Текст №21. Приносящие счастье

На поляне около лесной опушки я увидел красивые синие цветы. Они жались друг к другу, и их заросли были похожи на маленькие озера. Я нарвал целый букет этих цветов. Когда я их срывал, в них гремели созревшие семена. Эти цветы чем-то походили на колоколь­чики, но если у них головки всегда наклонены к земле, то у этих цве­тов они смотрели вверх.

На полевой дороге мне повстречались две девушки. Они шли из­далека: пыльные туфли они несли на плечах. Девушки весело смея­лись, но, увидев меня, они тут же умолкли, нахмурились, поправили волосы под платками и поджали губы.

Почему-то обидно, когда вот такие жизнерадостные и смеющиеся девушки, увидев тебя, сразу напускают на себя суровость, а еще обиднее, когда, пройдя мимо них, слышишь за спиной сдержанный смех.

Я уже собирался обидеться, когда вдруг девушки остановились около меня и так застенчиво улыбнулись. Что может быть прекрас­ней смущенной девичьей улыбки на полевой дороге, когда в синей глубине глаз появляется ласковый блеск, и ты стоишь, удивленный, как будто перед тобой распустился во всей своей красе куст жимоло­сти или боярышника?

— Спасибо вам, — сказали они мне.

— За что? — удивился я.

— За то, что вы нам повстречались с этими цветами.

И они побежали дальше, иногда поворачиваясь и крича: «Спаси­бо вам!» Я подумал, что девушки просто развеселились и решили пошутить, но все же было что-то таинственное и приятное в этой встрече на полевой дороге.

На околице деревни мне повстречалась чистенькая старушка, ко­торая тащила на веревке дымчатую козу. Увидев меня, она выпусти­ла козу и всплеснула руками: — Ой, милок! — запела она. — Как хорошо, что я тебя встрети­ла! Даже не знаю, как благодарить тебя.

— За что же меня благодарить-то? — удивился я.

— Ишь ты какой! — сказала старушка. — Как будто ничего не знает! Сказать-то я тебе не могу — нельзя. Да ты иди своей дорогой, да помедленнее, чтобы побольше народу тебе повстречалось.

Только в деревне все прояснилось. Открыл мне тайну председа­тель сельсовета Иван Карпович — человек деловой, но имевший склонность к краеведению, как он выражался, «в масштабах своего района».

— Это вы нашли редкий цветок, — сказал он мне. — Называется он «приточной травой». Есть поверье, да не знаю, говорить ли вам? Говорят, что этот цветок приносит девушкам счастливую любовь, пожилым людям — спокойную старость. И вообще — счастье.

Потом он усмехнулся и добавил:

— Вы и мне повстречались, значит, и мне будет счастье в моей работе.

Текст №22. Подвиг художника

В 1508 году Микеланджело Буонарроти подписал договор с па­пой Юлием II. Итальянский скульптор и художник должен был рас­писать плафон Сикстинской капеллы — длинной залы в папском дворце.

Чтобы расписать ее потолок (высота зала составляет 18 метров), соорудили специальные леса, на которых художник мог работать только лежа. Он работал в таком положении в течение четырех лет. Его тело ныло, краска капала ему на лицо, но Микеланджело ничего не замечал, потому что работал с неистовством, забывая о сне и еде.

Проработав столько лет лежа, великий мастер испортил себе зре­ние, и долгие годы потом мог рассматриваться предметы, только подняв их над головой.

Сколько технических трудностей испытал Микеланджело! Толь­ко он расписал одну фреску (роспись по штукатурке водяными крас­ками), как часть потолка стала покрываться плесенью, и ему при­шлось начинать работу сначала.

Микеланджело один расписал площадь в шестьсот квадратных метров. Ему помогал только его ученик Кондиви. Это был труд ти­тана, настоящий подвиг художника.

За что бы ни брался Микеланджело, он всегда работал с боль­шим рвением. Например, если ему нужен был мрамор для скульп­туры, он сам спускался в каменоломню и проводил многие месяцы, добывая его.

Можно задаться вопросом: зачем, ради чего Микеланджело с та­ким рвением работал? Если бы мы задали этот вопрос самому ху­дожнику, он бы его просто не понял. Для него было смыслом жизни непрерывно творить. В своих творениях он раскрывал свои мысли, и была еще в этом иступленном труде огромная радость — радость творить.

Прошло уже пять веков, как умер великий мастер, но его произ­ведения живы. Мы до сих пор любуемся Сикстинским плафоном и скульптурами Микеланджело, понимаем, что он хотел в них выра­зить. Когда видишь смелого «Давида», вставшего на защиту своей родины, осознаешь, как горячо Микеланджело любил свою страну, также защищавший родную Флоренцию с оружием в руках.

Мы видим Сикстинскую капеллу, и мысли Микеланджело о красоте и совершенстве человека становятся нам ближе. Мы благодарны ему за созданные произведения, которые приносят нам глубокую радость.

