Публицистическое мастерство чернышевского и добролюбова
В основе публицистики Чернышевского и Добролюбова – высокая идейность, стремление верно служить родине, неподдельный патриотизм. Эти черты имели своим источником творчество Белинского, на идеях которого они воспитывались. Традиции великого критика, его наследие питали творчество публицистов «Современника» 60-х годов. С пристальным вниманием ученого Чернышевский исследовал все, что было связано с деятельностью Белинского. Он, например, изучал содержание номеров «Телескопа» и «Московского наблюдателя», вышедших в то время, когда ведущую роль играл в редакции Белинский. Позже автор «Очерков гоголевского периода русской литературы», оценивая деятельность Белинского, скажет: «Он должен был прежде всего объяснить нам, что такое литература, что такое критика, что такое журнал, что такое поэзия и т.д.»[52]. Беспредельно чтивший Белинского Добролюбов в 1859 г. в связи с выходом первого собрания сочинений критика написал: «...В Белинском наши лучшие идеалы, в Белинском же история нашего общественного развития... Идеи гениального критика и самое имя его – были всегда святы для нас, и мы считаем себя счастливыми, когда можем говорить о нем»[53].
Многое в публицистике Чернышевского и Добролюбова – не только по содержанию, но и по форме, в какой оно воплощалось, – прямо идет от Белинского. Это, прежде всего, тенденциозность в отстаивании жизненно важных проблем, постоянное стремление глубоко изучить то, о чем пишешь, величайшая страстность, непримиримость, смелость в борьбе с идейными противниками. Герцен как-то сказал, что Белинский «пишет своею кровью»[54]. Слова эти вполне можно отнести к Чернышевскому и Добролюбову. Их отличали такие качества, как стремление к глубокому анализу происходящих процессов, уменье находить главную проблему и делать ее центром рассуждения, искусство мыслить диалектически.
Но, подчеркивая преемственность традиций, необходимо вместе с тем видеть те стороны публицистики Чернышевского и Добролюбова вместе и каждого в отдельности, объяснить которые можно не только обстоятельствами времени, новыми задачами освободительной борьбы, но и особенностями каждого публициста как творческой личности.
Необходимо отметить веру Чернышевского и Добролюбова в силу революционного слова, их ненависть к фразерству и болтовне. «Не надо нам слова гнилого и праздного, погружающего в самодовольную дремоту и наполняющего сердце приятными мечтами, а нужно слово свежее и гордое, заставляющее сердце кипеть отвагою гражданина, увлекающее к деятельности широкой и самобытной...». Эти слова, которыми заканчивается одна из самых ярких статей Добролюбова «Литературные мелочи прошлого года», являются как бы ключом к пониманию своеобразия публицистики суждений и убедительности выводов. Им были чужды напыщенность и фразерство, они всегда стремились к простоте и сжатости изложения. Рассказывая в автобиографическом романе «Пролог» о первой встрече с Добролюбовым, Чернышевский, между прочим, говорит: «Ну, пишет превосходно, не то, что я — сжато, легко, блистательно». Добролюбов же, касаясь той же встречи, сообщает своему товарищу Турчанинову: «Я готов был бы исписать несколько листов похвалами ему... Столько любви к человеку, столько возвышенности в стремлениях и высказанной просто, без фразерства, столько ума, строго последовательного, проникнутого любовью к истине, – я не только не находил, но и не предполагал найти». Как видим, и Чернышевский, и Добролюбов, обращаясь к столь важному в жизни каждого из них эпизоду, считают нужным подчеркнуть и такую деталь, как сжатость, легкость слога, умение высказываться без фразерства.
Манера публицистического письма у Чернышевского и Добролюбова – выдающихся писателей, публицистов, критиков – была во многом различной. В статьях Чернышевского, которому приходилось больше всего писать по проблемам философии, политической экономии, социологии, можно встретить, на наш сегодняшний взгляд, излишне пространные рассуждения, «растянутость» изложения. Почти всегда, правда, каждое такое «излишество» объяснимо стремлением публициста разъяснить смысл далеко не простых философских, экономических категорий, чтобы они были понятны всем. В статье «Критика философских предубеждений против общинного владения» Чернышевский счел нужным заметить: весь материал, занимающий в статье два листа, мог бы вместиться в шесть строк, если бы читатель был в курсе достижений науки. Многочисленные сопоставления, примеры помогали завуалировать смелую мысль.
