Салон графа Михаила Юрьевича Виельгорского
Одним из самых приятных домов Петербурга первой половины XIX века был дом графа Михаила Юрьевича Виельгорского (1788-1856), у которого по вечерам были прекрасные квартеты. Граф, сам был большой музыкант и композитор. Он страстно любил музыку и собирал у себя лучшие музыкальные силы столицы как из числа дилетантов, так и из профессиональных артистов и певцов. Все заграничные музыкальные знаменитости, приезжавшие в Петербург, в первую очередь являлись к графу, все считали за особую честь для себя не только быть принятым на его музыкальных вечерах, но и принимать в них участие.
Михаил Юрьевич находился в дружеских отношениях с А.С. Пушкиным, Н.В. Гоголем, М.И. Глинкой, В.Ф. Одоевским и А.А. Алябьевым. Он оказывал поддержку многим отечественным музыкантам. Достаточно вспомнить его существенную помощь братьям Рубинштейнам, содействие выкупу из крепостной зависимости талантливого скрипача И.И. Семенова (граф также способствовал освобождению от крепостной зависимости Т.Г. Шевченко). В доме у М.Ю. Виельгорского состоялась первая репетиция оперы Глинки «Жизнь за царя».
В истории русской музыкальной жизни памятны его салоны-концерты, проходившие с декабря 1822 года по апрель 1823 года в курском имении М.Ю. Виельгорского Луизино, где он жил с 1816 по 1823 год. Программы 33 луизинских концертов в основном были посвящены классической музыке и содержали симфонические произведения И. Гайдна, В. Моцарта, Л. Бетховена и других.
Еще большего внимания заслуживают салоны-концерты, организованные братьями Виельгорскими в Москве с 1823 года и в Петербурге с 1826 года. На протяжении нескольких десятилетий петербургские концерты Виельгорских, имевшие просветительское значение, славились высоким художественным уровнем программ и исполнителей. Как пишет граф В.А. Соллогуб в своих воспоминаниях: «Приёмы Виельгорских имели совершенно другой отпечаток; у них редко танцевали, но почти каждую неделю на половине самого графа, то есть в его отдельном помещении, устраивались концерты, в которых принимали участие все находившиеся в то время в Петербурге знаменитости. Граф Михаил Юрьевич Виельгорский был один из первых и самых любимых русских меценатов; все этому в нем способствовало: большое состояние, огромные связи, высокое, так сказать, совершенно выходящее из ряда общего положение, которое он занимал при дворе, тонкое понимание искусства, наконец его блестящее и вместе с тем очень серьезное образование и самый добрый и простой нрав»[147].
Здесь выступали Ф. Лист, Роберт и Клара Шуман, Г. Берлиоз, Г. Венявский, Б. Ромберг и другие знаменитые артисты. «Эти Виельгорские - великолепные люди для художников; они живут только для искусства...», оба они – «два превосходнейших художника, особенно Михаил, - это настоящая, художественная натура, гениальнейший дилетант...»,- писал Р. Шуман[148].
Известно письмо графа М.Ю. Виельгорского к его детям в Петербург из Рима в 1839 г.: «Здесь теперь Лист, с которым я очень музыкально познакомился. Это - царь пианистов и доселе никто на этом инструменте не произвел на меня подобного действия. Я никогда не думал, что можно так играть музыку Бетховена, например старые его сонаты»[149].
Однако М.Ю. Виельгорский заслуживает внимания не только как крупный музыкальный деятель своей эпохи, но и как одаренный композитор. Он получил музыкальное образование под руководством отличных музыкантов того времени, в частности Мартин-и-Солеро в Петербурге и Керубини в Париже. Нельзя не отметить личного общения Виельгорского с Бетховеном (в Вене), чью музыку (включая Девятую симфонию) он горячо пропагандировал в России.
Перу М.Ю. Виельгорского принадлежат две симфонии, увертюры, квартет, опера «Цыгане», хоровые произведения, романсы на слова Пушкина и других поэтов (особенной популярностью пользовались «Черная шаль», «Бывало», «Любила я»), фортепьянные пьесы, тема с вариациями для виолончели с оркестром.
