Глава 28. античные предпосылки средневековой культуры

Культура Средних Веков в конце концов стала одной из трех великих культурно-исторических эпох западной культуры наряду с Античностью и Новым Временем. Это тот итог, который обозрим через 2700—2800 лет исторического пути Запада. Но если обратиться к последним десятилетиям существования Римской империи и тем более первым тысячелетиям после ее крушения, то будет невозможно избежать впе-чатленйя^ч1"^^нтйчностьГВезвозвратно ушла с исторической арены, не оставив пос­ле себя никаких преемников. Действительно, к началу VI в. в Западной Европе от античной культуры остались лишь отдельные обломки и развалины. Римская импе­рия потерпела полную политическую и военную катастрофу, ее экономика была раз­рушена, так же как и все устойчивые формы жизни населения империи. Непосред­ственной причиной катастрофы стало вторжение прорвавших оборонительные ук­репления на Рейне и Дунае первобытных и полупервобытных германских племен. Эти племена издавна беспокоили империю своими набегами и грабежами. Римляне, в свою очередь, предпринимали карательные экспедиции в глубь территории гер­манцев. Практиковали они и расселение германских племен на своей территории. Обыкновенно это были племена, плохо уживавшиеся с соседями. Поселясь на рим­ской территории, они ассимилировались местным населением и к тому же поставля­ли в римские легионы прекрасных воинов. Казалось бы, нечто подобное должно было произойти и после 375 г., когда германское племя готов, теснимое гуннами, с разрешения императора перешло Дунай, с тем чтобы расселиться в пограничных провинциях. Однако в 378 г., недовольные местной администрацией готы восстали и в кровавой битве под Адрианополем уничтожили римскую армию. С этого момента начался уже не просто кризис, а стремительный развал и разрушение Римской им­перии. Уже в самом начале V в. готы во главе со своим королем Аларихом двину­лись на осаду Рима. На этот раз римлянам удалось откупиться пятью тысячами фунтов золота и тридцатью тысячами фунтов серебра. Однако в 410 г. готы вновь осаждают Рим. 24 августа ночью вечный город был захвачен и разграблен. Ровно 800 лет из почти 1200 лет своей истории он не знал захватчиков, и хотя с падением Рима империя не прекратила своего существования, она стремительно двигалась к политическому ничтожеству, а затем и небытию. В 455 г. германцы, на этот раз ван­далы, опять захватывают Рим и подвергают его еще более страшному разграбле­нию. После нашествия вандалов город так и не смог оправиться. Для этого и не было никаких предпосылок, так как Римская империя доживала свои последние годы. Она прекратила существование в 476 г., когда германский военачальник Одоакр сверг последнего римского императора Ромула Августула и отправил императорс­кие инсигнии (знаки императорского достоинства) в Новый Рим - Константинополь, остававшийся столицей Восточной Римской империи.К 476 г. катастрофа на территории бывшей Западной Римской империи была всеобщей. Ничего подобного до этого времени не знал ни Запад, ни Восток. Вооб­ще говоря, нашествия первобытных племен на территории древневосточных го­сударств не были такой уж редкостью. К примеру, Египетское царство во II тыся­челетии до Р.Х. было разрушено кочевниками-гиксосами. В результате Египет пе­режил длительную смуту, но завершилась она восстановлением царства, изгна­нием и ассимиляцией кочевников. О восстановлении Римской империи не могло быть и речи. Она не просто развалилась на части, в которых установилась власть завоевателей. Вместе с разрушением государства стремительно исчезала антич­ная культура в ее древнеримском варианте. Причем это исчезновение менее все­го было переходом от одной культуры у другой. Скажем, от Античности к Средне­вековью. Первые ростки средневековой культуры возникнут только в конце VIII в. Падение же Римской империи ознаменовало собой наступление длител^ншхите-риода исторического и KyjTbjy^pjior^^sBpejvi^Hb^^oebiKHOBeHHO его обозначают как_Р§£щее Средневековье. Однако в действительности никакой периодизации время с конца^ГдсГконца VIII в. не поддается. Конечно, в этот период на Западе существовало некоторое подобие государственных образований, между ними про­исходили войны, внутри государств люди были погружены в хозяйственные забо­ты, служили Богу и т.д. И все-таки в странах, некогда входивших в Римскую импе­рию, как бы ничего не происходило. На несколько столетий наступило "вечное теперь", когда не имело никакого значения, какой король выиграет сражение, а какой проиграет, какое государство возвысится, а какое будет разгромлено. Ска­жем, от исхода борьбы между Грецией и Персией, Римом и Карфагеном зависел ход мировой истории, точнее, мировая история в такой борьбе осуществлялась. Теперь же межгосударственная и внутригосударственная, так же как обществен­ная и частная, жизнь приобрела характер своего рода броуновского движения, никуда не направленного и ни к чему не приводящего мельтешения. По существу, такой же невнятной, доисторической жизнью, как Запад с конца V до конца VIII в., жила первобытность. Но Иберия, Галлия, Британия и тем более Италия переста­ли быть первобытными за столетия до крушения Римской империи. Не стали они таковыми и после крушения. Происшедшее на территориях Рима точнее было бы назвать BapBa£H3^yjne^j<yjibTy£bi, что характеризуется наступлением некоторого послекультурного состояния. Обыкновенно под варваризацией имеют в виду по­следствия господства на Западе варваров-германцев, резкое понижение и при­митивизацию ими древнеримской культуры. Однако было бы, как минимум, не­точным представлять себе дело таким образом, что вот пришли кровожадные и примитивные германцы из-за Рейна и Дуная и понизили уровень культуры до сво­его докультурного варварского уровня. На самом деле варваризация коснулась не только латинизированного населения бывших римских провинций, но и самих германцев. Накануне их вторжения в римские пределы рядр„м..существов^цжкуль-Туры aнJ\лчнq^lmcкaяJ^J^шgнeпegsQ^^нo<epшнcкaя. Одна из них при всей своей кризисное™ была высокоразвитой и утонченной, другая находилась на гораздо бо-лее ранней стадии развития. HojT^^jnnj^eHHC^KyjribTypbi, ни о како1\^варварстве
пока говорить не^щиходится. Варварство н^£г^пил£тол^^^^е^1ьт^те^соприкос­
новения двух^льтур. На поверхности оно заключалось в той разрухе,_ко_торую при­
несли с собой германцы, в уничтоженных городах^аг^ущенных^1олях_г массовой
гибели населения. Но разрухгГкоснулась еще и самих германцев, подорвав весь
строй и лад их первобытной жизни. Как и население бывшей Римской империи, они
вошли в культурное безвременье варварстваТТолькоТёрманцы были родой из йер-
Ь из позднеантичной культуры. Результат ока-

