Часть первая. смерть крестьянина

Савраска увяз в половине сугроба -

Две пары промерзлых лаптей

Да угол рогожей покрытого гроба

Торчат из убогих дровней.

Старуха в больших рукавицах

Савраску сошла понукать.

Сосульки у ней на ресницах,

С морозу – должно полагать.

Привычная дума поэта

Вперед забежать ей спешит:

Как саваном, снегом одета,

Избушка в деревне стоит,

В избушке – теленок в подклети,

Мертвец на скамье у окна;

Шумят его глупые дети,

Тихонько рыдает жена.

Сшивая проворной иголкой

На саван куски полотна,

Как дождь, зарядивший надолго,

Негромко рыдает она.

Три тяжкие доли имела судьба,

И первая доля: с рабом повенчаться,

Вторая – быть матерью сына раба,

А третья – до гроба рабу покоряться,

И все эти грозные доли легли

На женщину русской земли.

Века протекали – всё к счастью стремилось,

Всё в мире по нескольку раз изменилось,

Одну только бог изменить забывал

Суровую долю крестьянки.

И все мы согласны, что тип измельчал

Красивой и мощной славянки.

Случайная жертва судьбы!

Ты глухо, незримо страдала,

Ты свету кровавой борьбы

И жалоб своих не вверяла,-

Но мне ты их скажешь, мой друг!

Ты с детства со мною знакома.

Ты вся – воплощенный испуг,

Ты вся – вековая истома!

Тот сердца в груди не носил,

Кто слез над тобою не лил!

Однако же речь о крестьянке

Затеяли мы, чтоб сказать,

Что тип величавой славянки

Возможно и ныне сыскать.

Есть женщины в русских селеньях

С спокойною важностью лиц,

С красивою силой в движеньях,

С походкой, со взглядом цариц,-

Их разве слепой не заметит,

А зрячий о них говорит:

"Пройдет – словно солнце осветит!

Посмотрит – рублем подарит!"

Идут они той же дорогой,

Какой весь народ наш идет,

Но грязь обстановки убогой

К ним словно не липнет. Цветет

Красавица, миру на диво,

Румяна, стройна, высока,

Во всякой одежде красива,

Ко всякой работе ловка.

И голод, и холод выносит,

Всегда терпелива, ровна…

Я видывал, как она косит:

Что взмах – то готова копна!

Платок у ней на ухо сбился,

Того гляди косы падут.

Какой-то парнек изловчился

И кверху подбросил их, шут!

Тяжелые русые косы

Упали на смуглую грудь,

Покрыли ей ноженьки босы,

Мешают крестьянке взглянуть.

Она отвела их руками,

На парня сердито глядит.

Лицо величаво, как в раме,

Смущеньем и гневом горит…

По будням не любит безделья.

Зато вам ее не узнать,

Как сгонит улыбка веселья

С лица трудовую печать.

Такого сердечного смеха,

И песни, и пляски такой

За деньги не купишь. "Утеха!" -

Твердят мужики меж собой.

В игре ее конный не словит,

В беде не сробеет – спасет:

Коня на скаку остановит,

В горящую избу войдет!

Красивые, ровные зубы,

Что крупные перлы у ней,

Но строго румяные губы

Хранят их красу от людей -

Она улыбается редко…

Ей некогда лясы точить,

У ней не решится соседка

Ухвата, горшка попросить;

Не жалок ей нищий убогой -

Вольно ж без работы гулять!

Лежит на ней дельности строгой

И внутренней силы печать.

В ней ясно и крепко сознанье,

Что всё их спасенье в труде,

И труд ей несет воздаянье:

Семейство не бьется в нужде,

Всегда у них теплая хата,

Хлеб выпечен, вкусен квасок,

Здоровы и сыты ребята,

На праздник есть лишний кусок.

Идет эта баба к обедни

Пред всею семьей впереди:

Сидит, как на стуле, двухлетний

Ребенок у ней на груди,

Рядком шестилетнего сына

Нарядная матка ведет…

И по сердцу эта картина

Всем любящим русский народ!

