Акционерному обществу крупных музыкальных издательств
5 января 1935 г.
[Нью-Йорк]
Милостивые государи,
Ссылаясь на мое письмо от 25-го ноября 1934 года, а также на ответное письмо Г. Г. Пайчадзе от 9-го декабря 1934 года, имею честь уведомить Вас о том, что я хотел бы прекратить силу действия контракта, заключенного между Вами и издательством «Таир» \ и произвести прием отчетности имеющегося у Вас издательства «Таир» между 15 апреля и 1 мая сего года.
Не откажите в любезности подтвердить Ваше согласие письменно, адресовав его bons soins2 de m-me В. Konus, 4 villa Eugene Manuel, Paris, 16-me, ибо через неделю я выезжаю отсюда во Францию.
С. Рахманинов
С. А. САТИНОЙ
20 января 1935 г.
[Париж]
Дорогая моя Сонечка,
Как и все предыдущие, наш последний переезд оказался на редкость благополучным. Только на вторую ночь была качка очень незначительная, а все же остальное время ехали как бы «вдоль по речке». Выехав в ночь с пятницы на субботу, мы были в Шербурге в четверг рано утром. Взяли поезд в 7 ч[асов] 30 и были в Париже в 12 часов дня. Нас встречали Танюша, Софинька с Люлей и Бор[ис] Юльевич. Заехав на минуту в отель, отправились к Танюше завтракать, чтобы увидеть Сашу. Представь себе, этот маленький человечек нас узнал и был очень милостив. Улыбался и много говорил на своем языке, состоящим всецело из первых слогов различных слов. Он как будто немного похорошел. Оригинален по-прежнему, вернее, оригинальничает, и оригинальность его сказывается еще сильнее, чем осенью. Будет «типом», данные для чего получены им по женской линии от родоначальников «тамбовских
губанов». Между прочим, вчера сидел на горшочке — сходил—сказал: «все!» — не говорит обыкновенно — взял горшок и вылил его на ковер. Стоял после этого, бедный, в углу. Дожидается всегда нашего приезда и вытаскивает все свои игрушки нам напоказ. Танюшу совсем не слушается. По-прежнему авторитет для него только Б[орис] Ю[льевич]. Сейчас у него очень хорошая приходящая няня, к сожалению, только до приискания другой, так как эта милая барышня агроном и ждет только места на ферму.
А Софинька — очаровательна. Третьего дня она назначена шефом своего класса. Смотрит за порядком, за поведением. Рассаживает учениц по местам. Вчера видели интересную картину, как она отправлялась на урок музыки. Садится на велосипед, на котором ездит великолепно, за ней неотступно летит Мот1, а за ними двумя вприпрыжку Люля. Очень интересное зрелище! Дорога ее туда проходит по улицам тихим, так что не так опасно, да и ездит она так хорошо, точно целые годы упражнялась.
Метнера не застал. Он уже в Лондоне2. Вчера впервые исполнялся рекорд Рапсодии для Льва Конюса и Lokart'а. Успех большой. Очень! Я начинаю уже привыкать к сему и после исполнения уверенно жду выражения восторга.
Еще вот что. На пароходе я немного отдохнул и чувствую себя сейчас крепче.
До свидания, дорогая Сонечка! Будь здорова. Всем кланяемся!
Твой С. Р.
Е. И. СОМОВУ
29 января 1935 г.
[Париж]
Дорогой Евгений Иванович,
Если храм Христа Спасителя заплатит мне по векселю 400 дол[ларов], то я согласен 400 дол[ларов], данные на честное слово, простить, позабыв о слове честности.
Рецензию при сем возвращаю обратно. Это и вся деловая часть моего письма.
Ради бога, не сердитесь, что до сих пор Вам не писал и что сегодня так мало пишу. Обо всем узнаете от Сонечки, которой отправил письмо неделю назад1.
Через два дня уезжаем на концерты.
Всего Вам лучшего. Поклон от всех нас.
С. Р.