зался один, тогда как исходные точки движения к нему очень разные. От вторжения германцев в римские пределы первоначально проиграли все^Жизнь населения им­перии оказалась дезорганизованТТ6Т1Тдёг^ад1?р^в^в71юйТ)а столетия вперед. Гер-манцыже очутились в странной и непривычной для первобытных людей ситуации. Их общины расселялись на завоеванных землях череспольно, чередуясь с поселя­нами местных жителей. Традиционное членение"ТТространства на свое и чужое, на пространства космоса и хаоса было отменено. Свое и чужое, космос и хаос переме­шались отчего жизнь германцев потеряла свою устойчивость. В значительной сте­пени баланс космоса и хаоса был нарушен в пользу последнего. Хаос воцарился не „только jjDjHOUjeHMflx германцев к завоеванному населению^но и в значительной.

ii^ германских племен, в конечном счете в душе .завоева-

телей.

Когда Поздняя Античность и поздняя первобытность встретились на почве вар­варства, это привело прежде всего к резкому сокращению населения территории бывшей Римской империи. По поводу масштабов происшедшего существуют раз­личные оценки и подсчеты. Но и по самым скромным из них на Западе в V — VI вв. произошла демографическая катастрофа. Число жителей здесь сократилось едва поменьше, чем в 5—браз. Особенно резким было сокращение городского населе-нтяТМножество городов исчезли с лица земли или превратились в крошечные селе­ния. Самые разительные перемены, наверное, произошли с Римом, главным горо­дом всего позднеантичного мира, его политическим и культурным центром, един­ственным в своем роде символом Античности. Отметить, что площадь и число жите­лей Рима резко сократились, — это почти ничего не сказать. В период расцвета население вечного города далеко превышало миллион горожан. К VI в. Рим пред­ставлял собой поселение, занимавшее всего несколько из множества кварталов, некогда составлявших город. За таким сильным сокращением числа городов и их населения стояла не просто всеобщая разруха и оскудение жизни, но и исчезнове­ние последних остатков полисного строя.

