Из письма к Ф. Д. Остроградскому. Дорогой Федор Дмитриевич!

2 марта 1930

Ницца

Дорогой Федор Дмитриевич!

Я не могу написать обстоятельного письма, которое бы хотелось написать. Я занят большой работой по "Отелло". Она очень сложная и берет все мои силы. Поэтому пишу коротко, чтоб ответить сразу на все вопросы.

1) После долгих размышлений и внутренней борьбы я решил отстраниться от участия в постановке "Петушка". За тысячи верст нельзя режиссировать. Такая работа кончается недоразумениями и задержками. Поэтому не вхожу в вопрос распределения ролей. Это дело тех, кто возьмется за постановку. Кроме того, я уже высказал в предыдущем письме свои взгляды, большего прибавить не могу.

2) Письмо общего собрания меня очень удивило -- это называется: с больной головы на здоровую. Если не ошибаюсь, два года тому назад я внес предложение о постановке новой оперы -- современной. Долго объяснял о том, что наша студия отстает. Но так как постановка новых вещей -- дело рискованное, а мы в то время рисковать не могли, то я хотел устроить особого рода и стиля спектакли нового искусства в Моцартовском зале¹. После долгой работы и исканий с В. М. Беляевым и Стейнрос² был выработан репертуар из нескольких опер, распределены роли, и я составил первый черновой проект постановки. Но, как всегда, Художественный совет или кто другой -- замяли мой проект, которым я было загорелся.

Теперь, по прошествии нескольких лет, меня убеждают в том, что нужна современная опера. Раз что она есть и театр может рисковать -- чего же лучше. Нужно только радоваться. Поставить новую оперу не в пример легче, чем обновить старую. Если же опера будет иметь успех, то для театра это огромный козырь. Весь вопрос в ее художественной ценности. О политической стороне не говорю, так как, раз что Совет ее утвердил -- значит, она отвечает требованиям.

3) Меня вновь спрашивают о составе труппы и о хоровом вопросе³. Десять лет существования театра я твержу одно и то же. Идеал -- чтоб все были певцы, отвечающие высоким требованиям театра, хорошие актеры -- и пели и соло и в хору. От этого с каждым годом мы отходим все дальше и дальше. Совсем недавно был набран хор. Пусть ответят по совести -- все певцы и хористы могут петь сольные партии и ответить все более и более возрастающим художественным запросам к нашему театру со стороны критики, зрителей и начальства?

Чтоб вернуться к основному принципу, придется добрую половину участников дела сократить и набирать других.

Ввиду всех этих соображений я все время твердил, что у нас есть хорошие певцы, хорошие оперные актеры с маленькими голосами. Для них надо в том же Моцартовском зале ставить оперы более легкие. Другого исхода нет. Впрочем, есть еще исход, о котором я говорил не раз. Чтоб быть хорошим оперным артистом, надо [иметь], конечно, не только голос, но и умение, культуру. Те, у кого маленькие голоса, должны брать техникой и искусством. Такой певец будет слышен и нужен везде, и в большом и в малом помещении. Может быть, такие артисты уже выработались у нас, но так как за их развитием недостаточно следят, то они прозябают в хору?! Это, конечно, недопустимо. Проверка должна быть более частая и основательная. От всех этих моих прежних предложений, затертых и положенных под сукно, я не отрекаюсь и сейчас.

4) Не забываю и еще одного предложения, которое тоже осталось затертым, а именно: если хотят, чтоб театр ставил несколько опер в год, -- необходимо, чтоб одновременно репетировалось не менее трех опер. Наше искусство в том, что оно очень долго варится в котле. Халтура, к которой мы теперь переходим, никаким образом не вяжется с "системой". Начать "Пиковую даму" прошлой весной и играть ее в январе для нашего дела -- халтура. Нового и подлинного искусства за этот срок не сделаешь. Пора бы театру сознать эту простую истину. Минимальный срок для постановки -- год упорной работы.

Если б в прошлом году послушались меня, то теперь у нас было бы уже на мази три оперы. А теперь?! Кончили "Пиковую даму" и начали думать о том, что будут ставить дальше. Классический репертуар надо иметь и постоянно репетировать. Явилась современная хорошая опера -- отставить все заготовки классических вещей и переходить к современной.

Но пока этой современной оперы не является, какой же смысл сидеть у моря и ждать погоды, пока вся труппа скучает и брюзжит без новой работы? При таком ведении дела, конечно, мы растеряем всех певцов с хорошими голосами.

5) Еще раз напоминаю, что без легких опер, дающих хору отдых, мы не обойдемся. В будущем эта ошибка будет стоить нам дорого.