Вчера вечером был на премьере «Ревизора» с Чеховым, которого через неделю везут Вам в Америку2. Чехов только местами удивительно хорош. А если где нехорош, то от переигрывания. Недурен городничий. Остальные — одно горе. Сплошной шарж. В общем — разочарование.
Сейчас буду обедать с Чеховым3. Завтра уезжаем на работу.
Привет. С. Р.
С. А. САТИНОЙ
2 февраля 1935 г.
[Копенгаген]
Дорогая моя Сонечка,
Третьего дня вечером приехали сюда. Вчера был мой первый концерт здесь1, в Европе. Сошел ничего. И играл недурно, но испортил два пятых пальца на обеих руках. Знаешь, когда кожа отходит от ногтя.
В антракте ко мне пришел мой милый доктор [неразборчиво], у которого я лечился, когда жил здесь восемнадцать лет назад2. Хочу воспользоваться пребыванием здесь, чтобы к нему съездить и узнать, что мне делать и как лечить свои пальцы. И вообще с ним посоветоваться. Он хороший доктор, очень мне помогал, а главное, мне симпатичен.
На концерте была королева и масса народу. Не допродано несколько дорогих мест. Успех большой!
Завтра уезжаем в Oslo. Какой там сбор, не знаю. Зато из Стокгольма получил письмо, что первый концерт будет распродан3, что меня очень радует.
Здоровье мое хорошо. Только в Париже последние дни расклеился. Что-то съел, и желудок испортился. Ослабел и похудел! Но теперь, как сказал, опять все хорошо.
Встретил здесь много старых знакомых. Хороший это городок. И погода здесь славная. Снежок и солнечно. До свидания, моя дорогая Сонечка! Будь здорова!
Твой С. Р.
P.S. В Париже застал «Ревизора» с Чеховым4. Он только местами великолепен. Остальные, за исключением городничего, несносны. На следующий день обо всем сказал Чехову, с которым обедали5. Очень он милый человек. Ты его, наверное, увидишь, так как я просил Сомова во всем ему помогать6, чему Чехов очень обрадовался.
С. Р.
Е. И. и Е. К. СОМОВЫМ
10 февраля 1935 г.
[Стокгольм]
Милые Сомовы,
На следующий день после первого концерта в Копенгагене я немного простудился и слег на два дня в постель. По совету своего доктора-друга — имеется такой у меня в Копенгагене — послал телеграмму в Oslo, что первый концерт отменяю. На следующий день почувствовал себя лучше и успел отменить данное решение и появиться вовремя в Oslo1.Сбор был не совсем полный, а успех полный. Но я все же, чтобы дать себе некоторый отдых — щеки мои совсем ввалились, — второй концерт в Oslo отменил, несмотря на все настояния manager'oв и на обещание полного сбора. Эта отмена дала мне возможность прожить здесь, в Stockholm'e пять дней, никуда не двигаясь. Первый концерт, третьего дня — распродан, а что будет послезавтра не знаю. Вчера к вечеру была распродана половина зала, что для одного дня — хорошо2. Это дела концертные.
Все Ваши письма получил, но, к удивлению моему, не нашел ничего от Сикорского, которому перед отъездом из Нью-Йорка написал два письма: одно про Сашу Сатина, другое по поводу американца. Сообщите, был ли ответ? и какого содержания? Передайте Сонечке, которой написал из Копенгагена, что напуганный Машей
Зилоти, которая находится сейчас в Дрездене у бабушки, и Володей — я и Наташа просили бабушку не приезжать к нам в Прагу3. Может,-Сонечка будет не довольна, но, право, мы очень боимся, что для бабушки, которая сейчас в Дрездене никуда не выходит из дому,— такое путешествие может оказаться опасным.
Послезавтра выезжаем после концерта в Будапешт4. Сие путешествие займет двое суток. По дороге, в Берлине, обедаем у Струве.
Здесь бываем и видаем часто милую Лили Гуговну. Сонечка о ней знает.
Ну вот и все на сегодня.
Эти дни чувствую себя лучше и немного крепче.
Как здоровье Елены Константиновны! Ну и жулики населяют сейчас территорию Нью-Йорка! Я говорю это по поводу кражи в Вашей кухне!
