эта утренняя сцена дышала невыразимым счастьем.
Рафаэль прикидывался углубленным в газету, а сам украдкой посматривал на
Полину, резвившуюся с котенком, на свою Полину в длинном пеньюаре, который
Лишь кое-как ее прикрывал, на ее рассыпавшиеся волосы, на ее белую ножку с
Голубыми жилками в черной бархатной туфельке. Она была прелестна в этом
домашнем туалете, очаровательна как фантастические образы Вестолла[*], ее можно было принять и за девушку и за женщину, скорее
Даже за девушку, чем за женщину; она наслаждалась чистым счастьем и познала
Только первые радости любви. Едва лишь Рафаэль, окончательно погрузившись в
Тихую мечтательность, забыл про газету, Полина выхватила ее, смяла, бросила
Этот бумажный комок в сад, и котенок побежал за политикой, которая, как
Всегда, вертелась вокруг самой себя. Когда же Рафаэль, внимание которого
Было поглощено этой детской забавой, возымел охоту читать дальше и нагнулся,
Чтобы поднять газету, каковой уже не существовало, послышался смех,
Искренний, радостный, заливчатый, как песня птицы.
-- Я ревную тебя к газете, -- сказала Полина, вытирая слезы,