М.Ю. Виельгорского как композитора высоко ценили многие его современники. Известный русский критик В.Ф. Одоевский, имевший собственный салон и известный своей любовью к музыке И.-С. Баха (исполнял его клавирную и органную музыку), считал, что М.Ю. Виельгорский отличный композитор из самых глубоких музыкантов в Европе.
В творчестве М.Ю. Виельгорского отражается незаурядный талант, хороший вкус и профессионализм. Воспитанный на классических образцах, он следует им в своих сочинениях, обнаруживая при этом индивидуальные особенности своего дарования. В некоторых произведениях М.Ю. Виельгорского, как, например, в «Теме с вариациями» для виолончели с оркестром, заметно ощущается интонационная связь с русской народно-бытовой музыкой. В этом произведении, носящем концертный характер, ярко проявляется мелодический дар композитора и умелое использование вариационной формы.
Истоки салона графа М.Ю. Виельгорского восходят к традициям конца XVIII века, существовавшим в доме отца графа, сенатора Ю.М. Виельгорского. Михаил Юрьевич вместе со своим братом Матвеем Юрьевичем, превосходным виолончелистом, были деятельными участниками салона княгини З.А. Волконской.
Живя в деревне Фатеевке с 1816 по 1823 г., Виельегорский устроил в одном из флигелей усадьбы «биронов салон», которому суждено было остаться в истории музыки России. Салон, как правило, бывал довольно продолжительным, и кроме бесед о музыке включал в себя концерт в двух отделениях с симфонией, увертюрой, инструментальным концертом, отрывками из опер и ораторий. Солистами, ансамблистами, хористами выступали братья Матвей и Михаил Виельгорские, Г. Теплов, капельмейстер-скрипач В. Островский, крепостной скрипач Антон.
В салоне прозвучали симфонии Моцарта, Гайдна, Бетховена, увертюры М. Линдпайтнера, фрагменты опер Керубини, множество сочинений современных немецких и французских композиторов, скрипичные концерты П. Лафона, Л. Шпора, Л. Маурера, Ф. Крейслера в исполнении Г. Теплова, В. Островского, Руденсдорфа. Сочинения для виолончели играл Матвей Виельгорский, чей обширный репертуар давно известен исследователям музыки. Выбор пьес свидетельствует о великолепном художественном чутье и изысканном вкусе графа Мих. Ю. Виельгорского.
Как только было получено разрешение поселиться в Москве в 1823 году, граф отстроил свой дом и собрал у себя в салоне лучшие музыкальные силы Москвы того времени. Вот свидетельство князя Одоевского, относящегося к 1824 году: «Признаемся, едва ли можно встретить в России что-нибудь подобное сим концертам, где бы соединялись выбор сочинений, и достоинство музыкантов и точность исполнения, - три условия, без которых музыка теряет цену»[150].
Именно в эти годы получить успех в салоне графа Мих.Ю. Виельгорского для многих русских и европейских артистов означало одно - открытый путь к широкой концертной деятельности в России. В салонах З.А. Волконской и Мих. Ю. Виельгорского, которые, кстати, бывали и в виде «утренников», слушали и виолончелиста Фенци в присутствии выдающегося виолончелиста, друга Бетховена Ромберга, и Липинского. Слушали, например, по отзывам кн. Одоевского, в один день и симфонию Ромберга, и хор Мегюля, концерт Л. Фильда для фортепиано с оркестром, фугу Моцарта, концерт Шпора, увертюры из опер Вебера «Эврианта» и «Вольный стрелок», симфонию Михаила Виельгорского. «Прибавьте к сему исполнение со всей музыкальной роскошью, определенное, соразмерное число инструментов, оркестр, расположенный уступами в удобнейшем порядке, собрание людей с истинною страстию к искусствам - и Вы получите весьма слабое понятие о сем концерте»[151].
Граф Матвей Юрьевич Виельгорский был одним из основателей Русского музыкального общества, свою богатую библиотеку и инструменты завещал Консерватории, а свою знаменитую виолончель Страдивариуса подарил К.Ю Давыдову.