Привет, поклоны и лучшие пожелания всем друзьям.
Ваш С. Р.
В. В. ВЕРХОЛАНЦЕВУ
11 февраля 1935 г.
[Стокгольм]
Милый мой Вася! Просьба!
Вышлите мне 400 папирос «Sano» или «Sana» (без золотых держалок) фирмы Bajschary (или что-то в этом роде) по адресу: Ibbs a[nd] Tillett, 124 Wigmore street, London W. 1 на их имя. Об этой посылке я их уже предупредил. Буду там 27 февраля. Лучше, чтоб папиросы пришли до моего приезда. Рассчитайте время.
Завтра играю второй раз здесь и после концерта уезжаю в Будапешт1, куда нам трястись около двух суток с двумя пересадками: в Берлине и в Вене. Дела идут недурно, а здоровье мое так себе. К довершению бед — болит палец. Что-то внутри, на подушке пятого пальца правой руки. Не знаю, как буду завтра играть. В Вене пойду к доктору. Пока лечу домашними средствами, но результаты малозаметные.
До свиданья! Не сердитесь на поручение!
Привет С. Р.
С. А. САТИНОЙ
15 февраля 1935 г.
[Будапешт]
Дорогая моя Сонечка!
В Стокгольме дал два концерта и прожил спокойно четыре дня, отменив второй концерт в Oslo1. Немножко оправился и окреп. Когда был еще в Копенгагене2, у меня появился неприятнейший сюрприз: <...> меня беспокоит мой палец, который еще в Нью-Йорке был зашиблен где-то внутри подушки. Но и пальцу теперь легче. Так что все пока терпимо и в порядке.
Из Стокгольма, сразу после концерта, мы сели в поезд и доехали до Мальме, где были на следующее утро в 8 ч[асов] утра. Тут начались новые переживания. Чтобы сократить бесконечное путешествие в двое суток до Будапешта, нас уговорили лететь. Ну, мы и полетели! Дам тебе время, чтобы было яснее. В 8.30 вылетели из Мальме и через четверть часа спустились в Копенгагене, где простояли полчаса. В 9.15 вылетели из Копенгагена. Было солнечно и чудная погода. Но вскоре мы стали забираться все выше и выше. Появились облака, но под нами. Как снежное поле. Когда через облака стали спускаться в Берлине, — погода была уже скверная и стало качать и дергать. В Берлине спустились в 11 часов. Простояли там один час. Завтракали с Верой Струве, которую выписали. В 12 вылетели на другом аэроплане и прилетели через 45 минут в Дрезден, где нас встречали Володя, Тамара, Саша и Соня. Проговорили с ними полчаса. Бабушка не приехала. Почему-то думала, что мы остановимся в Дрездене. В 1 ч[ас] 15 минут вылетели и спустились в Праге в 2 часа. Простояли 20 минут и, наконец, в 2 ч[аса] 20 минут вылетели из Праги и спустились в Вене в 3 ч[аса] 25 минут. От Берлина до Вены 540 километров. Всю вторую часть дороги довольно сильно качало, но представь себе, я, плохой моряк, чувствовал себя превосходно! А Наташа моя очень страдала. Ей было так скверно, что она наотрез отказалась лететь еще раз. Это очень грустно, а то бы я отныне только бы летал. Например, из Вены мне надо съездить в Прагу и обратно3. Поездом семь часов, аэропланом 1 ч[ас] 5 м[инут]. Теперь, жалея Наташу, потрясемся.
Как твое здоровье? Надеюсь, все у тебя благополучно. Обнимаю тебя.
Твой С. Р.
Сегодня концерт здесь.
А. В. ГРЕЙНЕРУ
26 февраля 1935 г.
[Париж]
Дорогой Александр Васильевич!