Стиль Добролюбова-публициста характеризовался большой динамичностью, отчеканенными фразами. Он часто пользовался средствами образной выразительности, и некоторые разделы его критических статей читаются как художественная проза.
И для Чернышевского, и для Добролюбова – идейных единомышленников, мужественных революционеров – были характерны ненависть к напыщенности, фразерству, празднословию или «суемудрию», как тогда было принято говорить. Они считали великим достоинством журналиста уметь писать кратко и просто, добиваться в публицистике той «энергии» стиля, которая помогает пропагандировать великие мысли и дела. Высоко оценивая достоинство речи простых людей («слово их никогда не праздно»), Чернышевский и Добролюбов придавали большое значение национальному колориту в публицистических статьях. Если, читая иную статью, нельзя даже понять, оригинальная она или переводная, написана она русским человеком или иностранцем, значит, публицист пишет плохо, – говорил Чернышевский.
Публицистическое искусство Чернышевского и Добролюбова – источник обогащения мастерства советских журналистов.
«РУССКОЕ СЛОВО». ПУБЛИЦИСТИКА Д.И. ПИСАРЕВА
«Русское слово» – одно из самых ярких демократических изданий 60-х годов. Журнал этот, выходивший в течение шести лет, пользовался большим авторитетом у передового читателя. По всем основным проблемам общественно-политической жизни в период своего расцвета (1863–1865 гг.) «Русское слово», хотя и не всегда последовательно, но страстно и самоотверженно, отстаивало революционно-демократические позиции. На страницах «Русского слова» развернулась деятельность Д.И. Писарева – выдающегося революционера, замечательного литературного критика и публициста, талантливого пропагандиста естествознания.
Несмотря на острую полемику с «Современником» в 1864–1865 гг., при всех противоречиях, колебаниях и ошибках, ведущие публицисты «Русского слова» достойно несли знамя революционной демократии, продолжая дело Белинского, Чернышевского и Добролюбова.
Журнал «Русское слово» был основан графом Г.А. Кушелевым-Безбородко в Петербурге, и первый его номер вышел в январе 1859 г. Богатый вельможа, литератор-дилетант, очень далекий от понимания событий эпохи, Кушелев-Безбородко взялся за журналистскую деятельность главным образом потому, что она была модной в 60-е годы. Возможно также, что он ставил перед собой задачу помочь либеральному дворянству в новых условиях подготовки отмены крепостного права сохранить свои позиции.
В редактировании «Русского слова» на первых порах участвовали Я.П. Полонский и Ап. Григорьев. Поэт Полонский, умеренный либерал и сторонник «чистого искусства», не имел редакторского опыта, был плохим помощником издателю. Ап. Григорьев отстаивал на страницах «Русского слова» реакционные взгляды, нападал на революционно-демократическую критику и эстетику, но не встретил поддержки читателей и вскоре ушел из редакции. В течение некоторого времени делами «Русского слова» по поручению Кушелева-Безбородко полновластно управлял некий Хмельницкий, делец, весьма далекий от журналистики. В 1860 г. редактором журнала стал Григорий Евлампиевич Благосветлов.
Состав сотрудников «Русского слова» в 1859–1860 гг. отличался пестротой. Здесь печатались поэты школы «чистого искусства» – Я. Полонский, Л. Мей, А. Майков, прозаики – Г. Потанин, В. Крестовский, критики, близкие к Ап. Григорьеву, – Г. Эдельсон и М. Де-Пуле, либерально-буржуазные второстепенные публицисты и критики – М. Семевский, А. Лохвицкий, И. Ремезов и рядом с ними – М. Михайлов, Марко Вовчок, Г. Благосветлов, близкий к кругу «Современника» Ф. Ненарокомов.