И ты красотою дивила,

Была и ловка, и сильна,

Но горе тебя иссушило,

Уснувшего Прокла жена!

Горда ты – ты плакать не хочешь,

Крепишься, но холст гробовой

Слезами невольно ты мочишь,

Сшивая проворной иглой.

Слеза за слезой упадает

На быстрые руки твои.

Так колос беззвучно роняет

Созревшие зерна свои…

В селе, за четыре версты,

У церкви, где ветер шатает

Побитые бурей кресты,

Местечко старик выбирает;

Устал он, работа трудна,

Тут тоже сноровка нужна -

Чтоб крест было видно с дороги,

Чтоб солнце играло кругом.

В снегу до колен его ноги,

В руках его заступ и лом,

Вся в инее шапка большая,

Усы, борода в серебре.

Недвижно стоит, размышляя,

Старик на высоком бугре.

Решился. Крестом обозначил,

Где будет могилу копать,

Крестом осенился и начал

Лопатою снег разгребать.

Иные приемы тут были,

Кладбище не то, что поля:

Из снегу кресты выходили,

Крестами ложилась земля.

Согнув свою старую спину,

Он долго, прилежно копал,

И желтую мерзлую глину

Тотчас же снежок застилал.

Ворона к нему подлетела,

Потыкала носом, прошлась:

Земля как железо звенела -

Ворона ни с чем убралась…

Могила на славу готова,-

"Не мне б эту яму копать!

(У старого вырвалось слово.)

Не Проклу бы в ней почивать,

Не Проклу!.."Старик оступился,

Из рук его выскользнул лом

И в белую яму скатился,

Старик его вынул с трудом.

Пошел… по дороге шагает…

Нет солнца, луна не взошла…

Как будто весь мир умирает:

Затишье, снежок, полумгла…

В овраге, у речки Желтухи,

Старик свою бабу нагнал

И тихо спросил у старухи:

"Хорош ли гробок-то попал?"

Уста ее чуть прошептали

В ответ старику: "Ничего".

Потом они оба молчали,

И дровни так тихо бежали,

Как будто боялись чего…

Деревня еще не открылась,

А близко – мелькает огонь.

Старуха крестом осенилась,

Шарахнулся в сторону конь -

Без шапки, с ногами босыми,

С большим заостренным колом,

Внезапно предстал перед ними

Старинный знакомец Пахом.

Прикрыты рубахою женской,

Звенели вериги на нем;

Постукал дурак деревенской

В морозную землю колом,

Потом помычал сердобольно,

Вздохнул и сказал: "Не беда!

На вас он работал довольно!

И ваша пришла череда!

Мать сыну-то гроб покупала,

Отец ему яму копал,

Жена ему саван сшивала -

Всем разом работу вам дал!.."

Опять помычал – и без цели

В пространство дурак побежал.

Вериги уныло звенели,

И голые икры блестели,

И посох по снегу черкал.

У дома оставили крышу,

К соседке свели ночевать

Зазябнувших Машу и Гришу

И стали сынка обряжать.

Медлительно, важно, сурово

Печальное дело велось:

Не сказано лишнего слова,

Наружу не выдано слез.

Уснул, потрудившийся в поте!

Уснул, поработав земле!

Лежит, непричастный заботе,

На белом сосновом столе,

Лежит неподвижный, суровый,

С горящей свечой в головах,

В широкой рубахе холщовой

И в липовых новых лаптях.

Большие, с мозолями, руки,

Подъявшие много труда,

Красивое, чуждое муки

Лицо – и до рук борода…

Пока мертвеца обряжали,

Не выдали словом тоски,

И только глядеть избегали

Друг другу в глаза бедняки,

Но вот уже кончено дело,

Нет нужды бороться с тоской,

И что на душе накипело,

Из уст полилося рекой.

Не ветер гудит по ковыли,

Не свадебный поезд гремит -

Родные по Прокле завыли,

По Прокле семья голосит:

"Голубчик ты наш сизокрылый!

Куда ты от нас улетел?

Пригожеством, ростом и силой

Ты ровни в селе не имел.

