Издали заметил своего ученика -- тот сидел у камина. Закутанный в халат с

Крупным узором, усевшись в глубокое мягкое кресло, Рафаэль читал газету.

Крайняя степень меланхолии, которою он, видимо, был охвачен, сказывалась в

Болезненной позе его расслабленного тела, отпечатлелась на лбу, на всем его

Лице, бледном, как чахлый цветок. Какое-то женственное изящество, а также

Странности, свойственные богатым больным, отличали его. Как у хорошенькой

Женщины, руки его были белы, мягки и нежны. Белокурые поредевшие волосы

Утонченно-кокетливо вились у висков. Греческая скуфейка из легкого кашемира

Под тяжестью кисти сползла набок. Он уронил на пол малахитовый с золотом нож

Для разрезания бумаги. На коленях у него лежал янтарный мундштук

великолепной индийской гука, эмалевая спираль которой, точно змея,

Извивалась на полу, и он уже не впивал в себя освежающее ее благоухание.

Общей слабости его юного тела не соответствовали, однако, его глаза;

Казалось, в этих синих глазах сосредоточилась вся его жизнь, в них сверкало

Необычайное чувство, поражавшее с первого взгляда. В такие глаза больно было

Смотреть. Одни могли прочесть в них отчаяние, другие -- угадать внутреннюю

Борьбу, грозную, как упреки совести. Такой глубокий взор мог быть у

Бессильного человека, скрывающего свои желания в тайниках души, или же у

Скупца, мысленно вкушающего все наслаждения, которые могло бы доставить ему

богатство и отказывающего себе в них из страха уменьшить свои сокровища;

Такой взор мог быть у скованного Прометея или же у свергнутого Наполеона,

Когда в 1815 году, узнав в Елисейском дворце о стратегической ошибке

Неприятеля, он требовал, чтоб ему на двадцать четыре часа доверили

командование, и получил отказ. То был взор завоевателя и обреченного! Вернее

Сказать -- такой же взор, каким за несколько месяцев до того сам Рафаэль

Смотрел на воды Сены или же на последнюю золотую монету, которую он ставил

На карту. Он подчинял свою волю, свой разум грубому здравому смыслу старика

Крестьянина, чуть только тронутого цивилизацией за время пятидесятилетней

Его службы у господ. Почти радуясь тому, что становится чем-то вроде

Автомата, он отказывался от жизни для того, чтобы только жить, и отнимал у

Души всю поэзию желаний. Чтобы лучше бороться с жестокой силой, чей вызов он

Принял, он стал целомудренным наподобие Оригена, -- он оскопил свое

Воображение. На другой день после того, как он внезапно получил богатое

Наследство и обнаружил сокращение шагреневой кожи, он был в доме у своего

Нотариуса. Там некий довольно известный врач совершенно серьезно рассказывал

За десертом, как вылечился один чахоточный швейцарец. В течение десяти лет

Он не произнес ни слова, приучил себя дышать только шесть раз в минуту

густым воздухом хлева и пищу принимал исключительно пресную. "Я буду, как

он! " -- решил Рафаэль, желая жить во что бы то ни стало. Окруженный

Роскошью, он превратился в автомат. Когда старик Поррике увидел этот живой

Труп, он вздрогнул: все показалось ему искусственным в этом хилом, тщедушном

Теле. Взгляд у маркиза был жадный, лоб нахмурен от постоянного раздумья, и

Учитель не узнал своего ученика, -- он помнил его свежим, розовым, по юному

Гибким. Если бы этот простодушный классик, тонкий критик, блюститель

Хорошего вкуса читал лорда Байрона, он подумал бы, что увидел Манфреда там,

Где рассчитывал встретить Чайльд-Гарольда.

-- Здравствуйте, дорогой Поррике, -- сказал Рафаэль, пожимая ледяную

Руку старика своей горячей и влажной рукой. -- Как поживаете?

-- Я-то недурно, -- отвечал старик, и его ужаснуло прикосновение этой

Руки, точно горевшей в лихорадке. -- А вы?

-- По-моему, я в добром здравии.

-- Вы, верно, трудитесь над каким-нибудь прекрасным произведением?

-- Нет, -- отвечал Рафаэль. -- Exegi monuroentum... (Памятник я воздвиг

(лат. )). Я, дорогой Поррике, написал свою страницу и навеки простился с

Наукой. Хорошо не знаю даже, где и рукопись.

-- Вы позаботились о чистоте слога, не правда ли? -- спросил учитель.

-- Надеюсь, вы не усвоили варварского языка новой школы, которая воображает,

Что сотворила чудо, вытащив на свет Ронсара?

-- Моя работа -- произведение чисто физиологическое.

-- О, этим все сказано! -- подхватил учитель. -- В научных работах

Требования грамматики должны применяться к требованиям исследования. Все же,

Дитя мое, слог ясный, гармонический, язык Массильона, Бюффона, великого

Расина -- словом, стиль классический ничему не вредит... Но, друг мой, --

Прервав свои рассуждения, сказал учитель, -- я позабыл о цели моего

Посещения. Я к вам явился по делу.

Слишком поздно вспомнив об изящном многословии и велеречивых

Перифразах, к которым привык его наставник за долгие годы преподавания,

Рафаэль почти раскаивался, что принял его, и уже готов был пожелать, чтобы

Тот поскорее ушел, но тотчас же подавил тайное свое желание, украдкой

Взглянув на висевшую перед его глазами шагреневую кожу, прикрепленную к

Куску белой ткани, на которой зловещие контуры были тщательно обведены

Красной чертой. Со времени роковой оргии Рафаэль заглушал в себе малейшие

Прихоти и жил так, чтобы даже легкое движение не пробегало по этому грозному