Несмотря на то что полисы в качестве независимых городов-государств исче­зают и перестают играть заметную роль еще в эпоху эллинизма, они_сохранялись наур^н^^стного^а^о^тр^вления. Не обладая и тенью политической самосто-ятельностйТполис по-прежнем^оставался основной формой организации антич­ного общества, без которой немыслима была культура. В римскую эпоху вся огромная империя складывалась из полисов как из тех первичных ячеек, в кото­рых воспроизводился античный образ жизни. Когда полис ушел в

Ей на смену^пришла реальность аграрного

ее доселениями сельского типа. Родысульгурных^центров в период куль­турного безвременья йПТовсеместной варваризации взяли на себя монастыри. Немногочисленные же и небольшие города сохраняли не*которую~роль администра-тивных центров, часто не столько светских, сколько духовных, так как в них находи­лись резиденции епископов. Значимость городов настолько понизилась, что дли­тельное время они не были даже местом постоянного пребывания центральной вла­сти варварского королевства.

Обратившись к политической карте послеримской Западной Европы, мы обна­ружим на ней несколько государств, которые выглядят достаточно крупными даже на фоне Римской империи. Самые крупные из них- это K£p_ojne^cjbO_BjCTroTOB в Испании, королевство франков, занимавшее большую часть территории нынеш­ней ФранцЩТ^роле'вств^'ССТгото^включившее в себя итальянские земли. Меж­ду перечисленн^УмиТосударствами прочерчены границы, указаны их столицы, так что, если судить только по карте, можно прийти к выводу: Римская империя всего-навсего распалась на несколько государств. В действительности же на ее терри­тории возникли даже не государства, а нечто схожее с ними по некоторым призна­кам. Среди этих признаков вряд ли можно с полным основанием выделить такой, как наличие столицы или правительственной резиденции. Номинально таковая существовала, но реально короли новых образований в столицах не жили. Они вели полукочевой образ жизни, передвигаясь по территории своих владений, со­бирая с них дань и тем обеспечивая свое существование. Нечто подобное знала и наша Киевская Русь при своих первых князьях, пока она оставалась непрочным объединением нескольких полупервобытных племен. Королевства готов, фран­ков, бургундов свевов были близки к полупервобытности только в одном отноше­нии: их основывали вожди (конунги) полупервобытных германских племен. Одна­ко их соплеменники составляли относительно очень незначительную часть насе­ления завоеванных стран. Остальное население веками жило в антично-римском мире, прежде чем очутиться под властью первобытных завоевателей, которые и у относились к местному населению тоже и его остаткам, прежде всего как к данни-F кам. Никакого, даже отдаленного подобия ощущения гос^шадствежного или этни-\ ческого_единства во вн^вь^озш^ТПТу гпс^яргтдах не ймпр-влпмиыр Их населе-/ ние состояло из разрозненных территорий, живших местными интересами и объе-диняемых_только двумя скрепами. Во-первых, воинской силой^дружины короля-конунга и его ополчения, в которое входили все мужчины-германцы, способные носить оружие, и, во-вторых, и₁еоковно^адмшилст^1аи^\ей₁ которая взяла на себя значительную часть функций государства. То, что до начала V в. представляло собой стройную организацию власти управления, хозяйства, коммуникации, ли­шается к его концу всякого подобия порядка, образуется своего рода котел, где в полной неразберихе перемешаны старые и новые элементы общества, госу­дарства и культуры, еще недавно бывшие Римом.

Без чего не могло обойтись наступившее на Западе культурное и историческое безвременье, так это без античного образования. Нужно сказать, что его уровень падает уже в Позднюю Античность. Особенно в части философии и классической филологии. Но и такое образование было неприемлемо и недоступно послеан-тичному Западу. Взятое вне контекста наступившей эпохи, оно производит впе­чатление курьеза. Прежде всего потому, что использовало осколки античной об­разованности. Общий его контур был тот же, что и в Позднюю Античность. По-прежнему образование состояло в изучении "семи свободных искусств". Перво­начально изучались "искусства" тривиума — грамматика, риторика и диалектика, _v а затем квадриума — геометрия, арифметика, музыка, астрономия. Все, что входило в тривиум и квадриум, доходило до образованного человека из вторых и третьих
рук. Труды крупнейших античных ученых, как правило, последующим векам были
неизвестны, тогда как широкое распространение получили сочинения позднеантич-
ных эпигонов и компиляторов. Скажем, кратчайшем и популярнейшим учебником,,
излагавшим "семь свободных искусств", в рассматриваемое время являлось сочиД
нение рёшТггШтыТОШч^ШШфш ритора (учителя крас- /