В объявлении о выходе «Русского слова», напечатанном в петербургских газетах в конце 1858 г., Кушелев-Безбородко писал, что само заглавие журнала не допускает «односторонности воззрений и обязывает нас стать на такую точку зрения, с которой все доступное русской мысли и русскому сердцу, несмотря на тысячу оттенков, является одной картиной, полной мысли и значения». Как видно, издатель хотел остаться в стороне от борьбы, быть дружным со всеми. Этим, вероятно, можно объяснить тот факт, что в первых номерах «Русского слова» встречаются высказывания демократического характера. Так, в статье «Ораторская деятельность Маколея» (1859, №3) Благосветлов утверждал, что писатель должен быть «передовым вождем общественной мысли». С позиций демократической эстетики подходил к оценке произведений Писемского Михайлов. «Дело искусства, – писал он в рецензии на «Горькую судьбину», – анализировать и воспроизводить в художественно верной картине факты действительности. Суд художника над общественными явлениями заключается в самом изображении их»[60].
Но лицо «Русского слова» определялось не этими отдельными статьями. Журналу Кушелева-Безбородко гораздо были ближе принципы «чистого искусства». «В искусстве отражается жизнь..., переделанная духом, изукрашенная», – повторял часто печатавшийся здесь критик Де-Пуле. По его мнению, «для высших, прямых целей искусства» берется не реальная жизнь, а «жизнь духа». Извращая содержание стихов Пушкина, Де-Пуле писал, что только «светлое, упоительное, изящное» вдохновляет поэта, что он не прикасается к прозе жизни. «Искусству нечего делать с обыденной жизнью; оно погибло бы в ее омуте, если бы не было возможности ее подкрашивать»[61]. Воинствующим защитником «чистого» искусства выступил в журнале А. Фет. Статьей «О стихотворениях Тютчева» Фет пытался нанести удар по революционно-демократической эстетике. Вопросы «о правах гражданства поэзии между прочими человеческими деятельностями, о ее нравственном значении, о современности в данную эпоху» Фет считает «кошмарами», от которых он «давно и навсегда отделался»[62]. Демократические же высказывания в журнале обычно снабжались примечаниями, в которых редакция за подписями Кушелева-Безбородко, Полонского и Ап. Григорьева выражала свое несогласие с ними.
Преобразование «Русского слова» связано с именем Г.Е. Благосветлова. Разночинец по происхождению, Благосветлов в 1851 г. окончил юридический факультет Петербургского университета и в течение некоторого времени преподавал литературу в военно-учебных заведениях. Политическая неблагонадежность послужила причиной его отставки. Благосветлов отправился за границу, жил во Франции и Англии. Он познакомился с русскими революционерами-эмигрантами, сблизился с Герценом и некоторое время был учителем его детей.
Летом 1859 г. Благосветлов встретился в Париже с Кушелевым-Безбородко. Издатель «Русского слова» выражал желание передать ему руководство журналом. Однако лишь через год, приехав в Петербург, Благосветлов отстранил Хмельницкого и взял дело в свои руки, о чем позже сообщал: «С июльской книжки 1860 года ... я принимаю полную нравственную ответственность по «Русскому слову», т.е. объявляю, что фактически вся редакторская работа лежала на мне»[63]. В июле 1862 г. Кушелев-Безбородко передал Благосветлову и права издателя.
Благосветлов – заметная и по-настоящему еще не оцененная фигура в истории русской революционно-демократической журналистики. Это был истинный демократ. «Он простой неизбалованный семинарист, чернорабочий, сам собственными руками пробивший дорогу, человек с умеренными привычками и ограниченными потребностями, не знавший других развлечений, кроме нескончаемой работы, просиживавший до 2–3 часов ночи у себя в кабинете за корректурами», – писал в своих «Воспоминаниях» близко знавший редактора «Русского слова» Н.В. Шелгунов[64]. Благосветлов был влюблен в журналистику, отдавал ей все свои силы. Понимая, что журнал может иметь успех лишь при четкости идейных позиций, он постепенно создает вокруг издания коллектив боевых, талантливых, революционно настроенных писателей и публицистов. Одним из первых Благосветлов пригласил сотрудничать в издании Д.И. Писарева. Он дебютировал в №12 «Русского слова» за 1860 г., напечатав перевод из Гейне, и с тех пор стал душой журнала, его идейным руководителем.