Закончил приблизительно одну треть моего европейского турне. Провожу здесь три дня и завтра уезжаю, или, вернее, «улетаю» (последнее время все летаю, это не к добру) в Англию, где послезавтра начинаю. С роялями все это время обстоит благополучно и даже local 1 инструмент в Вене оказался в порядке. К этому письму прилагаю венские рецензии о моем реситале2, которые обещал прислать своим в Н[ью]-Й[орк]. Так как за переводами все равно обратятся к Вам, то посылаю их также для Вашего сведения. Позовите как-нибудь Сонечку и Сомовых и прочтите им.
Как здоровье Александры Феоктистовны? Как Ваше здоровье?
Надеюсь, что Вы иногда о нас вспоминаете, хотя мы и не принадлежим к самым излюбленным артистам Steinway. Что делать! Терпим!
Поклон и привет. С. Рахманинов
С. А. САТИНОЙ
3 [марта] 1935 г.
[Лондон]
Дорогая моя Сонечка,
Вчера здесь был мой второй концерт в Англии К На этот раз уже накануне было объявлено, что все билеты проданы. Был очень хороший прием и успех. Играл я хорошо! Полному удовлетворению мешал страх за мой больной палец, который время от времени дает о себе знать. Стал, по совету бaбvшки, которую видел в Праге, мазать его «иодом». Мне кажется, боюсь сказать
наверное, что это средство помогает. Если не поможет— беда. Мой второй доктор — Бульчик, который приехал сюда и сейчас, по обыкновению, «лежит» около, высказал предположение, что эта боль в связи с теми маленькими артритскими опухолями, которые несколько месяцев назад появились на том же пальце. Если это так, то мне надо сделать несколько сеансов диатермии, как говорил венский профессор.
Сегодня вечером выезжаем в Глазго, где завтра концерт 2.
Здоровье мое, в общем, хорошо. Теперь не простудиться бы только с проклятыми сквозняками и повсюду открытыми окнами. Сумасшедшие люди!
До свидания! Надеюсь, у тебя все благополучно. Прислал тебе для ознакомления через Грейнера рецензии из Вены3. Кланяюсь всем. Тебя крепко обнимаю.
На ком это женится Левко?
Твой С. Р.
Е. И. и Е. К. СОМОВЫМ
9 марта 1935 г.
[Эдинбург]
Дорогие Сомовы,
Посылаю рецензию после первого исполнения Рапсодии в Manchester'e под управлением руcского, не выдающегося дирижера Малько1. Как это ни странно, но должен сказать, что это исполнение было не хуже Стоковского и, во всяком случае, лучше Walter'a2. После конца был настоящий шторм. Впрочем, если позабыть о сборах, которые, за исключением London'a и Manchester'a, были средние, то штормы везде мне сопутствуют. Я даже предложил Наташечке меня называть теперь не иначе как «Мастером», но она плохо поддается.
Час назад кончил свой recital3 здесь и вечером, ночным поездом уезжаем в London, где буду два дня без концертов. Приятно!
Сейчас получил Ваше и Елены Конст[антиновны] письма, где Вы много пишете о М. А. Чехове4. Я знал, что он Вам понравится, а если Вам удастся раскачать его Kак-нибудь нa разговор, ну, скажем, — на воспоминания
о Станиславском, о его репетициях с ним «Ревизора», то Вы будете вознаграждены. Попробуйте.
Пока что кланяйтесь им от меня и следите, чтобы его как-нибудь не нагрели в связи с каким-нибудь новым предложением. И еще прошу Вас устроить с ним личное свидание с Сонечкой5. Я знаю, она будет очень счастлива.
До свидания! Рука устала!
Елену Константиновну и Вас обнимаю. Всем кланяюсь!
С. Р.
С. А. САТИНОЙ
29 марта 1935 г.
[Париж]
Дорогая, моя Сонечка!
Третьего дня провел шесть часов в «Senar'e». Был чудный солнечный день, божественный воздух и потрясающий вид. Такого снега на горах я никогда не видел. Это и составляло главный эффект вида. Нашел там все в полном порядке. А «форсития» уже начала цвести,— большие почки и на сирени. Как раз то время, когда мне надо бы было остаться и насладиться тишиной и покоем. Я очень устал, Сонечка! Говорю это тебе по чистой совести, и в покое и в отдыхе крайне нуждаюсь.