6) Гамбургский директор оперного театра обратился ко мне с просьбой привезти нашу оперу в этом году на конгресс артистов, который там назначен. Узнав, что я по болезни ехать не могу, он откладывает свой ангажемент до будущего года. Кроме того, ко мне обратились с просьбой приехать с оперой на Парижскую выставку в будущем июне месяце 1931 г. Я не могу начинать разговаривать по этому делу, пока не буду знать мнение нашего начальства. Желает ли оно таких гастролей.

...Вот, кажется, и все.

Только что получил телеграмму об успехе "Пиковой дамы". Радуюсь, поздравляю и жду с нетерпением письма⁴.

Кланяюсь всем и желаю всего самого хорошего.

Ваш К. Станиславский

2-III --930

203*. Б. И. Вершилову

Начал давно, кончил 9 -- III. 930

Ницца

9 марта 1930

Дорогой Борис Ильич.

Прежде всего спасибо большое за Ваше милое, обстоятельное и интересное письмо. Другое прощение прошу за опоздание. Моя корреспонденция сильно запущена, а мой единственный помощник -- Игорь -- захворал и сильно переутомился с работой над "Отелло".

Кроме Вас и Остроградского, ни один человек не написал мне о "Пиковой даме", никто не прислал рецензий. Единственно, что я знаю, это сообщение во французских и (говорят) в немецких газетах о том, что "Пиковая дама" прошла в театре Станиславского и успеха не имела (на основании статьи в "Известиях"),

Вот что обратило на себя внимание в Вашем письме. Мне показалось, что критерий при суждении о ваших работах понизился: для нас, мол, и это хорошо, лучше мы не сможем, а вот приедет К. С. и все поправит.

Правильно ли это теперь, когда, того гляди, старики все сойдут на покой и вам, более молодым, придется взваливать на свои плечи все дело и нести его с умением и достоинством.

Ясно, что мы с Владимиром Ивановичем¹ работаем последние годы, что так работать, как раньше, мы не можем. Нам по силам лишь передать вам то, что знаем. Но это можно сделать при огромном усилии с вашей стороны: брать от нас все, что можно. Вы должны за этот короткий срок научиться ставить хорошо. Главные основы для этого найдены. Надо только их усвоить. Этого сознания в нашей студии нет совсем, и его несколько больше среди молодежи МХТ. И Вы, как мне кажется, делаете такую же ошибку, как и все.

Познали ли Вы "систему" так, как можете ее познать? А основы нашего оперного дела, которые усвоить легче, т. е. систему в музыке, ритмо-темп, дикцию и пр., -- усвоили ли Вы ее?

А ведь на Вас, как на моем заместителе, лежит обязанность не только крепко знать все это, но и следить за тем, чтоб эти основы с каждым часом, с каждой минутой все больше и больше крепли в оперном деле. Крепнут ли они? Стоите ли Вы на страже их? Требуете ли Вы, боретесь ли за них -- беспощадно, без всяких уступок, именно теперь, когда меня нет и наш театр наводнили новые элементы другого, чуждого нам направления. Вот, например, простые, самые элементарные вопросы. "Система" требует выносить в себе должный срок каждую роль. Срок этот долог. Не меньше года. Скажут -- мы так и делаем, ставим по одной опере в год. Значит, вынашиваем роли, сколько нужно. Нет. Это не значит. У нас берутся за оперу, начинают ее зубрить музыкально. Зазубривают неправильно, не разобрав сути. Потом -- передышка в несколько месяцев. Что, за это время роль растет и зреет? Да, зреет, но совсем не в том направлении, в котором нужно. Артист сживается с неправильным. Приходит следующий сезон. Начинают пороть горячку, забывая при этом, что теперь уже предстоит двойная работа -- вытравить старое и заладить по-новому. Но где тут! Дай бог поспеть как-нибудь. "Как умеем", "а там К. С. поправит". Иначе -- дефицит, Главискусство и т. д. Неправильно. Мы должны и ставить две, три оперы в год, и дать им дозревать, и сделать так, чтоб все актеры были заняты. Для этого надо иначе составлять репертуар, распределять роли не одной, а трех опер сразу и репетировать их год. Если б поступили так в прошлом году, то у нас теперь были бы заделаны и "Севильский" и "Риголетто". А без них -- Вы сорвете голоса у певцов при ежедневных спектаклях.

Все это я пишу Вам для чего? Вы собираетесь уходить из МХТ и целиком переходить в Оперную студию. Нам очень нужен такой человек, который с корнями ушел бы в наше дело, для того чтоб художественно проводить все то, о чем я писал вна предыдущих страницах этого письма. Если Вы прониклись всем тем, что я только что сказал, если Вы горите этим и рветесь в бой вместе со мной -- другого помощника себе я бы и не желал. Если же нет -- то Вы на это дело не годитесь и Вам уходить из МХТ было бы безумием. Уйти из него легко, но вернуться -- невозможно. МХТ падает, но пока лучшего нет ни в России, ни за границей.