В 1862 г. в «Русское слово» приходит В.А. Зайцев, незадолго до этого оставивший медицинский факультет Московского университета. Сначала он выполнял обязанности сотрудника «Библиографического листка» – постоянного отдела «Русского слова», затем выступал как ведущий критик и публицист. После покушения Каракозова Зайцев был арестован, четыре месяца просидел в Петропавловской крепости, а в 1869 г. уехал за границу. Одаренный и смелый литературный борец, живая публицистика которого в форме библиографии, по словам Шелгунова, писалась «кровью сердца и соком нервов», Зайцев всегда доказывал необходимость коренных социальных преобразований, стоял на платформе революционной демократии, хотя и допускал в своих суждениях неоправданные крайности, а порой и серьезные ошибки.
По инициативе Благосветлова, в «Русском слове» вновь принялся сотрудничать Н.В. Шелгунов, который в 1859 г. начал здесь свою публицистическую деятельность. В первых трех номерах журнала за 1863 г. Шелгунов, обогащенный большим опытом революционной борьбы, напечатал знаменитые очерки «Сибирь по большой дороге», в которых показал расслоение и обнищание русского крестьянства после реформы. Шелгунов вел в «Русском слове», наряду с Благосветловым, так называемую «Домашнюю летопись» – внутреннее обозрение на злободневные и общественно важные темы. Поэт-сатирик Д.Д. Минаев в «Дневнике темного человека» оружием смеха поражал защитников «чистой поэзии», создателей «антинигилистических романов». Выступая под псевдонимом «М. Бурбонов», Минаев создал маску реакционного критика, приверженца рутины и косности. В число сотрудников «Русского слова» вошли экономист Н.В. Соколов, историк А.П. Щапов, сосланный в Иркутск за демократические убеждения, Г.И. Успенский и Ф.М. Решетников, теоретик народничества П.Н. Ткачев и другие писатели-демократы.
На роль политического обозревателя зарубежной жизни Благосветлов пригласил прогрессивного французского публициста Эли Реклю, который в 1865 г. примкнул к I Интернационалу, а позднее участвовал в Парижской коммуне. За подписью «Жак Лефрень» в №11 «Русского слова» за 1860 г. он впервые напечатал свое обозрение и под этим именем постоянно выступал в журнале.
Немалую роль в выработке общественно-литературной программы журнала сыграли статьи самого Благосветлова. Им, в частности, написано большинство политических обозрений в 1863–1864 гг. Благосветлов придавал огромное значение образованию, которое, как ему казалось, открывает «новые силы, формирует их для различных направлений и целей, видоизменяет нашу деятельность и указывает ей практические применения»[65].
Обсуждая центральный политический вопрос о переходе к справедливому общественному строю будущего, Благосветлов часто проявлял непоследовательность, обнаруживал колебания между демократизмом и либерализмом. С одной стороны, он признавал революционный путь развития и отмечал, что в «истории нередко встречаются такие эпохи, когда, по-видимому, все падает и разлагается, но в самом разрушении таится новая жизнь»[66]. Вряд ли в условиях жестокой цензуры можно было яснее выразить свой подход к преобразованию общества. В духе традиций революционной демократии 60-х годов Благосветлов с симпатией пишет о Гарибальди, противопоставляет его либералу Кавуру, революцию в Италии считает прямым результатом деспотического угнетения и политики террора, которую проводила Австрия. Благосветлов стоял на позициях материализма Чернышевского. В статье «О значении университетов в системе народного воспитания» он, например, писал: «После непосредственных впечатлений, которые кладет на нас окружающая жизнь, как на белую мраморную доску, без всякого участия и желания с нашей стороны начинается самостоятельная работа мысли. Раннее или позднее пробуждение ее обусловливается врожденными способностями – устройством нервной системы или размерами той органической силы, которою наделена каждая отдельная личность»[67].
Статьи Благосветлова дают основание говорить о близости его политических, философских и эстетических взглядов к программе революционной демократии 60-х годов.
С другой стороны, в публицистике Благосветлова нередко можно встретить либеральные тезисы. Например, в статье об английском буржуазном политическом деятеле и историке Маколее (1861, №1) он высказывает мысль, что революционные восстания – бессмысленные политические драмы. Оканчиваясь, как правило, поражением, они, по мнению Благосветлова, часто не приносят пользы обществу. С симпатией писал редактор «Русского слова» о реформах Тюрго, в результате которых «без потрясения и крови» были проведены серьезные преобразования; в английских либералах он видел истинных защитников народных интересов.