Сегодня, через четыре часа, мой концерт здесь, в Париже1. За завтраком спросил Foley, не мог ли бы я отменить свои первые два концерта в Португалии, куда должен ехать завтра утром. Ответ был отрицательный2. Мол, нехорошо и несправедливо перед manager'ом. Одна Танюша только настаивала. Ну, что же! Ехать, так ехать. Тяжело, да надо. И поедем!
Сегодня здесь будет не полно. Вчера было 64 тыс[ячи], а полный сбор 90. Хотя в последний день и покупают много, но всего не распродадут.
А завтра наш путь до Oporto возьмет 32 часа. И две пересадки, и где-то три часа сидеть на станции. Кроме того, пезетта так упала со времени заключения контракта, что даже обидно за такие деньги, в моем состоянии, играть. Оттуда уже писать тебе не буду. Вернемся мы, вероятно, 17 апреля, и на пасху поедем в «Senar».
Посылаю тебе еще три рецензии про «Rapsodie», полученные мной сегодня от Ibbs'а3.
Кстати, вчера, после долгого антракта, играл рекорды «Rapsodie» — Меdtner'у. Он был очень доволен! Я же только теперь понял, до чего этот рекорд слаб и насколько лучше я ее играю теперь. Надо непременно переиграть.
Обнимаю и целую. С. Р.
Е. И. и Е. К. СОМОВЫМ
18 апреля 1935 г.
[Париж]
Дорогие Сомовы,
Вчера вернулся из Испании. По приезде узнал, что вы запрашивали Танюшу обо мне1. Был удивлен! У меня такое впечатление, что пишу вам часто. Но так как точного числа написанных вам писем не помню, то настаивать на своем заявлении не буду.
Итак, концерты мои кончились. Выдохся и я окончательно. Продолжать свои занятия по подготовке к Южной Америке в июне было бы для меня сейчас очень трудно, а посему я решил переговорить с. Чарли «по душам» и просить меня освободить от полетов в эту далекую страну. Чарли был так мил, что согласился и отпустил мою душу на покаяние. Между тем и самому Чарли, по-моему, не следовало бы туда ехать. Вчера только он вышел из госпиталя. У него язва в желудке. (Не распространяйте!) Свой отъезд, назначенный на 5-е апреля, перенес на 20-е. За это время и Крейслеры сюда приезжали и даже Харриет соглашалась на отсрочку путешествия до будущего года, Но самым упрямым оказался сам Чарли. Добившись от доктора заявления, что «опасности для жизни его путешествие не составляет», он решил ехать. Между тем ему предстоит строжайшая диета на полгода. Как он будет ее исполнять в дороге — непонятно. Вчера он в первый раз встал с постели, а завтра уже выезжает, чтобы послезавтра лететь. Вид у него ужасный! Отговаривал и я его — но безуспешно. Думается, что Фриц очень хочет ехать и что Чарли не хочет его огорчать отсрочкой.
Отмена Ю[жной] Америки для меня неудобна в смысле финансовом. Дела мои финансовые — табак. Давно я не был в таком положении. И дети мои нуждаются, а мысль о них для меня самая горькая и тяжелая. Поневоле приходит в голову, что дал много денег на сторону — не обеспечив своих. Не дай бог, если и им это приходит в голову.
Вы мне ничего не написали до сих пор о моих делах с income-tax2. При отъезде было решено, что Келси поедет в Вашингтон для личных переговоров. Говорилось также о том, что мне надо внести 10 тысяч как залог по иску. Какие результаты всех этих планов? Сообщите. Ведь эти деньги мне придется доставать, продав некоторые бумаги. Боюсь также, что с моего текущего счета Вам не хватит до октября. На это придется прислать денег из Швейцарии. А платежи по Senar'y предстоят еще и в этом сезоне большие. Вообще зарвался!
Здоровье всех хорошо. Все же мне придется куда-то ехать летом лечиться3. У меня все пальцы пухнут. А я все готов стерпеть, кроме относящегося к моей профессии.