Поэтому вот мой совет. Пока отложить вопрос до моего возвращения. Я посмотрю, в каком положении Оперный театр, насколько Вы сохранили его основы. Тогда и решим этот важный для нас обоих вопрос.

О "Петушке" я подробно писал Остроградскому, как директору ². В двух словах мое мнение таково, что я могу сильно задержать постановку. Здесь, не зная оперы и музыки, я ничего не могу делать. Могу только начать работу после возвращения. Но, вероятно, Вам нужно к лету иметь все макеты, чтоб сделать летом декорации и монтировку. Этого я сделать не смогу. Ставить же свою фамилию на афишу, если все основы художественной стороны дела не выполнены до самого конца, ябольше не хочу. Я решил давать свое имя только в том случае, если мне дадут возможность сделать то, что я считаю нужным. Прикрывать грехи я больше не буду. Напротив. Я намереваюсь при приезде снять свое имя с тех афиш, которые возвещают о спектаклях, с постановкой которых я не согласен. Если нужен мой совет, -- с удовольствием. Но постановку могу делать только от начала и до конца.

В виде совета (не обязательного, но желательного) прилагаю Вам чертеж для 1-го акта оперы "Лед и сталь" ³. Это очень трудный по планировке акт. Нужно заготовить много планов. Иначе может получиться опасное однообразие. В прилагаемом плане много планов: А, б, Б, В (из-за забора и на деревьях), Г, Д (кроме того, отдельные места в Е и Ж).

Кажется, написал все.

В заключение все-таки должен признать, что театр проявил себя в трудный момент. Второй год он выходит из очень тяжелого положения. В этом году особенно трудно было с тем положением, которое создалось: ставить "Пиковую даму" без Германа. Но театр обрел своего Германа, имел успех, делает сборы⁴. И это, конечно, должно быть поставлено ему и всем его деятелям в очень большой плюс. Это доказывает его жизнеспособность. Что он вырастил новых режиссеров -- это новые его плюсы. Со всеми этими победами я Вас от души поздравляю, так же как и всех студийцев, и в первую очередь, конечно, режиссеров, музыкантов, оркестрантов и проч.

Но обстоятельства требуют не только побеждать, но и итти быстро вперед в своем искусстве.

Обнимаю Вас. Поцелуйте ручку жене. Я написал за это время второй том, т. е. "Работа над собой. Переживание". Приступаю к третьему тому: "Работа над собой. Воплощение" ⁵.

Ваш К. Станиславский.

Раз что нашелся среди хора хороший тенор, может быть, найдутся и другие голоса и актеры. Надо сделать очень тщательный просмотр. Стыдно будет, если прозеваем талант и он уйдет в другой театр.

Простите, что не перечитываю письма. Спешу.

Ф. Д. Остроградскому

15 марта 1930

Ницца

Дорогой Федор Дмитриевич!

Прилагаю квитанцию на посланную мною поздравительную телеграмму в ответ на Вашу. Через довольно долгий срок я получаю прилагаемое извещение о том, что моя телеграмма не доставлена. Я вновь посылаю с требованием ее доставки, так как адрес дан правильный. До сих пор ответа нет. Посылать новую телеграмму было бы теперь смешно. Дорого яичко к празднику. Поэтому я пишу это письмо и поздравляю всех -- дирекцию, режиссеров, Владимира Сергеевича как руководителя, Б. Э. Хайкина, всех артистов, весь оркестр, администраторов, монтировочный и сценический персонал, рабочих -- словом, всех, всех и всех¹. Ждал обещанного Вами письма, но не получал его. Кроме обстоятельного письма от Б. И. Вершилова, ни от кого не имею никаких сведений о спектакле, ни рецензий. Поблагодарите очень Бориса Ильича за его письмо. Отвечу ему, но не скоро, так как я завален спешной работой по "Отелло", с которой страшно запаздываю. Ни на что другое сейчас не хватает ни сил, ни времени.

Если хотите сохранить театру очень нужного ему и мне деятеля, убедите брата, чтоб он поехал отдохнуть в ЦКБ². После такой работы и волнения -- это необходимо.

Пришлите мне репертуар, чтоб иметь хоть какое-нибудь представление о том, что вы играете, и какие оперы шли, и сколько раз, и какие каждая опера делает приблизительные сборы.

Думаю о новых операх и прихожу к такому заключению. Мы не получим хорошей оперы до тех пор, пока не приблизим к самой студии талантливых композиторов. Они не смогут написать для нас подходящую оперу до тех пор, пока не узнают наших принципов. Надо также помочь им и в составлении либретто на современную тему. Опера должна вырабатываться в самом же театре.

Поклон и поздравление всем.