Но при всех колебаниях и реформистских тенденциях Благосветлов стоял весьма близко к революционным демократам, разделял их взгляды по главным проблемам общественного развития. Он не ограничивался деятельностью редактора и публициста «Русского слова» и принимал участие в революционной борьбе – был членом «Земли и воли», а с 1862 г. – одним из руководителей этой подпольной организации; он играл важную роль в «Шахматном клубе», вокруг которого группировались передовые люди 60-х гг., близкие к кругу «Современника». Когда в 1866 г. «Русское слово» было закрыто царским правительством, Благосветлов оказался под арестом и с апреля по июнь 1866 г. был заключен в Петропавловской крепости.
Приход во второй половине 1860 г. в «Русское слово» Благосветлова, его энергичная деятельность на посту редактора во многом способствовали тому, что либеральная тенденция в журнале резко пошла на убыль, а демократическая с каждым номером усиливалась. И все-таки коренная перестройка «Русского слова» связана с именем Писарева.
Дмитрий Иванович Писарев был одним из крупнейших деятелей революционно-демократической журналистики 60-х годов XIX в. Выходец из культурной дворянской семьи, он получил хорошее образование – окончил гимназию, а затем историко-филологический факультет Петербургского университета. Вначале Писарев готовился стать ученым-филологом и не проявлял особого интереса к политической жизни. Однако на старших курсах он начинает заниматься журналистской работой, которая становится затем делом всей жизни великого критика и публициста. Позже Писарев утверждал, что в журналистике видит «высший идеал человека», и очень гордился своей профессией.
Литературный путь Писарев начал в 1859 г. в журнале «наук, искусств и литературы для взрослых девиц» под названием «Рассвет», который выпускал В.А. Кремпин. В этом либеральном педагогическом издании он возглавил литературно-критический отдел. Еще не разделяя революционно-демократических идей эпохи, Писарев на страницах «Рассвета» пропагандировал гуманизм, нравственное воспитание, эмансипацию женщины, с позиций реализма оценивал произведения писателей.
В октябре 1860 г. Писарев принес в редакцию «Русского слова» перевод поэмы Гейне «Атта Троль» и впервые встретился с Благосветловым. Вскоре они очень сблизились. С 1861 г., после окончания университета, Писарев начинает сотрудничать в журнале. С «Русским словом» связана вся деятельность Писарева-критика, публициста, философа, здесь сформировалось и окрепло его мировоззрение, были опубликованы все лучшие статьи.
Первый период работы Писарева в «Русском слове» оказался недолгим: в середине 1862 г. журнал этот, как и «Современник», за «вредное направление» был приостановлен на восемь месяцев, а Писарев попал в Петропавловскую крепость. И все же за весьма короткий срок – менее полутора лет – публицисту удалось сделать в журнале многое. В 1861 и 1862 гг. статьи Писарева печатались в каждом номере, и читателя поражают разнообразие их тематики, глубина постановки важнейших проблем философии, истории, социологии, литературы.
Одним из первых сочинений Писарева, опубликованных в «Русском слове», была статья «Идеализм Платона» (1861, №4), в которой он показал оторванность идеалистической философии от действительности и горячо защищал материализм. Писарев выступает защитником освобождения человеческой личности от всех пут, сковывавших ее в условиях феодально-крепостнического строя. Так в статье философского характера отчетливо проявилось политическое зерно.
Свои взгляды Писарев наиболее четко выразил в большой статье «Схоластика XIX века» (1861, №5 и 9), звучащей страстно и полемически остро. Писарев солидарен с Чернышевским, обороняет «Современник» от злобной клеветы либерально-монархической прессы. Ни одна философия не привьется в России так прочно и легко, как современный материализм, утверждает он; но для него нужно расчистить дорогу: «что можно разбить, то и нужно разбивать; что выдержит удар, то годится, что разлетится вдребезги, то хлам; во всяком случае, бей направо и налево, от этого вреда не будет и не может быть»[68]. Если отвлечься от излишней запальчивости, вообще свойственной Писареву, то останется признать, что уже в это время он разделяет передовые идеи общества не только в философской, но и в политической области.