Текст №23. О милосердии

В прошлом году со мной случилась неприятность: я упал, упал неудачно. Я сломал нос, рука выскочила из плеча и повисла плетью. Случилось это часов в семь вечера в центре Москвы, на Кировском проспекте, недалеко от дома, где я живу.

С большим трудом я поднялся и добрел до ближайшего подъезда. Я чувствовал, что держусь, потому что нахожусь в шоковом состоя­нии, и надо что-то срочно сделать. Я пытался унять кровь платком; боль накатывала все сильнее. И говорить я не мог — рот был разбит. ' Я решил повернуть домой. Шел я, как мне кажется, не шатаясь. Я хорошо помню этот путь метров четыреста. Народу было много. Мимо меня прошла какая-то парочка, женщина с девочкой, молодые парни. Хоть бы кто-нибудь мне помог. Все они смотрели на меня сначала с интересом, но потом отводили глаза. Я запомнил лица многих людей, — видимо, безотчетным вниманием, обостренным ожиданием помощи.

Боль путала сознание, но я понимал, что если сейчас лягу на тро­туаре, то люди будут просто переступать через меня. Я понимал, что надо обязательно добраться до дома. Мне так никто и не помог.

Позже я думал над этой историей. Могли ли люди принять меня за пьяного? Вроде нет. Но если бы даже и приняли, они же видели, что я весь в крови, что со мной что-то случилось — упал, ударили. Почему же они не спросили, не нужна ли мне помощь? Значит, пройти мимо, не ввязываться, «меня это не касается» стало обычным чувством.

С горечью вспоминал я этих людей, злился на них, но потом я вспомнил о себе. Желание увернуться, уйти было и у меня. Уличив себя в этом, я понял, насколько стало это чувство привычным в на­шей жизни.

Я не собираюсь оглашать жалобу на порчу нравов. Но, однако, уровень снижения нашей отзывчивости заставил меня задуматься. Никто персонально не виноват. Видимых причин не нашел.

Раздумывая, я вспоминал голодное фронтовое время. Тогда никто бы не прошел мимо раненого. Из твоей части, из другой ли — все помогали, тащили на себе, перевязывали. Никто не делал вид, что он ничего не заметил. Конечно, кто-то нарушал этот негласный закон, но ведь были и дезертиры, и самострелы. Но речь ведь не об отдель­ных людях, а о нравах той поры.

Я не знаю, что нужно сделать для необходимого взаимопонима­ния, но я уверен, что только из общего понимания проблемы могут возникнуть какие-нибудь конкретные выходы. Один человек может только бить в колокол тревоги и просить всех подумать, что сделать, чтобы милосердие согревало нашу жизнь.

Текст №24. Весенний остров

Пароход миновал Осиновский порог, и Енисей сразу стал шире, а берега его — ниже. Чем шире становился Енисей, тем более пологи­ми становились берега, течение успокаивалось, воды текли без шума и суеты.

Я стоял один на носу парохода и смотрел на родную реку, вдыхал прохладу ночи. Иногда нос парохода так глубоко врезался в воду, что брызги долетали и до меня. Я радостно облизывал губы и ругал себя за то, что так долго не был в родных краях, суетился, хворал, путешествовал по чужим краям. Пароход шел по Енисею, разрезая, как студень, реку и тихую ночь. На пароходе все спали, не спал только сам пароход, не спал рулевой, и я не спал.

Я ждал солнце. Примерно час назад оно укатилось в лес и за­висло над вершинами деревьев. Над рекою поднялся туман, окуты­вая ее берега. Этот летний туман был очень легким и не мешал па­роходу продвигаться вперед. Скоро солнце оттолкнется от деревьев и поползет вверх, разгонит туман, который заползет в гущу леса и там падет росой на травы, листья и песок. Кончится так и не на­чавшаяся ночь.

Утром я увидел впереди остров, в середине которого была груда скал, меж них тенели кирдачи, а понизу кипел вершинами лес.

Берега острова были яркими. Так бывает здесь только в конце весны — в начале лета, когда бушует всюду разнотравье и полыхают яркие цветы Сибири. В середине лета, в сенокос, цветы осыпаются, а листья на деревьях блекнут.

Но на острове живая зеленая лента! Вон только что распустив­шийся гусятник, а вон хвощ. За ними синяя полоса с розовыми и огненными вкраплениями. Цветут колокольчики, дикий мак, кукуш­кины слезы... Везде по Сибири они уже отцвели а здесь весна!

Пароход начал удаляться от острова, а я побежал на корму. Я торопился, мне хотелось посмотреть на нечаянно встреченную весну.

Позже я пытался отыскать похожий остров. Встречались разные: и одинокие, и цепью, — но такого, весеннего, острова больше не было. Этот остров долго был под водой, а когда он обох, везде уже бушевало лето. Но он не мог остаться без весны — и забушевал, за­цвел всеми красками радуги, и ничто не могло сдержать торжество природы. Она буйствовала, не соблюдая никаких сроков.

Вспоминая об этом острове, я думаю о нас, людях. Ведь у каждо­го человека рано или поздно тоже бывает весна. Не важно, в каком облике и в каком цвете. Главное, что она приходит.