Жму Вашу руку.

К. Станиславский

15 --III--930

Ф. Д. Остроградскому

Март (после 12-го) 1930

Ницца

Дорогой Федор Дмитриевич!

Не мог сразу ответить, так как был сильно отвлечен спешной работой по "Отелло".

Прежде всего -- спасибо Вам большое за Ваше письмо от 12. III 1930. "Пиковая дама" поставлена! Понимаю, что это было очень трудно, и самый этот факт деятельности и жизнеспособности театра -- факт отрадный. О подробностях, т. е. об успехах и ошибках, будем говорить много и долго по моем возвращении.

Смущают меня две вещи: 1) никто не шлет рецензий (не потому ли, что они очень плохи?); 2) почему не присылаете афиши и программы? Вышлите.

С художником промахнулись!¹ Что же делать! Запомним на будущее: какая это важная вещь -- хороший художник. Как их стало мало! Пользуйтесь, пока можно, Головиным, благо он свободен. Намекаю при этом на "Севильского".

Отрадный факт, что вышли победителями из катастрофы с Германом. Это очень хорошо. Скажите от меня Егорову, что его будущее зависит от того, как он теперь, на первых порах, справится с своим успехом. Это самый страшный и опасный момент для начинающего артиста. Сколько их погибло только потому, что не справились с первым успехом, что не было около них опытного человека, который бы их направил и объяснил важность момента для всего будущего. Молодец Мельтцер! Очень радуюсь за Майю Леопольдовну². Предупредите Елену Константиновну³ о намерениях Штейнберга. Вот где погибель молодых артистов! С 75 руб. прямо [на] 450 руб. Как выдержать это баловство? Оно кружит голову и сбивает с толку. Такие антрепренеры, а не руководители большого дела, как Штейнберг, не имеют понятия ни о психологии артиста, ни о том, как выращивать молодых. Вот почему сегодня они дают огромные оклады, а завтра зря выгоняют, потому что у артиста не звучит какая-то нота. Неучи и невежды. Сделайте все, чтобы устроить Егорову квартиру. Она его привяжет, а общежитие оттолкнет от цели.

Радуюсь за успех Романовой, Бителева, Гольдиной, Румянцева. Юницкому скажите от меня, что он только тогда сделается артистом и приобретет опыт, когда не один, а пятьдесят раз скиксует. Это учит лучше всяких уроков. И главное -- не думать во время спектакля, что может случиться несчастье. Иначе наживешь себе трак. Совру -- так совру! Что за беда!⁴

Душевно приветствую и радуюсь, что Авранек у нас. Поздравляю его с новой победой ⁵.

[...] Как Алеша ⁶, как и другие? -- напишите.

То, что Вы об этом не пишете, дурной знак. Другие тоже ни слова мне не пишут о спектакле "Пиковая дама". Тоже, по-моему, плохой знак. Жду с большим нетерпением фотографии. Повторяю: "Севильский" до зарезу необходим при ежедневных спектаклях.

Еще повторяю и настаиваю на одновременной подготовке нескольких опер. Пример -- Художественный театр. Там тоже около двадцати лет не слушали меня и ставили по одной пьесе в год, а теперь? Сколько поставили в этом году?⁷ И это только потому, что там репетируют до семи спектаклей одновременно и прорабатывают их долго, годами.

"Чтобы родить ребенка, надо девять месяцев, а чтобы родить оперу, никак не менее года". Все, что сделано скорее, -- не более как выкидыши и недоноски.

"Золотой петушок". К стыду своему должен сознаться, что я совершенно не знаю оперы, если не считать отдельных мест, которые я знаю понаслышке. Самой оперы я никогда не видел и не слыхал в театре. Могу ли я при таких условиях, сидя в Ницце, направлять постановку?! Нет, это невозможно. Угадывать то, что будет делаться у вас, приноравливаться по чутью; комбинировать на всякие манеры, указывать исполнителям, не видя их, -- невозможно издали. Делать же мизансцену по либретто, не зная музыки, -- выйдет в результате чепуха. Вы поймите, что в последние годы моей работы в театре, перед тем как кончать карьеру, -- я имею право не делать чепухи. Поэтому я могу ставить [только] с начала и до конца. Прикрывать же своим именем постановку других я больше не буду. Давать свое имя на афишу на те спектакли, в которых не будут проведены принципы искусства, ради которых основан театр (система, ритмо-темпы, дикция и законы речи и проч.), -- тоже не хочу. Только этим я смогу подтянуть падающую художественную сторону дела. Я мог бы ставить "Петушка" только в том случае, если б работа началась после моего возвращения. Пусть музыкально проходят оперу, но под непосредственным наблюдением за дикцией Владимира Сергеевича⁸, так как, если приготовят с ошибками, -- исправлять их задним числом я не буду. Приехав, я неоднократно прослушаю оперу и только после этого смогу начать думать об ее постановке, т. е. о художнике, планировке, толковании ролей и проч.