Однако, выдвигая в статье «Схоластика XIX века» тезис о необходимости журналистике всерьез заняться проблемами личности и личной свободы, Писарев обнаружил несколько суженное понимание задач революционной борьбы, кстати сказать, характерное и для других авторов «Русского слова». Преувеличенный интерес к человеческой личности стал источником индивидуалистических тенденций. В воспитании личности Писарев и его соратники видели порой единственный путь прогресса человечества. Но и на этом этапе главным критерием решения социальных проблем для Писарева были интересы народа, людей угнетенных и эксплуатируемых, что явствует из статей «Меттерних», «Бедная русская мысль» и др.
Статья «Бедная русская мысль» (1862, №4, 5) целиком посвящена раскрытию исторического значения народа. Автор призывал народ к борьбе против политического произвола. «Разве один человек может мучить десятки миллионов людей, если эти десятки миллионов не хотят, чтобы их мучили? – с гневом спрашивал Писарев. – А если десятки миллионов соглашаются быть пассивным орудием в руках полоумного Калигулы, то Калигула-то, собственно говоря, ни в чем не виноват: не он, так другой, не другой, так третий; зло заключается не в том человеке, который его делает, а в том настроении умов, которое его допускает и терпит».
Революционный дух статьи «Бедная русская мысль» стал сразу ясен правительству. Издатель Ф.Ф. Павленков был предан суду только за то, что включил ее в собрание сочинений Писарева, которое выпустил в 1868 г.
Уже в ранней публицистике Писарева появляется мысль о «неразумности» общественного строя, основанного на неравенстве людей, на эксплуатации меньшинством большинства. Такова тема памфлета «Пчелы». Написанный в 1862 г., он не был опубликован тогда в журнале. Писарев рассказывает о трех пчелиных «сословиях» – матках, трутнях и рабочих пчелах. Матка – царица, она управляет; трутни – ничего не делают, но много едят; рабочие пчелы – это пролетарии, «задавленные существующим порядком вещей, закабаленные в безвыходное рабство, кружащиеся в колесе и потерявшие всякое сознание лучшего положения». Под видом государства пчел памфлет обличал русское самодержавие и крепостнические порядки. Автор доказывал, что общественный строй, при котором попираются интересы трудящихся масс, недолговечен и будет уничтожен революционным взрывом.
К 1862 г. относится статья-прокламация Писарева против Шедо-Ферроти (псевдоним барона Ф.И. Фиркса), выступившего с клеветой на Герцена. В этом произведении, написанном без оглядки на цензуру, критику удалось не только обнажить доносительский характер заявлений барона Фиркса, но и высказать свои политические взгляды. Перекликаясь с Герценом, Писарев отмечал, что либеральные жесты Александра II лицемерны, его политика – цепь преступлений, звенья которой – кровавый разгром польского восстания, убийство крестьян в Бездне, аресты Михайлова, Обручева, гонения на литературу. Он писал: «Низвержение благополучно царствующей династии Романовых и изменение политического и общественного строя составляет единственную цель и надежду всех честных граждан. Чтобы при теперешнем положении дел не желать революции, надо быть или совершенно ограниченным, или совершенно подкупленным в пользу царствующего зла... На стороне правительства только негодяи, подкупленные теми деньгами, которые обманом и насилием выжимаются из бедного народа. На стороне народа стоит все, что молодо и свежо, все, что способно мыслить и действовать. Династия Романовых и петербургская бюрократия должны погибнуть... То, что мертво и гнило, должно само собой свалиться в могилу; нам останется только дать им последний толчок и забросать грязью их смердящие трупы»[69].
Писарев открыто выступил против самодержавия, против эксплуатации и угнетения, против религии, за революцию. Это и было политической программой революционных демократов 60-х годов.
Статья-прокламация против Шедо-Ферроти повлекла за собой заключение автора в Петропавловскую крепость, где он провел более четырех лет, ничуть не смирившись духом.
Летом 1863 г. Писареву, по многочисленным ходатайствам родных и друзей, было разрешено публиковать статьи в «Русском слове». Начинается новый период деятельности критика и вместе с тем важнейший этап в истории журнала. Статьи его появляются в каждом номере, их общий объем составил 140 авторских листов. Находясь в каземате Петропавловской крепости, Писарев сумел стать идейным вождем «Русского слова», одним из наиболее видных представителей демократической печати. Весь журнал в целом, творчество публицистов Благосветлова, Зайцева, Шелгунова развивались под непосредственным его влиянием.