норечия) V в. Марцйалаi Капеллы. Оно называется "Бракосочетание Меркурия и Филологии" й"содержит!иало между собой связанные фрагменты знаний, очень по­верхностно знакомых самому автору. Сходным образом обстояло дело и с книгами по отдельным областям знания. Так, входившая в геометрию география, казалось бы, должна была опираться на классические сочинения Плиния Старшего и Страбо-на, не говоря уже об их предшественнике Птолемее. Однако единственным и очень авторитетным источником географических знаний стал компилятор III в. Юлиан Со-лин. В отличие от действительно научных текстов Плиния и Страбона, его текст со­держит описание всякого рода чудес и фантастических стран. Книга Юлиана Солина знаменует собой упадок античной географии, ее капитуляцию перед мифом. Вряд ли ее автор придавал ей большое значение и, наверное, несказанно удивился бы, узнав, что его труд будет пользоваться непререкаемым авторитетом в течение нескольких столетий.

Ситуация, когда было почти полностью утеряно понимание подлинного масш­таба оставшихся от Античности философских, научных и околонаучных сочине­ний, была почти повсеместной. Те же авторы, которые своими работами опреде­лили развитие античной культуры, очень часто были почти неизвестны. Среди них оказались даже почитавшиеся послеантичной эпохой Платон и Аристотель. Из платоновских сочинений вплоть до XII—XIII вв. изучалась только сохранивша­яся часть диалога "Тимей". Аристотель был известен исключительно по двум раз­делам его "Органона", трактата, посвященного формальной логике. Такие же све­тила античной науки, как Евклид, Архимед, Птолемей, были надолго забыты. Так же как и крупнейшие философы Поздней Античности Плотин и Прокл.

Тривиум и квадриум потому и представляли собой почти случайные фрагмен­ты античной образованности, что ценились они не сами по себе, а в своей инстру­ментальной роли, т.е. как средство для других целей. Таковыми были, во-первых, занятия теологией, которые предполагали получение предуготовительных знаний, во-вторых, что бывало несравненно чаще, тривиум и квадриум обслуживали нуж­ды богослужебной практики или служили подготовке для выполнения обязаннос­тей по управлению государством. Инструментальность изучения античных "семи свободных искусств", исключала какое-либо подобие развития знания и наук дол­гие века после падения Римской империи и завершения античной культуры. Ко­ренное отличие последней от наступившей эпохи состояло в том, что для антич-_ ного грека и римлянина образование и наука никогда не были только средством

для совсем других целеТйПТТййПШет^

Вне 6^ра^ватя1П{а^т7^31кШ\лтаШ'грекм и римляне, невозТложно^человечива^-ние человека, переход от его хаотическо-варварского состояния к гармоническо-упорядоченному космическому существованию. НеоЪряжв&ншАлневешсшш-ный^еловек никогда не будет свободным, он так и останется рабом внешних об­стоятельств илРГсвойЗГстрастей. В~^свободе же высшее дастоимство человека, тогда как рабство предназначено для худших изТТюдёй. Об этом античный человек помнил всегда, и то, что образование, изучение наук и, в частности, "семи свобод­ных искусств" делало из невежды образованного человека, означало одновременно некоторое подобие его второго рождения уже в собственно человеческом качестве. То, что образование для Античности стояло в одном ряду с такими реалиями, как космизация, очеловечивание, свобода, делало из него явление если не тождествен­ное, то и не вполне чуждое священнодействию. Ведь человек в его античном пони­мании не был разделен пропастью с богами. Лучшие из людей могли быть и были божественными. Божественны, например, Ахиллес и Гектор. Они герои, и путь их был путем самообожествления. Но божествен и Платон. Его божественность в том, что ему открылись "глубокие, пленительные тайны" божественной мудрости. В пос­леднем случае божественность достигалась на пути знания и образования. Не слу­чайно считалось, что Платон, прежде чем предаться своим возвышенно-божествен­ным умозрениям, долго учился у грека Сократа и у восточных мудрецов. Боже­ственный Александр, неизменно почитавшийся как некое высшее существо, равно греками и римлянами совмещал в своем движении к обожению и героические под­виги, и путь учения и образования. То, что его учителем был Аристотель, очень мно­гое значило для греков и римлян при осмыслении образа Александра Македонско­го. Он был не только герой, но и полководец и государственный деятель. В нем совместились едва ли не все достоинства, ценимые античным человеком, среди которых образованность была совершенно обязательна для достижения Александ­ром божественности.

