История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли

Т.I. М., 1962

Сократ

«А при счастье и при несчастье друзей, как ты думаешь, разве одинаковое бывает выражение лица у тех, кто принимает в них участие и кто не принимает?» (90).

Аристотель

«Даже простое восприятие имитаций, хотя бы без сопровождения их мелодией или ритмом, возбуждает во всех нас сочувственное к ним настроение» (120).

Филострат Младший

«Подойти к вещам несуществующим так, как будто бы они существовали в действительности, дать себя ими увлечь так, чтобы считать их действительно, как бы живыми, в этом ведь нет никакого вреда, а разве этого недостаточно, чтоб охватить восхищением душу, не вызывая против себя никаких нареканий» (218).

Каллистрат. Описание статуй

«…безжизненный камень, казалось, обладал какой-то жизненной силой. … Демосфен, который, создавая в своих речах чеканные образы, показал нам в отвлеченных твореньях своей мысли и ума почти что живой образ самого слова силою волшебных чар искусства» (221).

Августин

«Меня увлекали театральные зрелища, полные картин моих бедствий и горючего вещества, разжигавшего мое пламя. Но почему же человек хочет так испытывать скорбь, видя печальное и трагическое, хотя сам не желал бы терпеть то же самое? И все-таки хочет зритель терпеть скорбь при виде этого, и сама скорбь есть его наслаждение. Не жалкое ли это сумасбродство? Ведь всего более трогается чужими аффектами тот, кто сам не чужд подобным же аффектам. Разница в том, что когда он испытывает их сам, они называются страданием, а сочувствие к чужим называется состраданием. Но какое же может быть сострадание по отношению к вещам вымышленным, сценическим? Зрителя здесь не призывают на помощь, а только приглашают к сочувствию, и для актера тем ценнее, чем больше горюет зритель. И если человеческие бедствия, давно минувшие или вымышленные изображаются так, что зритель не чувствует горести, то он уходит скучающий и недовольный; если же он испытывает горесть, то остается, следя со вниманием, и, радуясь, проливает слезы.

Стало быть, мы любим горести? Разумеется, всякий человек хочет радоваться. Но если никому не хочется страдать, то, быть может, ему хочется сострадать? И так как сострадание не бывает без боли, то по этой причине любим мы боль. Отсюда и проистекает живое начало дружбы. Но куда идет, куда устремляется такое сострадание? Неужели оно впадает в поток кипящей смолы – чудовищные мерзкие страсти, в которые оно превращается, и по собственной воле отвращается и отрекается от небесной прозрачности? Так что же – отвергнуть сострадание? Отнюдь нет. Пусть иногда будут любимы и скорби. Но берегись грязи, душа моя, находящаяся под покровом бога моего, бога отцов наших, «воспеваемого и превозносимого во веки», берегись грязи. Я и теперь испытываю сострадание, но не так, как тогда, когда в театрах радовался вместе с влюбленными, когда они наслаждались друг другом в постыдных наслаждениях, хотя и совершали это лишь для воображения, в театральном зрелище. А когда они разлучались, то из сострадания к ним я печалился. И тем не менее то и другое доставляло наслаждение…» (264).

Анандавардхана[24]

IX век

Комментарии

«Обладающий сердцем (sahŗdaya) – человек, способный понимать, чувствовать поэзию, вообще субъект, наделенный эстетической восприимчивостью. … Hŗdaya – значит «сердце». … Абхинавагупта в своем комментарии так толкует этот термин: «Постоянное упражнение в искусстве поэзии и неустанное изучение ее приводит к полному очищению зеркала нашего сознания (manas). В силу этого мы приобретаем способность отождествлять себя с событиями, описываемыми [в поэтическом произведении]. Те, кто обладает такой способностью, есть обладающие сердцем или обладающие созвучием сердца. Ибо сказано (Бхарата. Натьяшастра, VII, 10): «То, что созвучно сердцу, возбуждает раса; и тело бывает охвачено им [раса], как сухое дерево огнем»» (402).

Абхинавагупта[25]

Х век

«Итак, раса есть чувство, состоящее в имитации чувства, присущего объекту имитации – Раме и т.д. И поскольку оно есть имитация, мы определяем его другим термином, а именное раса. Такое (имитированное) чувство становится объектом восприятия благодаря: 1) причинам, которые носят название возбудителей; 2) следствиям – симптомам и 3) настроениям, относящимся к категории сопутствующих обстоятельств.

Возбудители и т.д. возникают благодаря определенному усилию (со стороны актера) и потому искусственны, но не воспринимаются зрителем как таковые. Чувство воспринимается как присущее имитирующему субъекту, и восприятие его обусловлено вышеуказанными логическими признаками (возбудителями и т.д.).