Первой работой Писарева, напечатанной в «Русском слове» после длительного перерыва, была его большая статья «Наша университетская наука» (1863, №7 и 8), интересная тем, что в ней поставлены многие современные проблемы. Вспоминая о годах, проведенных в университете, Писарев рассказывает, почему он расстался с мечтой об академической деятельности и стал журналистом. В условиях спада революционного движения и натиска реакции такая исповедь публициста, дошедшая из стен политической тюрьмы, звала молодежь к общественной деятельности.
Другая важная тема статьи «Наша университетская наука» – роль естественных наук в системе общего образования. Писарев видит в них не только средство, помогающее человеку овладеть природой, но и нечто большее. Он придает естествознанию методологический смысл и отводит ему весьма видное место в развитии общества. Писарев полагает, будто распространение естественнонаучных знаний быстро приведет к гибели «рутины и предрассудков», которые «держатся теперь только благодаря тому обстоятельству, что самые простые законы природы неизвестны даже образованному обществу». Черты отвлеченного просветительства, своеобразного «культурничества» были свойственны мировоззрению Писарева.
Преувеличение роли естественных наук в общественной жизни является одним из главных тезисов в «теории реализма» Писарева, подробно изложенной в статьях: «Цветы невинного юмора» (1864, №2), «Мотивы русской драмы» (1864, №3), «Реалисты» (1864, №9, 10, 11), «Посмотрим!» (1865, №9) и др.
Писарев, Благосветлов, Шелгунов, Зайцев и другие публицисты «Русского слова» движущей силой истории считали «знание», «умственный прогресс». Отсюда, собственно, и вытекает теория реализма. «Сущность нашего направления, – отмечал Писарев в статье «Посмотрим!», – заключает в себе две главные стороны, которые тесно связаны между собой, но которые, однако, могут быть рассматриваемы отдельно и обозначаемы различными терминами. Первая сторона состоит из наших взглядов на природу: тут мы принимаем в соображение только действительно существующие, реальные, видимые и осязаемые явления или свойства предметов. Вторая сторона состоит из наших взглядов на общественную жизнь: тут мы принимаем в соображение только действительно существующие, реальные, видимые и осязаемые потребности человеческого организма»[70].
«Теория реализма», разработанная Писаревым и во многих своих частях развитая другими публицистами «Русского слова», содержала в себе немало истинно революционного, была сильным политическим оружием в борьбе за переустройство жизни. Само требование создать общество на разумных началах, последовательное стремление к пользе для людей труда, попытка найти средства, чтобы «разрешить навсегда неизбежный вопрос о голодных и раздетых людях», обоснование не только «химического», но и «механического» пути общественного развития, т.е. решительной ломки старых форм жизни при активном участии народных масс, – все это отвечало программе революционных демократов 60-х годов.
Вместе с тем «теории реализма» были присущи и противоречия. Делая упор на «мыслящий пролетариат», т.е. на передовую интеллигенцию, создатели и пропагандисты этой теории порой недооценивали роль народных масс в общественной борьбе. Выдвигая тезис о том, что необходимым условием революции должно быть достижение определенного культурного минимума, деятели «Русского слова» нередко выступали сторонниками всемерного усовершенствования производственных процессов вне связи с общественными условиями. При этом они не учитывали, что успехи естествознания и промышленный прогресс при капитализме идут на пользу не пролетариату, а буржуазии; вера в силу знания у Писарева и его друзей была так велика, что нередко приводила их к признанию общечеловеческой солидарности. Таким образом, они допускали известный отход от принципов Чернышевского и Добролюбова.
Однако при всех противоречиях главным в «теории реализма» было революционное, демократическое, материалистическое начало. «Народное чувство», «народный энтузиазм» – так называли публицисты «Русского слова» революцию – всегда остаются, как говорил в «Цветах невинного юмора» Писарев, «при всех своих правах». Необходимо заметить, что если в статьях «Русского слова» 1864 г. наука и революция нередко выступают еще на равных основаниях, то в 1865 и 1866 гг. значение революции подчеркивается все четче и определеннее. В статье «Исторические идеи Огюста Конта» Писарев возвысился до революционного призыва. Он требует «положить конец овечьей безответственности большинства и организовать достаточную силу отпора во всех тех местах, где такая сила требуется условиями общественного механизма»[71].