Когда на Западе закончится эпоха безвременья, завершится Раннее и начнет­ся Высокое Средневековье, тогда там состоится расцвет наук и образования, бу­дут изучаться фундаментальные научные труды, откроется множество универси­тетов, возникнет корпорация ученых людей, противопоставляющих себя неве­жеству идиотов в буквальном смысле слова, неграмотных людей. При всем этом образование никогда не будет играть в Средние Века такой же роли, что в Антич­ности. Для средневековых христиан кощунственно прозвучали бы слова о том, что путь образования ведет к свободе и даже обожению. Они знали призыв Хри­ста: "Познайте истину и истина сделает вас свободными". Но точно так же оче­видно для них было и то, что Истина - это Сам Христос. Она достигается не изучением проповедуемой Христом доктрины, а служением Богу и своим ближ­ним. Бога, а в Нём и ближнего, нужно прежде всего полюбить, а все остальное приложится. Как бы ни почиталась в Средние Века ученость, на всем их протяже­нии помнили, что апостолов Христос избрал из простецов, людей, по современ­ным им античным меркам совсем необразованных.

Высокое Средневековье умело совместить расцвет образования и науки с тем,

что не в них виделись цель и смысл человеческого существования; в эпоху же,

.когда Античность исчезала, а Средние Века еще не наступили или только еще

( начинались, — в эту эпоху образование не только не развивалось, оно едва теп-

V лилось, находясь под постоянной угрозой исчезновения. Во всяком случае, пре-

/ стиж у него был минимальный. Сосредоточено оно было почти исключительно в

монастырях. Соответственно, хоть сколько-нибудь ученый

ло, монахом. Новая варварская знать, за редкими исключениями, оставалась негра-мотно|ьил1е_в^1дела в этш)Гдля~себя никакого бесчестия или ущерба. Насколько обязательным н^ч!Тн^я~с~¥ГВГсТа1^о^йлЪс^1<рещение и принятие христианства, на­столько же необязательным и случайным могло быть приобщение к античной образованности. Еще во времена императора Карла Великого (768—814 гг.), когда появи­
лись первые признаки окончания культурного безвременья и повсеместно при мона­
стырях и епископских резиденциях открывались школы, образованного человека,
если он не монах или клирик, можно было встретить чрезвычайно редко. Сколько-
нибудь точных данных об образовании мирян при Карле Великом не сохранилось.
Но очень показательна в этом отношении фигура самого императора. Карл Великий (
отличался OTj^mxjipefljiJe^Tj^HHKOB j^ \

рых он преуспел, как никто иадарстбенйш особ ю&рб-времени.Щщош же были / его реальные успехи? Об этом свидетельствует биограф и сподвижник Карла Эйн-хард: "Не довольствуясь только отеческим языком, он прилагал старания к изуче­нию языков иностранных. Латинским языком он владел так хорошо, что обычно мо­лился на нем, так же как и на родном; что касается греческого языка, он умел лучше понимать, чем говорить на нем... Благородными искусствами он занимался с вели­чайшим усердием... Уроки грамматики он брал у старого диакона Петра Пизанского, в прочих науках наставником его был сакс из Британии Альбин, по прозвищу Алку-ин... Под его руководством он много и времени и сил положил на изучение риторики, диалектики и особенно астрономии. Он изучал искусство вычисления и с большим вниманием и любознательностью наблюдал за движением звезд. Пытался он также писать и с этой целью имел обыкновение держать под подушкой в кровати навощен­ные дощечки и листик пергамента, чтобы в свободное время приучать руку выво­дить буквы; но несвоевременно и слишком поздно начатый труд принес слишком мало успеха"¹.

