Живопись импрессионистов

Во второй половине девятнадцатого века во Франции начала работать группа молодых художников, вначале никому не известных и не признанных официальной прессой. Теперь их имена знает всякий интеллигентный человек – это Мане и Моне, Ренуар, Дега, Сислей, Писсаро. Эти живописцы впервые в истории искусства сделали для себя правилом писать не в мастерской, а под открытым небом: на берегу реки, в поле, в лесу.

После выставки их работ в Париже этих художников стали называть импрессионистами – от французского слова, означающего «впечатление». Это слово как никакое другое отразило своеобразие их работ, потому что в них художники передавали свое непосредственное впечатление от увиденного. Импрессионисты по-новому подошли к изображению мира, всего того, что мы каждый день видим вокруг, не придавая значения поэтичности самых простых предметов.

Главным для художников стали свет, постоянно меняющийся в течение дня, воздух, в который как бы погружены предметы и фигуры людей. В их картинах чувствовался ветер, который дышит свежестью и ароматом цветущих садов, нагретая солнцем земля и некошеная трава. Они стремились рассмотреть и показать удивительное богатство цвета в природе.

Один из импрессионистов, художник Моне, написал Лондон в туманный день. Увидев картину, лондонцы удивились: они считали, что туман бывает мутно-серым, а художник нарисовал его в красно-багровых тонах. Но, посмотрев на эту странную картину и выйдя на улицу, туманную лондонскую улицу, зрители убедились, что живописец был прав: туман казался красным. В нем как будто отражались дома из красного кирпича, которых очень много в этом городе. Художник показал людям то, что без него они, может быть, никогда не заметили бы.

Нельзя считать, что путь импрессионистов в большое искусство был легок. Сейчас небезынтересно вспомнить, что в свое время велись горячие споры о том, можно ли серьезно воспринимать эту живопись. Некто обвинял смелых новаторов в том, что их полотна – это не что иное, как подделка под истинное искусство.

Сначала импрессионистов не признавали, их живопись казалась слишком смелой и необычной, над ними смеялись. Никто не хотел покупать их картин, и гениальные живописцы жили в бедности не год и не два. Однако ни бедность, ни голод не могли заставить их отказаться от своих убеждений.

Прошло много лет, некоторых из художников-импрессионистов уже не было в живых, когда, наконец, их искусство было признано. Теперь музеи всего мира гордятся картинами таких мастеров, как Мане, Ренуар, Дега и другие. Истина оказалась сильнее предрассудков и ложных представлений. Победила красота и вечно молодое, неувядаемое, неподвластное времени высокое искусство.

Башмаки

Джон Этвуд был консулом Соединенных Штатов в Коралио. Уже девять лет торчал он на этом тропическом острове. Жизнь здесь текла монотонно. Все вечера Джонни проводил с Билли Кьоу на террасе консульского дома. Забота у него была одна – забыть Розину, которая осталась в его родном Дейлсбурге, штат Алабама, и предпочла ему фермера Пинка Доусона.

Консул постоянно получал письма от своих соотечественников, которые были уверены, что в Коралио они могут нажить миллионы. Они присылали ему длинные столбики всевозможных вопросов и требовали сведений, как будто Джон был энциклопедическим словарем, а не консулом.

Одно письмо из его родного Дейлсбурга очень позабавило Джона и его друзей. Почтмейстер писал, что один человек мечтает приехать в Коралио и открыть там обувной магазин, и спрашивал о перспективах такого предприятия.

Со смехом друзья начали считать, сколько человек на острове носят башмаки, и с трудом насчитали человек двадцать. Никто здесь не носил обуви, не потому, что они не могли себе этого позволить, просто здесь она была не нужна. Они решили, что старый остряк почтмейстер хочет позабавить своего друга. Им пришло в голову тоже ответить ему шуточным письмом. Они написали, что на всем земном шаре нет другого места, где обувная торговля имела бы больше шансов на успех, ведь в этом городе 3000 жителей и ни одного магазина обуви.

Через несколько дней коралийские изгнанники забыли о письме почтмейстера и погрузились в скуку. Но 26 июня в коралийские воды прибыл пароход «Андадор». Побережье было усеяно зрителями, и консулу сообщили, что на пароходе прибыл человек с огромным грузом обуви. Пока владелец сапог с недоумением рассматривал босые ноги туземцев, шесть лодок перевозили товар на берег. Его сопровождала очаровательная девушка, его дочь.

- Неужели нашелся такой глупец, который принял мое письмо всерьез? – слабым голосом вопрошал консул. Но когда он узнал имена прибывших, он был потрясен. Это были его возлюбленная Розина и ее отец-неудачник, вечно пытающийся найти выгодное дело.

В огромном смущении консул прибыл на берег встретить гостей. После любезных приветствий старик сразу же приступил к разговорам об успехе своего предприятия.

Гостей проводили в лучший в городе дом и, конечно, обещали помочь открыть магазин, а вечером на террасе у консула начался «военный совет» о том, как скрыть от прибывших истинные перспективы башмачной торговли в Коралио.

- Я погиб! – твердил консул. – Это письмо вконец расстроило мои шансы.

- Не падайте духом, - сказал оптимист Кьоу. – Пусть откроют магазин. На первое время мы сможем устроить бум.

- Десяток покупателей, - сказал Джон, - а товару на четыре тысячи долларов. Мне надо подумать.

После бессонной ночи была отправлена следующая телеграмма:

«П. Доусону, Дейлсбург, Алабама.

Сто долларов посланы Вам почтой. Пришлите мне немедленно пятьсот фунтов крепких колючих репейников. Здесь большой спрос. Рыночная цена 20 центов фунт. Возможны дальнейшие заказы. Торопитесь».