До свидания. Кланяюсь, обнимаю. Всего лучшего.
Ваш С. Р.
Очень торопился! Боюсь, не разберете.
Е. И. СОМОВУ
20 апреля 1935 г.
[Париж]
Милый Евгений Иванович,
Третьего дня отправил письмо Вам. Сегодня пишу дополнительно. Володя Сатин просит меня о помощи для его дочери Сони добавочной ссуды на полтора года по 50 марок ежемесячно. Отказать ему не могу, а увеличивать свои расходы также. Хочу Вас просить изыскать способ путем сокращения высылок кое-кому из Вашего списка, не трогая моих ближайших родственников. Причем у Британа можно вычеркнуть не больше 5 марок. Будьте добры, посмотрите. подумайте и дайте мне совет.
Может быть, некоторым можно переменить с одного месяца на два, или даже с двух на три. Дайте мне Ваше заключение поскорее! Будьте ангелом!
Вчера же получил Ваше письмо со вложением писем банка об очередном грабеже буржуев. На счастье, это письмо застало еще Чарли, который уехал вечером. Посылаю Вам сегодня телеграмму. Вам придется сходить к его приятелю и запросить его совета. А как гонорар я закажу покупку бумаг через его фирму, когда буду давать заказ банку.
Вот и все. Уезжаем в Senar 23 апреля. Идет очередная спешка и неурядица по приисканию прислуг и по получению виз для них.
Несчастная эта нация — русская! Ничего не умеем и ничего не можем! К этой категории и себя включаю!
Поклон, привет. С. Р.
С. А. САТИНОЙ
22 апреля 1935 г.
[Париж]
Милая моя Сонечка,
Завтра в шесть часов утра мы собираемся выехать в «Senar». Вернусь несколько назад, чтобы сказать, что в том же «Senar'e» в бытность мою там 27-го марта я немного простудил горло (курил на воздухе, чего мне сейчас не надо бы делать). У меня заложило грудь, и после парижского концерта 1 мне пришлось лечь в постель на три дня2. Отменил я два концерта в Португалии. Осталось четыре в Испании, которые я отыграл, но смело бы мог отменить и их также. Убогая, нищенская страна. (Видел одну чудную галерею и одного милого человека, дириж[ера] Arbos'a.)
Вернувшись домой, в Париж, я, по настоянию детей, поговорил по душам с Foley, и он мне вернул назад мое обещание ехать в Южную Америку. Не могу тебе сказать, как я рад этому, хотя мои финансовые дела и пострадают. Они и так не блестящи. Третьего дня Foley вылетел на цеппелине в 10 ам[ериканского]. А накануне
только встал с постели. Поступает он безумно. Ему я, и мы все это говорили. Но тут сыграл главную роль Фриц. Хотя он торжественно и объявил во всех газетах, что встревожен болезнью своего «друга» и летит к нему, но на самом деле, успокоившись заявлением доктора, что «смертельной опасности» нет, он согласился на отъезд Чарли. Из-за его желания, мне кажется, Чарли и поехал. Между тем ему предстоит полугодовая строжайшая диета. (У него язва в желудке.) Как он будет устраиваться, находясь большую часть времени в пути — не понимаю. Вид у него отвратительный, и нам всем его очень жалко.
Приезд детей в «Senar» — не выяснен. По обыкновению, все откладывают. Не любят они «Senar». Давить на них не решаюсь... В особенности на Танюшу, которая боится за Сашу, что он по своей живости упадет с горы, с террасы, с балкона и т. д.! Кстати, это преоригинальный мальчонок! С выразительным, немного грустным личиком и с умными глазками. Мы теперь с ним большие друзья. Говорит он все же очень мало. Все одними слогами. Двухсложные слова ограничиваются названием ближайших родственников, как: мама, папа, деда, баба и т. д. Но охота говорить иногда очень большая. Одна беда, что трудно понять, о чем он толкует.
Софинька нам демонстрировала и танцы и музыку. В обоих искусствах очень большие успехи. Об ней, по-моему, ты и сама знаешь.