Теперь рассчитаем, когда же это выйдет? Допустим, что я приеду в сентябре. Вернусь я не таким, каким был раньше, а, как доктора выражаются, с раненым сердцем. Я могу ослабнуть с дороги. Потом придется присмотреться и по Художественному театру, и по опере, и по дому, и, вероятно, набежит много всяких непредвиденных дел. Таким образом, пока я примусь за дело, пройдет неделя, другая. Только с конца сентября или в начале октября я примусь за работу.

Как-нибудь, на срок, халтурить -- я не буду, да и по здоровью -- я не смогу более. Если придется торопиться, я должен буду отказаться от такой работы.

Это не значит, конечно, что я буду зря терять время. Вы знаете, что я не люблю толочься на месте во время работы. Но выпускать неготовую вещь я тоже не стану. Это право я заслужил своей долгой работой в театре. Я выпущу только тогда, когда постановка созреет.

Это я обязан сделать, и вот почему. Ничто не портит так: молодых актеров и не деморализует дело, как роли и пьесы, не поставленные на правильные рельсы. Когда это сделано хорошо, актер сам собой растет. В противном случае он сам собой падает, идет назад.

Много лет (два года и больше) прошло с тех пор, как я не работал со студийцами. Я знаю, что есть опытные руководители, которые знают свое дело. Знаю, что они старались удерживать нашу линию. Тем не менее я убежден, что выверять ее придется очень сильно. Я должен это сделать, иначе дело покатит вниз. Нужна теперь во всех смыслах строгая, без всяких уступок, верная нашим традициям постановка, с самыми строжайшими к ней требованиями. Вот чего ждут от меня артисты и; дело. Вот что им до крайности необходимо, чтобы критерий суждения и требования не упал слишком низко. Если этого сделать нельзя, я не должен браться за дело. Если в этом дело не нуждается, мне нечего делать в нем, и [я] должен уходить из него. "Петушок" -- одна из тех опер, которая может поднять художественный уровень театра. Вот почему я за него хватался. Но из этого следует, что тем менее я могу в ней халтурить.

Что же вам делать? Если вы ждать меня не можете -- передавайте другим. Пусть ставят самостоятельно ее. Это и легче и правильнее. Вот почему я не могу теперь ни назначить художника, ни распределять роли. Если нужен мой совет по части художественной стороны, т. е. высказать мое мнение (в самых общих чертах, так как я оперы не знаю), я, конечно, с радостью сделаю. Большего, сидя здесь, вдали, -- не смогу сделать издали.

"Лед и сталь" прочел. Что же, надо ее ставить! О музыке судить, конечно, не смогу. Если она мудреная, мне придется ее объяснить, и только тогда я буду ориентироваться. Если бы пришлось ставить "Петушка", я бы, конечно, охотно работал и с Владимиром Сергеевичем, и с Павлом Ивановичем ⁹, и Жуковым. Режиссеры нам нужны. Если Турмачев имеет данные, от души его приветствую. Если же данных нет -- первый буду против него.

Вопрос с поездкой надо решать принципиально сейчас. Если нельзя, придется на этот раз отказаться. Постараюсь сделать так, чтоб не отбило охоты делать нам предложения¹⁰.

По поводу сокращения расходов Леонтьевского дома -- замечательно. Очень хорошо.

Я должен уезжать из дома на мою ненавистную мне квартиру по многим причинам. Во-первых, дорого. Мне она обходится свыше трех тысяч (из жалованья театра). Во-вторых, нельзя занимать две квартиры¹¹. [...] Больше всего меня, конечно, смущает вопрос, как произвести переезд на ходу, т. е. во время сезона и занятий, не утомив при этом больного сердца.

Да. Это вопрос, конечно, важный, а именно: вопрос репетиций. У меня в новой квартире репетировать нельзя, а по-видимому, как бы я ни поправился, холод будет оказывать на меня большое влияние, и во время больших морозов мне не позволят выходить. При малейшей простуде, которая для меня -- яд, меня тоже будут держать дома. Полагаю, что первую часть сезона япросижу еще в Леонтьевском. Поэтому запаситесь дровами на мою долю. Сразу переехать я не смогу.

Деление труппы на солистов и хор.

Этот вопрос откладываю до следующего письма, иначе придется очень долго задержать то, что уже написано. Посылаю, а остальное пошлю вдогонку через некоторое время.

Всем привет и поклон.

Ваш К. Станиславский

Л. М. Леонидову

18 марта 1930 (почт. шт.)

Ницца

Дорогой Леонид Миронович!

