Человек, творчество, культура в философии Бердяева

Философия Н. А. Бердяева (1874—1948) явилась гениальным выра­жением духовного драматизма переломной эпохи, когда человечес­кий дух обнаруживает, что старые культурные формы стали тесны для его развития, и ищет для себя новых форм и способов воплоще­ния. Трудно найти серьезную философскую или культурологичес­кую проблему, которая бы так или иначе не получила своего осмыс­ления в трудах Бердяева. Для культурологии работы Бердяева зна­чимы прежде всего тем, что в них раскрывается драма культурного творчества, понятого как реализация изначальной и неотъемлемо присущей человеку свободы.

3.1.Свободный человеческий дух как творец культуры.

Бердяев исходит из нового философского понимания духа, преодо­левая обезличивающую трактовку классического рационализма (и прежде всего гегелевского рационализма). Здесь он мыслит в рус­ле христианской традиции, но наполняет ее новым философским содержанием. По Гегелю, дух безличен и в конечном счете сводится к разуму с его логической необходимостью. По Бердяеву, дух есть такое внерациональное начало в человеке, которое выводит его за пределы необходимости, ставит человека «по ту сторону» предмет­ного мира, «по ту сторону» рационального мышления. И в то же вре­мя дух принадлежит человеку, сотканному из плоти и вписанному в порядок общественной жизни; именно дух соединяет сферу челове­ческого со сферой божественного: «Дух одинаково и трансценден­тен (т. е. запределен, потусторонен, надмирен. — Авт.) и имманентен (т. е. посюсторонен, укоренен в этом мире. — Авт.). (...) Дух не тожде­ственен сознанию, но через дух конструируется сознание, и через дух же переступаются границы сознания...» (Бердяев Н. А. Филосо­фия свободного духа. — М., 1994. С. 380).

По Бердяеву, дух есть свобода, но и дух и свобода не без­личны, они всецело принадлежат личности. Именно личность, а не безличный разум есть подлинный субъект творчества, под-

линный творец культуры. Дух у человека — от Бога, но свобода, присущая духу, имеет не только божественное происхождение: свобода коренится в том безначальном и до-бытийном «ничто», из которого Бог сотворил мир. Свобода есть великая неопреде­ленность и великий риск, в ней кроется как возможность добра и бесконечного возвышения человека, так и возможность зла и бесконечного падения. Свобода духа есть подлинный источник всякой творческой активности. Свобода не связана ограничиваю­щими путами и условиями бытия, но сама способна творить но­вое бытие. «Дух есть свобода, свобода же уходит в добытийственную глубину. Свободе принадлежит примат над бытием, которое есть уже остывшая свобода. (...) Поэтому дух есть творчество, дух творит новое бытие. Творческая активность, творческая свобода духа первична. (...) Но дух не только от Бога, дух также от на­чальной, добытийственной свободы, от Ungrund'a. (...) ...Он (дух. — Авт.) свобода в Боге и свобода от Бога. ...Эту тайну нельзя ра­ционализировать...» (Бердяев Н. А. Дух и реальность // Бердя­ев Н. А. Философия свободного духа, — М., 1994. С. 379). Таким образом Бердяев отстаивает достоинство человека как творца культуры.

3.2. Свободныйдух и символические формы культуры: внутреннее противоречие культурного творчества

Итак, личность есть подлинный субъект культуры. Такое понима­ние позволило Бердяеву заглянуть в святая святых культурного творчества и увидеть подлинный драматизм отношений человека и культуры.

У Шпенглера даже не ставится вопрос о человеке как творце культуры. Наоборот, Шпенглера в первую очередь интересует, как специфическая культура («душа культуры») формирует соответст­вующего ей человека. У Бердяева же на первый план выходит именно человек как личность, и свободная творческая личность здесь стоит выше культуры. Такой подход дает возможность увидеть противоре­чие, коренящееся внутри самого культурного творчества — противо­речие между безграничностью духа и сковывающими его символиче­скими формами культуры.

Если у Шпенглера трагедия культуры начинается лишь с ростом цивилизации, то Бердяев смотрит на вещи глубже. Как и Шпенглер, Бердяев видит, какую опасность несут для культуры те формы цивилизации, которые заявили о себе в начале XX века (см.: Там же; Бердяев Н. Предсмертные мысли Фауста // Лит. газе­та. — 1989. № 12, 22 марта. С. 15). Однако уже в самой сущности культуры кроется начало, ограничивающее и притягивающее вниз творческий порыв духа. Культура и ее формы нередко противосто­ят личности как нечто принудительное и сковывающее творческую свободу. Это оберегает от опасного произвола и своеволия (и тогда

это благо), но здесь же кроются и существенные ограничения твор­ческой свободы. Как понять эту «принудительную» и отчасти обез­личивающую роль культуры? У Гегеля все объясняется изначаль­но безличной и рациональной природой культуры. Но Бердяев не приемлет такого объяснения.

Для Бердяева определяющая человека культурная форма есть не что иное, как «остывшая свобода» личного духа, это — от­делившиеся от человека результаты личного творчества, а не вы­ражение некого безличного мирового разума. Но отсюда вытекает и трагедия культурного творчества: дух вынужден воплощаться в предметно-символические формы, сковывающие его свободу и устремленность в беспредельное. Этой теме посвящена статья Бердяева «Воля к жизни и воля к культуре» (1922 г.). «Все дости­жения культуры, — пишет Бердяев, — символичны, а не реалис­тичны. Культура не есть осуществление, реализация истины жиз­ни..., красоты жизни..., божественности жизни. Она осуществляет лишь истину в познании, в философских и научных книгах...; кра­соту — в книгах стихов и картинах, в статуях и архитектурных памятниках, в концертах и театральных представлениях; боже­ственное — лишь в культе и религиозной символике. Творческий акт притягивается в культуре вниз и отяжелевает. Новая жизнь дается лишь в подобиях, образах, символах» (Бердяев Н. А. Воля к жизни и воля к культуре // Бердяев Н. А. Смысл истории. — М., 1990.С. 164).

Как же решать эту вечную проблему? У Бердяева нет од­нозначного ответа на этот вопрос. В одном контексте, когда речь идет о соотношении культуры и цивилизации, Бердяев говорит о величайшей значимости «воли к культуре» в противовес упор­ной, но прагматично-бескрылой воли к «жизни» («жизнь» здесь выступает как синоним бездуховного благоустройства) (см.: Там же. С. 164—165). Но в этой же статье, обсуждая исторические судьбы России, Бердяев надеется на «чудо религиозного преобра­жения жизни» как альтернативу сковывающему символизму культуры и механически-бездушному порядку цивилизации, хо­тя при этом и считает, что России «придется пройти путь цивили­зации» (см.: Там же. С. 174). А в докладе 1931 года звучат уже но­вые мотивы: «Техника, порожденная духом, материализует жизнь, но она же может способствовать и освобождению духа...» (Бердяев Н. А. Духовное состояние современного мира // Новый мир. — 1990. № 1. С. 218).

Подлинный мыслитель не ищет упрощенных решений и все­гда готов уточнить свои взгляды, открывая новые стороны беско­нечной проблемы. Его творческий дух последовательно и пытливо открывает для нас эту проблему во всей ее сложности и глубине, и это открытие навсегда остается в истории науки и культуры, вдох­новляя нас на новое понимание мира и самих себя. В этом и состоит бессмертие мысли Н. А. Бердяева.