Мое здоровье так себе. Третьего дня опять кровь показалась, и устал я очень, очень. Рамольность прогрессирует, и забывчивость моя начинает меня самого удивлять. Опухоль на пальцах продолжается. Придется, пожалуй, ехать куда-нибудь на воды3. Ну, это в будущем.
Пока очень радуюсь и надеюсь на «Senar». Обнимаю и целую крепко.
Твой С. Р.
P.S. Пришло письмо к Ирине от Ксении Чеховой. Там сказано: «видаю часто Сом[овых] и Вашу чудесную тетю!»4. Как это ты, Сонечка, устраиваешь, что всегда и везде ты чудесная! Чудеса!
И. С. ЯССЕРУ
30 апреля 1935 г.
[Гертенштейн, вилла Сенар]
Многоуважаемый госп[один] Яссер,
Постараюсь ответить на Ваши вопросы1... Вы правы, говоря, что русская народная песня и православные церковные напевы имели влияние на творчество русских композиторов... Я бы прибавил только «на некоторых»! Что касается того, «неосознано» ли это влияние (что для Ваших выводов является «наиболее существенным»), или «осознано» — то на это ответить затруднительно. В особенности относительно неосознанного! Темная эта материя! Зато второй случай, который проще назвать «подделкой под стиль», — очевиден. Да и сами композиторы, буде пожелают, укажут Вам примеры. Укажу и я на один. По закону православной церкви некоторые песнопения Всенощной должны быть написаны на темы обихода. Например: «Благослови, душе моя, Господа», «Ныне отпущаеши», «Славословие» и т. д. Другие могут быть оригинальными. В моей Всенощной все, что подходило под второй случай, осознанно подделывалось под обиход. Например: «Блажен муж», «Богородице» и т. д.
Перехожу теперь к Вашим вопросам:
1) Первая тема моего 3-го концерта ни из народно-песенных форм, ни из церковных источников не заимствована. Просто так «написалось»! Вы это отнесете, вероятно, к «неосознанному»! Если у меня и были какие планы при сочинении этой темы, то чисто звуковые. Я хотел «спеть» мелодию на ф[орте]п[иано], как ее поют певцы, — и найти подходящее, вернее, не заглушающее это «пение» оркестровое сопровождение. Вот и все!
2) Таким образом, я не стремился придать теме ни песенного, ни литургического характера. Если б это было так, я бы, вероятно, «осознанно» придерживался бы лада и не допустил бы, возможно, cis'а, а воспользовался бы с. В то же время нахожу, что тема эта приобрела, помимо моего намерения, песенный или обиходный характер. О возможном влиянии этом я написал в начале письма... И наконец:
3) Никаких вариантов, указывающих на колебание в выборе мелодических оборотов этой темы, — что-то
не вспоминаю. Как уже сказал: тема легко и просто «написалась»! Это замечание исключает возможность истории «возникновения» темы! Не Вы ли сами сказали о «неосознанном»?
Прочтя Ваше письмо, я подумал: ну, а как обстоит дело с творцами не русской национальности? Ну, скажем, с французами? Они-то как родились? Как пишут? Есть ли и у них что-либо от их песен или от католических, церковных напевов?2 (Удивительных по качеству, между прочим!)
Извините, если недостаточно ясно или подробно высказался!
Вот уже шесть дней, как нахожусь «в раю», у себя в Швейцарии. Погода у нас аховая! Но, как видите, рай возможен и при низкой температуре...
С уважением к Вам С. Рахманинов
Д. БАРКЛАЙ
4 мая 1935 г.
[Гертенштейн, вилла Сенар]
Дорогая моя Дагмара!
Вот уже десять дней, как я в «Сенаре»...
Последний сезон был очень утомительный... В будущем необходимо либо уменьшить количество концертов, либо найти какое-то средство против старости.
Я бы даже написал «чудесно», но тогда слова не были бы полностью подходящими к музыке... Погода также очень хорошая, а все почему-то жалуются на нее. Я всегда утверждал, что единственное место для жизни — это «Сенар».