Ниже перечисляю письма, полученные от Вас. Спасибо Вам большое, огромное за них. Вы -- единственный человек в Москве, который меня не забывает в последнее время и, несмотря на перегруженность в работе, держит меня в курсе того, что делается. Рипси опять замолчал и не шлет ничего -- ни рецензий о "Чикаго"¹, ни каких-нибудь сведений о "Пиковой даме", ни рецензий о ней. Оперный театр тоже молчит. Мне же, человеку с возбужденной фантазией, это очень тяжело. Тем большее спасибо Вам. Не сердитесь на меня за то, что я Вам не отвечаю на каждое Ваше письмо. Это я делаю не потому, что не хочу, а потому, что не хватает сил. Я бросил книгу, все, и только занимаюсь одним "Отелло" -- столько, сколько хватает сил. Игорь тоже работает сколько может, так как и он больной, и у него свой режим, а ему приходится все мои мизансцены писать в двух экземплярах. Один для Москвы, а другой остается здесь на случай пропажи. Сегодня выслал Вам "Комнату Дездемоны" ("Платок"). (Перед этим, за несколько дней, послал "Кабинет" и "Башню" ².)

Сегодня, в Вашем письме, с грустью узнаю, что "Платок" идет в кабинете. Таким образом нарушается вся линия дня, которая так необходима пьесе.

Да! Это большое падение театра! Раз что он позволяет себе ставить в таких условиях "Отелло"! Классические пьесы имеют теперь единственный смысл при образцовой постановке. Не надо забывать, что мы ставим не для Москвы, а для всего света! Здесь все знают, за всем следят. Иностранец же, приезжающий в Москву, идет смотреть не современную пьесу, а "Отелло". По нем он будет судить об успехах и ошибках театра. Классический репертуар, особенно такой, как Шекспир, -- это показательный для репутации театра, для заграницы. Теперь это очень важно для нас. Завоевать известность очень трудно, а потерять ее -- одна минута. Два-три серьезных провала на весь свет, и заговорят совсем иначе, чем теперь. Сидя в Москве, не имеем представления о том, какое значение имеет наш театр за границей. Единственный оазис искусства, иначе не называют нашего театра. У меня бывает Жемье³ (он болен и -- здесь), и от него я многое узнаю по поводу нашего театра и его влияния. Даже французы знают все о нем. Мы недостаточно оценили тот факт, что с упадком нашего театра кончается традиция актерской игры. Это именно так! Как это ни странно! Да что! Не только Художественный театр. Но послушали бы Вы, что говорится о моей опере! Прямо ушам не веришь. И вдруг, после всего этого -- халтура.

Покаюсь Вам, что при такой постановке и отношении дирекции к спектаклю я бы с большей охотой снял свое имя с афиши. Не делаю этого только из-за Вас, Москвина и Качалова. Раз что Вы меня уговариваете, значит, можно ставить; но если приходится делать те перемены, о которых Вы пишете, -- значит, это уже не мой план постановки⁴. В нем последовательная линия дня имеет первенствующее значение. Нарушив ее (хотя бы картиной "Платок", перенесенной в кабинет, на следующий день после "Башни"), теряете весь смысл "Подвала". Последний нужен только тогда, когда Отелло под впечатлением того, что платок пропал и Дездемона виновна, пошел с отчаяния сам не знает куда. Шел, шел по лестнице и попал в подвал -- сел на ступень, просидел всю ночь, не замечая даже того, что крысы бегают по нем. Вот в таком настроении узнать или, вернее, увидать, что платок очутился у Кассио, -- вот от этого, под свежим впечатлением, закричит, что "Я бы хотел убивать его девять" раз!!"

Если же все это происходит на следующий день, после приятной ночи, в кабинетной обстановке, -- все дело меняется. Это уже убийство с заранее обдуманным намерением, и декорация подвала ни к чему. Мало того, это чудачество режиссера, для оригинальности. Я пока буду продолжать писать мизансцену. Но, думается мне, что теперь я даром трачу время. Ведь вы же не сможете выполнить того, что я пишу, при существующей халтуре. Мне же, по правде говоря, эта работа стоит дорого и трудно дается. Напишите откровенно. Если поздно и дело непоправимо, то пусть делается так, как может делаться. Знаю, что Вы страдаете больше меня, и душевно Вам сочувствую и понимаю Ваше ужасное положение! Поэтому хочу поступать так, как Вам лучше. Но... Очень может быть, что мое заявление о снятии меня с афиши будет иметь воздействие. Словом, предоставляю все Вашему усмотрению. Как Вам лучше. Обнимаю Москвина. Спасибо ему, он второй раз меня выручает. Надо бы поставить его на афишу. А может быть, и Качалова. Спасибо и ему ⁵.