Музыкальный салон графа Михаила Юрьевича Виельгорского и выдающегося виолончелиста Матвея Юрьевича Виельгорского получил широкую известность в истории русской музыкальной культуры первой половины XIX столетия. Главным образом, это были видные музыкальные деятели и просвещенные меценаты, которые способствовали развитию концертной жизни в России.
Салон княгини Зинаиды Александровны Волконской[152]
Еще при жизни Волконской, в 1865 году вышли два тома ее литературных сочинений, которые включали в себя Отрывки из путевых воспоминаний: Веймар. Бавария. Тироль. Саксония. Итальянский Тироль. Северная Италия. Виченца. Падуя. Тоскана. Ниоба (во Флоренции); На кончину Императрицы Елизаветы Алексеевны (Портрет. Моей звезде. Четыре ангела. Кн. П.А.В.); Сказание об Ольге; Княгине З.А. Волконской от разных поэтов[153]. Отдельные романсы и другие музыкальные сочинения княгини были опубликованы, однако большинство их осталось, по-видимому, в рукописях.
В 1810 она выходит замуж за егермейстера двора Александра I, князя Никиту Григорьевича Волконского, брата известного впоследствии декабриста Сергея Григорьевича Волконского. После замужества княгиня З.А. Волконская занимает видное место при дворе Александра I[154].
В 1819 году Зинаида Александровна возвращается в Петербург. Пресыщенная сценическими успехами, поклонниками, она оставляет сцену и начинает заниматься литературой. С 1820 года Волконская живет в Италии, где на своей вилле создает художественный кружок, к которому принадлежали молодые художники Российской академии искусств Ф. Бруни, К. Брюллов, С. Щедрин, скульптор Р. Гальберг. Здесь, в своем римском салоне, княгиня З.А. Волконская принимала многих иностранных художников, таких как Камуччини, Горас Берне, скульпторов Канова и Торвальдсен. В этот же период Волконская сочинила оперу на итальянском языке «Иоанна д’Арк», которая получила одобрение гениального итальянского композитора Дж. Россини. На сцене своего домашнего театра она сама выступала в главной роли - Иоанны, в костюме этой легендарной героини она изображена на портрете Ф. Бруни. Осенью 1824 года княгиня Волконская переезжает в Москву, где в доме, унаследованном от отца - на Тверской, 14, помещает уникальные коллекции, собранные князем A.M. Белосельским, а также украшает дом оригиналами и копиями знаменитейших произведений живописи и ваяния, в некоторых комнатах были развешаны фрески в стиле различных эпох.
В салоне княгини собиралось самое блестящее общество Москвы, литераторы и художники обращались к ней как к меценату.
Многообразие талантов княгини рождало в головах современников воспоминание о популярнейшем литературном персонаже - Коринне, главной героине одноименного романа мадам де Сталь[155]. Коринна, Северная Коринна - эти имена прочно утвердились за Зинаидой Александровной в московском обществе. Князь П.И. Шаликов, например, обращался к ней так со страниц своего журнала, этим именем называл княгиню П.А. Вяземский[156].
В отличие от многих других московских салонов или, как их тогда называли, «открытых домов» с их балами, маскарадами, карточной игрой, салон княгини З.А. Волконской был исключительно литературно-музыкальным. Салон ее становится символом культуры. В него приходят П.А. Вяземский, Д.В. Давыдов, Е.А. Баратынский, П.Я. Чаадаев, К.К. Кюхельбекер, В.Ф. Одоевский, А. Мицкевич, братья Виельгорские, композитор М.И. Глинка, братья Киреевские, В.А. Жуковский, а позднее и Н.В. Гоголь.
В 1825 году самыми частыми гостями в салоне Волконской были члены кружка любомудров - В. Одоевский, Д. Веневитинов, А. Кошелев, позднее присоединились Н. Рожалин и И. Киреевский[157].
Д.В. Веневитинов и В.Ф. Одоевский были к тому же и серьезными музыкантами. Первый из них обучался музыке под руководством известного в те времена композитора И.И. Геништы, который также стал частым гостем гостиной на Тверской и посвятил княгине не один романс. В середине ноября 1825 г. у З.А. Волконской был молодой поэт Ф.И. Тютчев.