Теперь я отдыхаю от... Недавно я был у знаменитого врача в Цюрихе. Всё в порядке — пятьдесят франков тоже.
Как обычно, пока мы живем здесь с Наташей одни. Дети приедут самое раннее в середине мая.
Известна ли Вам большая новость, что мой дорогой Фоли (он был довольно сильно болен) освободил меня от поездки в Южную Америку? Вот радость-то!..
Здесь я получил Ваши фотографии. Большое спасибо! Какой хорошенькой выглядит моя крестница! Настоящая Грета Гарбо!
Приветы и наилучшие пожелания. Обнимаю Вашу маму...
Пишите!
Ваш С. Рахманинов
С. А. САТИНОЙ
15 мая 1935 г.
[Гертенштейн, вилла Сенар]
Дорогая моя Сонечка,
На дворе льет дождик с часа дня! Небеса хмурые и безнадежные! Барометр свалился вниз.
У нас сидит одна русская дама, приехавшая из Женевы. Я с ней посидел за кофейком, а потом Наташа догадалась увести ее наверх, к себе в салон. Играть, т. е. заниматься, неловко. Сейчас погуляли под дождем с зонтиками! Замерз! Вернулся и велел затопить отопление. Будет теплее и уютнее. Дама просидит до вечера. Мне предстоит с ней еще ужинать сейчас.
Был два раза у «знаменитого» проф[ессора] в Цюрихе. Больше не поеду. Шарлатан! Единственно, что им было высказано, это, что у меня немного повышенное давление крови. Никаких советов не давал. Видимо, и не способен дать их. Соглашался с предположениями, которые я высказывал. Из моих двух маленьких болезней: г[еморрой] недели две как не возвращался. Аккуратно лечусь водой. Что касается пальца на правой руке, т. е. опухоль, без изменений. Как будто и на других пальцах может начаться. Такое чувство, т. е. чувствительность. Что от этого не умирают, это я знаю. Но что при таких пальцах иногда больно играть, — это тоже верно. Говорят, есть лечение электричеством, но не диатермией, которую пробовал безрезультатно, а какое-то новое. Надо идти опять к доктору. Я уже не знаю, к какому же? Надоело это. Обыкновенно в молодости
докторам верят, — в старости не верят. Происходит это оттого, что в молодости твоей не доктор помогает, а твои молодые силы тебя вылечивают. В старости же эти силы уже израсходованы. Если же имеется хоть какой-нибудь остаток их, как у Шаляпина сейчас, например, то и от «смертельной опасности» можно без доктора поправиться. Доктор же сам удивляется «здоровому организму»!
Детей моих все нету еще! Третьего дня приехали Софинька, Люля и Мот. Сегодня Бульчик по телефону скажет о дне своего прибытия.
Танюша все откладывает. Сейчас назначен приезд на 20-е, но «неофициально». Это значит, что может быть отсрочка1.
Я, по-прежнему, доволен своей жизнью в «Senar'е». Лучшего и представить себе не могу. Цветы у нас удивительные, воздух, покой и тишина. Начал немного заниматься2. Вообще, чувствую себя бодрее, насколько в моем возрасте это возможно.
Обнимаю тебя крепко и нежно целую.
Твой С. Р.
Д. БАРКЛАЙ
17 июня 1935 г.
[Гертенштейн, вилла Сенар]
Моя дорогая Дагмара!
Лишь несколько слов, чтобы сказать Вам о том, как меня огорчила болезнь Мэри. Я очень хорошо помню, какое несчастье для родителей болезни детей. Надеюсь, что сейчас Мэри вполне здорова.
В этом году впервые в жизни мы с женой поедем в санаторий. У моей жены подагра, моя же болезнь — более неприятная, и называется она старость.
Мы предполагаем выехать в Начале июля и обещали доктору пробыть в санатории не меньше трех недель 1. Это очень огорчает меня в связи с тем, что мне необходимо работать2. Я едва-едва приду в себя к середине лета.
Как поживает Ваша очаровательная мама?
Мой привет всем вам С. Р.