От Судакова не ожидал, что он так легко сдастся. Должен был бы вовремя и крепко заявить, что поставить халтурно не согласен. Как жаль бедного Головина. Кипр -- один из его лучших эскизов по письму. Не спрашиваю, почему декорации не вышли. Не виню Гремиславского. Знаю. Он ли не желал бы передать как может лучше Головина. Уговорите его, чтоб когда успокоится и когда пройдут "Толстяки", чтоб постепенно изготовлял "Отелло"⁶. Не верю в то, что мне дадут в будущем-году закончить "Отелло". Что с воза упало, то пропало. Чтобы дирекция пошла на новые расходы, хотя и небольшие!.. Бог даст, и без этого спектакль по одной афише будет привлекать публику, а там набегут новые пьесы. Где же найти время для генеральных репетиций?

А то еще есть средство. Если уже мое имя стоит на афише -- ничего не поделаешь. Может быть, потом, когда спектакль пройдет и меня обругают за чудачество и оригинальничанье в декорациях, тогда можно будет, незаметно, снять мое имя с афиши⁷.

Прочел о том, что Ваша сестра скончалась и что Ваша жена все еще хворает. Это меня искренно опечалило. Бедная она (самый душевный привет!) и бедный Вы. При таких условиях играть такую роль! Это ужасно, и я всем сердцем Вам сочувствую.

Правда ли, что Елена Константиновна назначена в Большой театр? Что же Рипси мне ничего об этом не пишет!⁸ Разве она не понимает, что если это так, то я должен ей написать письмо? А если этого не сделаю, будет большая обида.

Ну... обнимаю Вас крепко. Очень думаю о Вас, чтоб у Вас хватило сил провести всю роль по верным физическим задачам. Остальное -- от Аполлона. Поблагодарите Тарасову⁹ и Синицына за их милые письма. Хотел бы ответить ей таким же милым письмом, а ему -- такой же простыней, какую он мне прислал. Сделаю это, когда руки дотянутся. Пока же еще коротки.

Хотел подтвердить Ваши письма и переписать по числам. Но Игорь унес ключ, где письма. Сделаю это в следующий раз.

Здоровье мое немного лучше. Но у нас очень была больна внучка. Бронхит с коклюшем. Теперь как будто немного лучше. У бедной Елизаветы Львовны также опасно болен ребенок: грипп и ухо.

Погода у нас -- плохая.

Обнимаю и люблю.

Всем поклоны и приветы.

Ваш К. Станиславский

Е. К. Малиновской

28 марта 1930

Дорогая, дорогая Елена Константиновна.

"Радость безме...ерная!" Хотелось бы на слоге "мер" взять самое высокое до, чтоб лучше выразить то чувство, которое я испытал при известии о Вашем назначении¹.

Как это хорошо для бедного, измученного Большого театра!

У него будет теперь родная мать, и он перестанет быть пасынком. Вы не хуже меня знаете, что для того, чтоб ладить с артистами и с искусством, надо их любить и чувствовать.

И любви и чувства у Вас -- хватит. Наш брат всегда сговорится с Вами, потому что Вы -- человек театральный. До сих пор не понимают, что это особая какая-то порода людей, в которых вложено то, без чего нельзя подходить к искусству.

Знаю, что задача перед Вами лежит огромная и трудная: не только поддержать падающее искусство старика Большого театра, но на его обновленных традициях создать новое искусство.

Это нелегко, а как нужно!

Как ясно нам, близко стоящим к искусству и прожившим в нем всю жизнь, что мы подошли к страшному моменту. Как ясно, что оно может или вновь зародиться, или же погибнуть так же, как навсегда и безвозвратно погибли античное искусство, bel canto и проч.

А тут еще поющий и говорящий кино!..

Я утверждаю, что теперь, когда Великий немой запоет, уцелеют только самые первоклассные театры, а все театры второго и тем более третьего сорта должны погибнуть. Я ненавижу кино, но все-таки пойду с большей охотой за двугривенный слушать в кино Шаляпина, Титта Руффо и др. под аккомпанемент Тосканини, чем заурядную банальную оперу не на подлинных, а на выродившихся традициях.

Если пропустить еще только несколько лет, то со старыми традициями надо навсегда проститься, так как тех, кто их знает и хоть частично сохранил, все меньше и меньше.

В тот момент, когда надо кричать молодежи: берите от стариков все, что можете, а научившись петь и ходить по сцене, будем создавать на огромном наследии прошлого совсем новое искусство, -- в этот самый последний момент кричат совсем другое: как можно говорить о прошлом, долой его! отсталость! и прочие "слова". Но... горло, легкие, дыхание, законы музыки, слова и ритма -- одни у старых и у молодых. Без них ничего не сделаем в новом искусстве. Их нужно знать для него. Но именно они-то и уходят навсегда.