Возбудители сообщаются содержанием поэтического произведения, симптомы – искусством актера, настроения – способностью актера искусственным путем вызывать собственные настроения и выражать их через соответствующие симптомы» (406-407).

Мишель Монтень

«…Квинтилиан говорит, что ему доводилось видеть актеров, настолько сжившихся со своей ролью людей, охваченных безысходною скорбью, что они продолжали рыдать и возвратившись к себе домой; и о себе самом он рассказывает, что, задавшись целью заразить кого-нибудь сильным чувством, он не только заливался слезами, но и лицо его покрывала бледность, и весь его облик становился обликом человека, отягощенного настоящим страданием» (638).

Т. II. М., 1964

Эдмунд Берк

«Страсти, именуемые общественными, являются сложными, и они разветвляются на многообразные формы соответственно многообразию целей, которым они назначены служить в великой цепи общества. Три главных звена в этой цепи суть симпатия, подражание и самолюбие. …

Благодаря первой из этих страстей мы относимся с участием к делам других; мы тронуты, когда они тронуты, и почти никогда не остаемся безразличными зрителями того, что люди делают или испытывают. Ибо симпатию следует рассматривать как своего рода замену, вследствие которой мы оказываемся на месте другого человека и подвергаемся во многих отношениях тем же воздействиям, что и он. Таким образом, эта страсть либо может иметь свойства страстей, относящихся к самосохранению, быть обращена к страданию, и в этом случае она явится источником возвышенного, или же она может обратиться к понятиям наслаждения, и, следовательно, к ней приложимо все, что было сказано об общественных чувствах, относящихся как к обществу в широком смысле, так и к некоторым особым его разновидностям. Именно благодаря этому главным образом поэзия, живопись и другие изящные искусства переносят свои страсти из одной груди в другую и часто способны вплести утеху в бедствие, несчастье и даже самую смерть. Давно уже замечено, что предметы, которые неприятно потрясли бы нас в действительности, могут явиться источником высших наслаждений, будучи представлены в виде трагедии или в каком-либо подобном изображении. Когда это обстоятельство было установлено, оно послужило основанием для многих дальнейших рассуждений. Чувство удовлетворенности обычно приписывалось, во-первых, утешению, которое мы получаем от сознания, что столь плачевная история – всего лишь вымысел, и, во-вторых, размышлению о том, что мы сами избавлены от зла, представленного нашему взору» (105-106).

«Разве мы не читаем подлинные истории о подобных событиях с тем же наслаждением, что и романы и поэмы, где события вымышлены. … …ужас – это страсть, которая всегда приносит утеху, если она не затрагивает нас слишком близко, а сожаление – страсть, сопровождаемая наслаждением, потому что она возникает из любви и общественной привязанности. … …наш создатель назначил, чтобы мы были связаны узами симпатии, он укрепил эту связь сообразной утехой, и тем более там, где наше сочувствие особенно нужно, – в бедствиях ближних. Если бы эта страсть была просто болезненной, мы бы старательно избегали всех людей и всех мест, которые могут возбудить ее, как действительно поступают некоторые, столь погруженные в праздность, что они не выносят никаких сильных впечатлений. Но дело обстоит далеко не так для большей части человечества: ни одно зрелище мы не наблюдаем с большей охотой, чем какое-либо необычное и тяжкое горе. Так что, находится ли несчастье перед нашими глазами или мы обращаем свой взор назад, в историю, оно всегда приносит нам утеху. Это, однако, не чистая утеха, но смешанная с немалой долей неприятного чувства. Утеха, которую мы находим в подобных вещах, препятствует тому, чтобы мы стремились избегать картины несчастья, а ощущаемое нами страдание побуждает нас избавиться от него, облегчив тех, которые страдают. И все это предшествует логическим умозаключениям и происходит благодаря инстинкту, который без нашего содействия движет нас к своей собственной цели» (106-107).

«Так обстоит дело с действительными горестями. Что же касается подражательного изображения бедствий, то единственное различие состоит в наслаждении, получаемом от действия самого подражания» (107).

«Вторая страсть, относящаяся к общественности, – это подражание, или, если угодно, стремление подражать и проистекающее отсюда наслаждение. Эта страсть возникает из той же причины, что и сочувствие. Ибо, как сочувствие заставляет нас проявлять участие к переживаниям людей, так эта страсть побуждает нас перенимать их действия. И следовательно, мы находим наслаждение в подражании и во всем, что относится к нему, как таковому, безо всякого вмешательства разума, но единственно по причине нашего естественного склада, который провидение создало таким образом, чтобы мы получали или наслаждение или утеху в зависимости от природы предмета, так или иначе соответствующего целям нашего бытия» (108).