Внезапная смерть Александра I прервала встречи у княгини З.А. Волконской. Последовавшие за кончиной государя восстание декабристов и жестокая расправа над ними окончательно развеяли безмятежный дух служения высокому искусству в салоне Волконской. Почти у каждого посетителя дома З.А. Волконской проходили по следствию друзья, знакомые, родственники.
Особо следует сказать о том, что в числе посетителей салона Волконской был А.С. Пушкин. Он впервые посетил салон З.А. Волконской в 1826 году. В мае 1827 года поэт посылает княгине поэму «Цыганы» с посвящением.
В декабре 1826 года у З.А. Волконской проездом остановилась княгиня М.Н. Волконская, которая отправлялась в Сибирь за мужем. Вот ее интересные воспоминания об этом вечере: «В Москве я остановилась у З.А. Волконской, моей третьей невестки; она меня приняла с нежностью и добротой, которые остались мне памятны навсегда; окружила меня вниманием и заботами, полная любовью и состраданием ко мне. Зная мою страсть к музыке, она пригласила всех итальянских певцов, бывших тогда в Москве, и несколько талантливых девиц московского общества. Я была в восторге от чудного итальянского пения, а мысль, что я слышу его в последний раз, еще усиливала мой восторг. В дороге я простудилась и совершенно потеряла голос, а пели именно те вещи, которые я лучше всего знала; меня мучила невозможность принять участие в пении. Я говорила им: «Еще, еще, подумайте, ведь я больше никогда не услышу музыки. Тут был Пушкин, наш великий поэт»[158].
В октябре-декабре 1826 г. салон княгини З.А. Волконской посещал М.И. Глинка[159]. О зиме 1826-1827 гг. М.П. Погодин вспоминал: «Вечера живые и веселые следовали один за другим, у Елагиных и Киреевских за Красными воротами, у меня, у Соболевского на Дмитровке, у княгини Волконской на Тверской… Приехал Глинка.., и присоединилась музыка»[160].
Во время коронационных торжеств в салоне Волконской перебывало и довольно много великосветских персон, приехавших с двором в Москву. Княгиня решительно пресекала всякие попытки уподобления ее салона обычной великосветской гостиной, о чем вспоминал один из современников: «Во время коронации Николая I, находясь с эскадронами лейб-гвардии гусарского полка в Москве, я часто посещал эти вечера, но никогда не видел, чтобы там играли в карты. Многие знакомые просили у княгини позволения составить партию виста, но она положительно заявила, что никогда не дозволит, чтобы у нее в доме играли в карты… Вечера проходили в чтении и музыке; здесь собирались лучшие музыканты и певцы итальянской оперы»[161].
В 1829 году княгиня З.А. Волконская принимает католичество и уезжает в Италию. На этом заканчивается история салона княгини Зинаиды Александровны, однако все, что было в нем, с любовью сохраняется в мемуарах, дневниках, поэтических строчках. Салон княгини, очевидно, в определенной степени был центром умеренного фрондерства московского дворянства. В этом салоне возникали не только стихотворения и романсы, но и через салон в историю русской культуры вошли имена выдающихся русских композиторов и поэтов. Академические литературные обеды З.А. Волконской собирали высшее аристократическое общество и представляли собой единственный опыт подобного рода в истории российских литературных салонов.
Салон князя Владимира Федоровича Одоевского[162]
Князь Владимир Федорович Одоевский (1804-1869) - государственный чиновник, известный беллетрист, публицист, механик-изобретатель, композитор и музыкально-общественный деятель, занимался изучением церковной и народной русской музыки, увлекался физикой, математикой, философией.