Про все ученые занятия Карла Великого можно было бы сказать, что это "слишком поздно начатый труд". Ведь изучению "семи свободных искусств" он предавался уже в зрелом возрасте, когда пишут ученые труды, а не изучают пер-/ вую дисциплину тривиума - грамматику. Очевидно, что Карл Великий никакого j образования в свои детские годы не получил и бьш-вынужден наверстывать упу- ' щенное. На его примере видно то, насколько Карл опередил свое время, а также то, каким невежественным оно было. Император оказался очень_способным_у_че-ником, но письмом^он овладеть так и не Сумел. Вряд ли дело здесь только в его индивидуальных особенностях. Карл пытался заняться тем, что монарху и знати было совершенно не свойственно, что не укоренено ни в какой традиции. Потому очень простая для предшествующих и последующих эпох задача оказалась не­разрешимой даже для такого одаренного человека, как Карл Великий.

В том, что образование и даже простая грамотность необязательны для\ верхов общества вплоть до монарха, проявлялась чуждость античной учености новым послеантичным реалиям. Античные основания жизни были разрушены, J новых устойчивых оснований длительное время не возникало, и в такой ситуации занятия "свободными искусствами" приобретали характер чего-то досужего, от­влеченного. Если бы не потребности Церкви и богослужения, античное образова­ние окончательно бы завяло. И тем не менее новые жизненные реалии заметно сместилиакценты во всецело античном характере "семи свободных искусств". Как и в античные времена, обучение начиналось грамматикой по учебнику римлянина До­ната. Тот, кто приступал к грамматике, обыкновенно уже проходил начальную ступень образования, знал азбуку, начатки чтения и письма по-латыни, поэтому он об­ращался к чтению латинских, почти исключительно языческих авторов. Ученик на­бирал словарный запас, осваивал грамматические правила, иногда даже правила стихосложения. Однако содержание текстов почти полностью игнорировалось, его практически не замечали, так как тексты рассматривались чисто формально, в каче-S стве примеров для упражнений, примеров, которые сами по себе лишены всякого / интереса. Их читали, но не прочитывали.

Вслед за грамматикой шло изучение риторики, т.е. искусства красноре­чия. Обращение к ней было достаточно странным~и~удивительным, так _как ФЛ£У-ра ритора, неотразимо убедительно ораторствующего перед собранием свобод­ных граждан на городской площади, совершенно чужда для рассматриваемого периода. До известной степени риторика по-прежнему~оста^тся~йскусством, но ) Связана она теперь не столько с устной, сколько с письменной речью. Вообще говоря, устное слово в этот период не менее значимо, чем в античную эпоху. Очень часто устно заключаются деловые соглашения, к устной речи апеллируют на судебных процессах, устно дают клятвы и обеты и т.д. И все-таки устная речь теперь не соотнесена с искусством, которое нужно в себе специально вырабаты­вать более или менее длительным обучением. В рамках риторики обучались преж­де всего тому, как в образцовом порядке составлять деловые^цокументы: письма, грамоты, послания и т.п. Поскольку они связаны с государственнонправовой сфе­рой, то заодно изучение риторики давало некоторый^инимум правовых знаний. Момент собственно красноречия, как это имело место в Античности, в ритора ческом образовании отставлен на задний план. Здесь вполне ощутимо коренное изменение культурной ситуации, которое дает о себе знать и в собственно сред­невековую эпоху.

Античность не просто видела в искусстве красноречия существенный и
необходимый момент образования человека, риторическим было античное обра­
зование как целое. Человек, не умеющий прекрасно говорить, попросту не мог
Ныть гфизнакГобразованным, а значит, очеловеченным, свободным, наконец, бо­
жественным. Нам сегодня это может показаться странным. Для нас прекрасная
I речь сама по себе большим достоинством не является, так как мы готовы высоко
\ оценить прежде всего, что говорит человек, и только потом как. Само слово "рито-
/рика" давно стало в обыденной речи синонимом едва ли не пустословия. Антич­
ный человек, в отличие от современного, совсем не готов был разделять в сло­
весности "что" и "как", содержание и форму. Вне совершенной формы никакой
глубины содержания для него не существовало. Да и что значит — глубокое со­
держание? Глубокое ведь — это еще и смутное и темное, а неясность и темнота
вызывают ассоциацию с хаосом. Хаос, в свою очередь, указывает на небытие
еще не выявленного или уже распавшегося. Так что какое-нибудь вдохновенное
бормотание мудреца, если оно не связано с культовым действием, никакого впе­
чатления на античную аудиторию не производило. Оно служило знаком чего-то
очевидным образом низменного и недостойного. Во всем ценились оформлен-
ность, лад и строй^армония и созвучи^_соразмерность и[^пропорциональность.
1ой речи, тем^сам'ым не просто учила плетению
словес, безразлично умных или глупых, она помогала выявлению и последователь-
ному движению смысла. То, что не оформлено в достаточной мере, останется с
^ё бессмыслицей или недомыслием. Конечно, античный человек не был так прост, чтобы воспринимать всякую речь, составленную по правилам красноречия, как глубокомысленную. Но o^£ajHoe_pjCTajBa^c^b_B^j)HbiM в любом слу­чае: отсутствие всякого красноречия указывало на коренные недостатки мысли.