Выучите их скорее, и тогда я поручусь, что новое искусство не может не создаться.

Но... за такие слова я признан ретроградом. А между тем как я чувствую свою правоту именно теперь, когда благодаря болезни мне [на] два года пришлось запереться дома и крепко подумать о том, что я сделал, и о том, что дал мне опыт. Пытаясь изложить то, что мне известно, в книге, в системе, в какой-то грамматике, я собрал такой материал, в котором тону и захлебываюсь. Видя его перед собой, я невольно с ужасом восклицаю: Как, и это все погибнет навсегда, для будущего поколения? Как, Театр (с большой буквы), который еще не показал себя в своем блеске и силе, который нужен так для нашего талантливого народа, завянет и уступит место поющей машине?! Что делать? Кому передать, как написать все то, что знаем? А годы идут, а силы уходят!.. Будь я здоровее -- я бы без зова пришел бы помогать Вам. Но... думаю, что мне не много осталось поработать. Если же Вам понадобится в области искусства, т. е. моей специальности, какой-нибудь совет -- я к Вашим услугам, постольку, поскольку у меня на это хватит сил. На заседания меня не зовите, а с глазу на глаз всегда рад говорить с Вами и поделиться чем могу...

Пока я пишу это письмо... мне приходит мысль: а люди! -- где их брать?

Есть в Югославии (в Хорватии или в Сербии) способный и опытный режиссер Гавелла. Недавно он просился к нам в театр. Не знаю -- ответили [ли] ему и что ответили. Я видел одну или две его постановки и нахожу их талантливыми. Все наши актеры, которые были в Загребе, где он тогда служил, видели больше меня, и все от него в восторге (например, Лужский). Быть может, он (Гавелла) Вам будет полезен. У него хорошая и смелая фантазия. Он что-то вроде революционера считается в своем отечестве.

Там ему не дают хода, он бунтует. Поэтому (а может быть, и по другим причинам, за это отвечать и ручаться не могу) его считают на родине беспокойным человеком. Вот все, что мне о нем известно. Большие подробности узнаете от Рипсимэ Карповны Таманцовой. Во время моей болезни Гавелла приезжал в Москву. Я с ним не видался, а говорила за меня с ним Рипсимэ Карповна.

Мысленно обнимаю Вас, люблю и желаю мудрости, сил и бесконечного терпения, энергии и здоровья.

Душево любящий Вас и сердечно преданный

К. Станиславский

Ницца 28--III--1930

208 *. Из письма к Р. К. Таманцовой

Март--апрель 1930

Ницца

...Спасибо большое за отличное сегодняшнее письмо об "Отелло" ¹.

Я в ужасе! Зачем же ставить в таком виде "Отелло"?! При чем тут я и мои мизансцены? Ведь это же безграмотно. Я и взялся-то за "Отелло", чтоб эту безграмотность попробовать исправить, а вышло еще хуже. В чем же новое?! В чем же мизансцена Станиславского? Краснею за себя, когда думаю об этом. Нельзя ли сделать так, чтоб меня незаметно снять с афиши? Пришлите мне афишу и рецензии ("Отелло" и "Пиковой дамы"). Во французских и (говорят) немецких газетах писали, что "Пиковая дама" провалилась. Я ничего не знаю, меня обманывают. Я играю глупую роль, когда не знаю даже того, что делается в моем театре, что знают другие, но не я -- директор театра. Ужасно не люблю глупых ролей. Пришлите же рецензии, откройте карты. Посоветуйтесь с Николаем Афанасьевичем², как сделать так, чтоб снять меня с афиши, не обижая ни Леонидова (понимаю, что он выстрадал), [ни] Москвина (который работал). Но, с другой стороны, зачем же связывать мое имя с халтурой? Бедный Головин³. Не виню Ванечку⁴, так как от него требуют невозможного. Нельзя же халтурить с "Отелло". Какое падение театра!

Итак. 1) Получили ли Вы мое письмо (с Еленой Константиновной)⁵. 2) Другой вопрос, -- Вы не ответили, -- как пересылать книгу? Тем путем, которым Вы советовали, теперь нельзя. Можно ли почтой и как? Мог бы переслать всю книгу, за исключением 1-й главы. 3) Пришлите мне из первой части книги обзоры театров (фарс, оперетка, кафешантан). Мне необходимо для первой главы.

Не говорите Леонидову, что я огорчен. Пусть он пишет мне. А Вы известите, как его здоровье.

209*. Р. К. Таманцовой

23 апреля 1930

Милая Рипси.

Игорь выздоровел, и я теперь могу опять диктовать. Подтверждаю Ваше письмо от 2/IV No 11, а также получение третьей картины, "Сенат". Спасибо и за то, и за другое. Обещанные рецензии об &