В 1826 г. В.Ф. Одоевский переехал в Санкт-Петербург. М.П. Погодин вспоминал: «С тех пор как Одоевский начал жить в Петербурге своим хозяйством, открылись у него вечера, однажды в неделю, где собирались его друзья и знакомые - литераторы, ученые, музыканты, чиновники. Это было оригинальное сборище людей разнородных, часто даже неприязненных, но почему-либо замечательных. Все они на нейтральной почве чувствовали себя совершенно свободными и относились друг к другу без всяких стеснений. Здесь сходились веселый Пушкин и отец Иакинф с китайскими, сузившимися глазками, толстый путешественник, тяжелый немец, барон Шиллинг, воротившийся из Сибири, и живая, миловидная гр. Ростопчина, Глинка и проф. химии Гесс, Лермонтов и неуклюжий, но много знающий археолог Сахаров. Крылов, Жуковский и Вяземский были постоянными посетителями. Здесь явился на сцену большого света и Гоголь, встреченный Одоевским на первых порах с дружеским участием. Беспристрастная личность хозяина действовала на гостей, которые становились и добрей, и снисходительней друг к другу»[163].
В гостиной на диване, по воспоминаниям В.А. Соллогуба, «Пушкин слушал… Жуковского; графиня Ростопчина читала Лермонтову свое последнее стихотворение, Гоголь подслушивал светские речи; Глинка расспрашивал гр. Виельгорского про разрешение контрапунктных задач; Даргомыжский замышлял новую оперу и мечтал о либреттисте. Тут пребывали все начинающие и подвизающиеся в области науки и искусства - посреди их хозяин дома то прислушивался к разговору, то поощрял дебютанта, то тихим своим добросердечным голосом делал свои замечания, всегда исполненный знанья и незлобия. Таких домов мы знали четыре: дом Олениных, дом Карамзиных, дом Виельгорских и дом Одоевских»[164].
Владимир Федорович оставил после себя большое литературно-музыкальное наследие, интерес к которому существовал всегда[165].
Среди поздних, сделанных на склоне лет многочисленных заметок Владимира Федоровича, есть одна короткая запись, весьма примечательная. Он занес на бумагу ответ некоей дамы на вопрос, что есть демократ. «Трудящийся аристократ есть уже демократ», - отвечала она. Записал Одоевский этот ответ, видно, не случайно - слова дамы были о нем, аристократе-труженике; так выстроил он свою жизнь смолоду, так подсказано было самой судьбой.
«По происхождению своему князь Одоевский стоял во главе всего русского дворянства, - писал Владимир Соллогуб. - Он это знал; но в душе его не было места для кичливости - в душе его было место только для любви». Спустя несколько десятилетий то же проницательно подметил и американец Юджин Скайлер, переводчик Тургенева и Толстого, почувствовавший в «первом аристократе» России и «величайшего демократа».
Поэтому, наверное, и стезю трудящегося чиновника, избранную им не только «идейно», но и необходимо - как средство к существованию, и поприще литератора воспринимал Одоевский с горделивым достоинством - он все оставался потомком исторического рода, и ему не было нужды, как, скажем, Пушкину, с болезненным постоянством доказывать древнее свое дворянство. Пожалуй, этот особый демократизм и выделил его сразу из среды петербургских «литературных аристократов», куда он был принят как равный. Сам только встававший на ноги, он мог позволить себе не только открыто протягивать руку поддержки собратьям по перу, без чинов и различий, но и делать это с широтой и постоянством. Вот отчего, по меткому замечанию Шевырева, на диване его пересидела вся русская литература.
Так складывались знаменитые «субботы». Они вовсе не являли собой бестолковое или даже претенциозное, как казалось иным, смешение «языков»: то была продуманная, принятая раз и навсегда жизненная позиция, одна из попыток ее «вовеществления». Внимательные посетители его вечеров улавливали это, и характерно, что наиболее чутко - люди следующего поколения, «сороковых».
«Субботы» Одоевского на долгие годы сделались примечательностью отнюдь не одной светской столичной жизни. Сменялись посетители салона, менялся и сам хозяин, но еженедельные его собрания все несли на себе отпечаток почти упрямого постоянства, верности «первородной» идее. Прообраз петербургских вечеров зародился - или был сотворен - уже в московском Газетном переулке: высокий интеллектуальный накал лившихся здесь бесед, их многотемье и широта господствовавших интересов, даже причудливая, «декоративная» теснота «святилища» новоявленного Фауста. Все это перекочевало затем в столицу, приспособилось к новой жизни, пришло в окончательное соответствие с жизненными принципами.