СГкруТПениём АнтичТюстТГнё'только исчезли условия для публичного прояв­ления красноречия в политической жизни или досуге, но стали недействительными его мировоззренческие основания. Если образованиемтюрестало быть путем к чело­веческому совершенству и обожению, это подрывало и риторическую выучку. Именно теперь она начинает восприниматьсягкак нечто суетное,"поверхностное и формаль­ное. Человек — существо грешное, его природа извращена первородным грехом, поэтому уповать на свое красноречие, ценить его в себе — означает предаваться пагубным иллюзиям. Прекрасной может быть богодухновенная речь, специально же обучать нужно не прекрасной речи, а речи как таковой, т.е. внятной, последователь­ной, уместной.

Следующей дисциплиной —^диалектикой — завершалось обучение три­виуму, составлявшему первую и чаще всего единственную ступень образования в V—VIII вв. Hж^кqfSLЖШШSUKЯ^^ШШQoфcкq[_:J^J^eтof]_Ly, связанному для нас прежде всего сГименем Гегеля, диалектика не_имепа. Точно так же не была она и как в античную эпоху. Слово "диалектика" надолго прикрепи-

лось к предмету, разбиравшему начатки аристотелевской логики в изложении по-зднеантичного автора Боэция.

Вторая ступень образования — квадриум — открывалась арифметикой. Она понималась прежде всего как искусство счета и включала в себя решение задач. Ввиду своей полной элементарности и даже примитивности никакой наукой в этот период арифметика не была. Ее изучали, скажем, в перспективе применения к ка­лендарным расчетам, и в первую очередь для исчисления Пасхи. Само это исчис­ление происходило уже в рамках второй дисциплины квадриума — астрономии. Как арифметика, так и астрономия влачили остаточное существованиеТШШёТйями до­жидаясь для себя лучших времен. Арифметика сохраняла свое место в образова­нии JШШiuш.иaepц^lИ-и -потребности в простемдих^асчётах. Сколько-нибудь услож­ненные математические выкладки были невозможны не только из-за общего и резко­го падения уровня образования, но и потому, что они стали внутренне чужды даже немногочисленным образованным людям послеантичного времени. Скажем, учено­му мужу, причастному философии и богословию, собственно математическое зна­ние ничего не добавляло к его штудиям. Между тем для античного философа полу­чить философское образование и заниматься философией, обойдя стороной матема­тику, было невозможно. В античном понимании математика (арифметика и геомет­рия) вовсе не были одной из частных наук. Она рассматривалась в качестве непре­менной стороны восхождения к философским умозрениям. Если философ созерцает мир в его существе и чистой сущности, очищенный от всего поверхностного, слу­чайного и мнимого, то уже математическое созерцание причастно этой сущности. Оно имеет дело с числрм_или фигурой. Но и то и другое — это не просто отвлечение от множества конкретных вещей и явлений. Они представляют собой некоторый их устойчивый момент, чистую форму или организующее начало. Вещь, причастная числу и форме, Tgjyni^4^cjiiaje^HQCiid_rjJCJHHCJio и фигура постояТШы!Гн¥йз1меннь1. Их созерцание и осмысление приближают человека к самой последней и чистой сущности, к Единому, одновременно организуя его душу и ум. Поэтому античный математик-философ неустанно вглядывался в числа и формы, выявлял в них законы и соотношения, создавая глубокомысленные арифметические и геометрические со­чинения. А вот как вглядывался в число раннесредневековый ученый муж Рабан Мавр в одном из своих трактатов:

"Значение чисел не следует ставить низко. Как необходимо их понимание во многих местах Св. Писания, это знает всякий ревностный богослов. Непонимание чисел часто закрывает доступ к уразумению того, что в Писании выражено образно и что заключает в себе тайный смысл, по крайней мере, истинный мыслитель непре­менно остановит свое внимание, читая, что Моисей, Илия и Сам Христос постились 40 дней. А без тщательного рассмотрения и разложения этого числа разгадать скры­тый смысл никоим образом невозможно. Разгадка же заключается в следующем. Число 40 содержит в себе 4 раза по 10. Этим указывается на все, что относится ко временной жизни. Ибо по числу 4 протекают времена дня и года. Времена дня распа­даются на утро, день, вечер и ночь; времена года — на весну, лето, осень и зиму. И хотя мы живем во временной жизни, но ради вечности, в которой мы хотим жить, мы должны воздерживаться от временных удовольствий и поститься.

Далее в числе 10 нам можно познать Бога и творения. Троица указывает на Творца, семерка — на творение, которое состоит из тела и духа. В последнем мы опять находим троичность, так как мы должны любить Бога всем сердцем, и всею душою, и всем помышлением. В теле же совершенно ясно выступает четыре эле­мента, из которых оно состоит. Итак, тем, что указано в числе 10, приглашаемся мы в этой временной жизни — ибо 10 взять по 4 раза — жить целомудренно и воздержи­ваясь от плотских похотей, и бот, что значит поститься 40 дней"¹.

В рассуждениях Рабака Мавра, так же как и у античных философов, про­исходит восхождение к вечному и божественному через число. С одной, правда, р^азнтщй. Дл*я~антйчного философа, пифагорейца или платоника, числ_о_не_про-сТо указует на божественную реальность, но и са]^о_божественно. Поэтому опе­рации с числами, как таковые, т.е. математические исчисления, — это в извест­ном смысле поиски .сущности мира, его божественного первоначала. Для Рабана Мавра решение математических проблем само по себе лишено всякого смысла. У него число — это число_че£р-либо. Как чистое количество, оно Рабана Мавра совершенно не интересует. Поэтому число всегда указывает на некоторую вне-ТБнюю ему реальностьТ~В нашем случае это реальность соотнесенной с Богом человеческой жизни. Рабан упирается мыслью в число 40, и вот оказывается, что оно наталкивает его на благочестивые размышления. Сами по себе они могли бы состояться и вне обращения к числам. Последние здесь лишь удобный предлог к тому, чтобы напомнить себе и другим некоторые душеспасительные истины, и прежде всего о необходимости сорокадневного поста. Конечно, чтобы поститься 40 дней обязательно нужно знать число 40 и уметь считать до 40. Однако христи­анин постится именно этот промежуток времени не потому, что в числе 40 есть ка­кой-то особый, ему принадлежащий смысл. Из этого числа, само собой, не вытекает продолжительность поста и ничего в нем оно не объясняет.

Христос постился 40 дней не потому, что его пост освящался числом 40, а как раз наоборот, число 40 освящено такой продолжительностью поста. В числе 40 нет никакого первосмысла, укорененного в последней сути вещей, точно так же, как

и в любом другом числе.

лицах,ле означает того, что_, единица и триада ламшш. сайе_священны. Свят Господь Бог, раскрывающийся в числе 1 и 3, но к ним он не сводится и через них сущностно не определяется. Последняя реаотбн@оть в христианстве

Поэтому операции с числами не мно­гое дают для постижения Бога и мира и того, как конк­ретно Бог действует в мире. Никто не знает, почему Хрис­тос постился в пустыне имен­но 40 дней. Так же как и то, почему Моисей странствовал со своим народом по Синай­ской пустыне именно 40 лет. Но христиане знают, что они должны поститься такое же время. А для одного из них, Рабана Мавра, наличие в хри­стианстве двух сорокаднев­ных постов нечто делает по­нятным в числе 40. Благода­ря привязке к постам оно освящается, приобретает особую значимость и должно стать предметом размышлений. Только эти размышления сразу же уводят нас от числовой реальности Творца и творения. В результате же число остается чем-то ли­шенным самостоятельного интереса, никак не провоцирующим кого бы то ни было к чисто математическим изысканиям.