«Теория реализма» принесла огромную пользу пропаганде естествознания в России. 60-е годы XIX в. характерны бурным развитием точных наук. В это время развертывалась деятельность таких видных ученых, как А.М. Бутлеров, Д.И. Менделеев, И.М. Сеченов. «...Во всей истории естествознания, – писал К.А. Тимирязев, – не найдется других 10–15 лет, в пределах которых изучение природы сделало бы такие дружные, одновременные и колоссальные шаги»[72].
Писарев, освещая на страницах «Русского слова» вопросы естествознания, способствовал дальнейшим успехам этой науки, укреплению связи ее с материализмом. Статья «Прогресс в мире животных и растений», в которой Писарев изложил эволюционное учение Дарвина, очень помогла распространению дарвинизма в России.
Боевым по духу был в «Русском слове» 1863–1866 гг. отдел критики и библиографии. Писарев, Зайцев, Благосветлов ратовали за реалистическое, передовое искусство, пронизанное идеями освободительного движения. В критическом отделе ставились важнейшие литературно-эстетические проблемы эпохи. Журнал ведет борьбу с «чистой поэзией», антинигилистической литературой, идеалистической эстетикой, защищает демократическую литературу, ее идейно-эстетические позиции, утверждает принципы критического реализма.
Критика «Русского слова» уделяла большое внимание роману «Что делать?» Чернышевского и в течение двух лет писала об этой книге. Писарев, Зайцев, Благосветлов, Шелгунов подчеркивали огромную популярность романа, его новаторский характер, отмечали, что это произведение стало знаменем молодежи, указало ближайшие цели демократического движения. Когда же вся буржуазно-либеральная журналистика ополчилась на роман и вышла серия «антинигилистических» сочинений, направленных против Чернышевского, «Русское слово» выступает с грозной отповедью его хулителям.
«Антинигилистические» романы получили в «Русском слове» резко отрицательную оценку. Касаясь романа Писемского «Взбаламученное море», Зайцев, Писарев, Благосветлов, Минаев отмечали в нем клевету на молодое поколение революционеров, в романе Клюшникова «Марево» – реакционность и антихудожественность. Писарев в статье «Сердитое бессилие» (1865, №2) воспользовался анализом этого произведения для того, чтобы подвергнуть разгрому политические взгляды автора-монархиста. Разбирая роман Лескова «Некуда», содержавший карикатурное изображение революционных деятелей 60-х годов, Писарев назвал его «злобным пасквилем», а Зайцев – «чудищем, которое уж совершенно со всякого толку сбивает». По мнению Писарева, «в сущности, это просто плохо подслушанные сплетни, перенесенные в литературу»[73].
Подчеркивая необходимость для литературы ставить актуальные проблемы современности, социальной жизни, журнал направляет свои удары по критике, обосновывающей теорию «искусство для искусства», и по писателям, которые следовали за нею. В своих требованиях «Русское слово», несомненно, опиралось на эстетические традиции Белинского, Добролюбова, Чернышевского. «Для художника, для ученого, для публициста, для фельетониста, для кого угодно, – говорил Писарев, – для всех существует одно великое и общее правило: идея прежде всего! Кто забывает это правило, тот немедленно теряет способность приносить людям пользу и превращается в презренного паразита»[74].
Критики «Русского слова» правильно ставили вопрос о народности литературы. Значение всех произведений искусства рассматривалось ими в тесной связи с тем, как служат они социальному раскрепощению народа. «Истинный», «полезный» поэт, – отмечал Писарев, – должен знать и понимать все, что в данную минуту интересует самых лучших, самых умных и самых просвещенных представителей его века и его народа»[75].
С этих принципиальных позиций Писарев, Зайцев, Минаев оценивают разные литературные явления, творчество различных писателей и поэтов. О Плещееве, Помяловском – писателях, которых «эстетическая» критика третировала, они пишут доброжелательно и с сочувствием; страстно и горячо выступают в защиту Некрасова и его поэзии. Произведения приверженцев «чистого искусства» встречали в «Русском слове» суровое осуждение. Особенно резкой критике подвергалась поэзия Фета.