Родителям был ты советник,

Работничек в поле ты был,

Гостям хлебосол и приветник,

Жену и детей ты любил…

Что ж мало гулял ты по свету?

За что нас покинул, родной?

Одумал ты думушку эту,

Одумал с сырою землей -

Одумал – а нам оставаться

Велел во миру, сиротам,

Не свежей водой умываться,

Слезами горючими нам!

Старуха помрет со кручины,

Не жить и отцу твоему,

Береза в лесу без вершины -

Хозяйка без мужа в дому.

Ее не жалеешь ты, бедной,

Детей не жалеешь… Вставай!

С полоски своей заповедной

По лету сберешь урожай!

Сплесни, ненаглядный, руками,

Сокольим глазком посмотри,

Тряхни шелковыми кудрями,

Сахарны уста раствори!

На радостях мы бы сварили

И меду и браги хмельной,

За стол бы тебя посадили -

Покушай, желанный, родной!

А сами напротив бы стали,

Кормилец, надежа семьи!

Очей бы с тебя не спускали,

Ловили бы речи твои…"

На эти рыданья и стоны

Соседи валили гурьбой:

Свечу положив у иконы,

Творили земные поклоны

И шли молчаливо домой.

На смену входили другие,

Но вот уж толпа разбрелась,

Поужинать сели родные -

Капуста да с хлебушком квас.

Старик бесполезной кручине

Собой овладеть не давал:

Подладившись ближе к лучине,

Он лапоть худой ковырял.

Протяжно и громко вздыхая,

Старуха на печку легла,

А Дарья, вдова молодая

Проведать ребяток пошла.

Всю ноченьку, стоя у свечки,

Читал над усопшим дьячок,

И вторил ему из-за печки

Пронзительным свистом сверчок.

Сурово метелица выла

И снегом кидала в окно,

Невесело солнце всходило:

В то утро свидетелем было

Печальной картины оно.

Савраска, запряженный в сани,

Понуро стоял у ворот;

Без лишних речей, без рыданий

Покойника вынес народ.

– Ну, трогай, саврасушка! трогай!

Натягивай крепче гужи!

Служил ты хозяину много,

В последний разок послужи!…

В торговом селе Чистополье

Купил он тебя сосунком,

Взрастил он тебя на приволье,

И вышел ты добрым конем.

С хозяином дружно старался,

На зимушку хлеб запасал,

Во стаде ребенку давался,

Травой да мякиной питался,

А тело изрядно держал.

Когда же работы кончались

И сковывал землю мороз,

С хозяином вы отправлялись

С домашнего корма в извоз.

Немало и тут доставалось -

Возил ты тяжелую кладь,

В жестокую бурю случалось,

Измучась, дорогу терять.

Видна на боках твоих впалых

Кнута не одна полоса,

Зато на дворах постоялых

Покушал ты вволю овса.

Слыхал ты в январские ночи

Метели пронзительный вой

И волчьи горящие очи

Видал на опушке лесной;

Продрогнешь, натерпишься страху,

А там – и опять ничего!

Да, видно, хозяин дал маху -

Зима доконала его!..

Случилось в глубоком сугробе

Полсуток ему простоять,

Потом то в жару, то в ознобе

Три дня за подводой шагать:

Покойник на срок торопился

До места доставить товар.

Доставил, домой возвратился -

Нет голосу, в теле пожар!

Старуха его окотила

Водой с девяти веретен

И в жаркую баню сводила,

Да нет – не поправился он!

Тогда ворожеек созвали -

И поят, и шепчут, и трут -

Всё худо! Его продевали

Три раза сквозь потный хомут,

Спускали родимого в пролубь,

Под куричий клали насест…

Всему покорялся, как голубь,-

А плохо – и пьет и не ест!

Еще положить под медведя,

Чтоб тот ему кости размял,

Ходебщик сергачевский Федя -

Случившийся тут – предлагал.

Но Дарья, хозяйка больного,

Прогнала советчика прочь:

Испробовать средства иного

Задумала баба: и в ночь

Пошла в монастырь отдаленный

(Верстах в тридцати от села),

Где в некой иконе явленной

Целебная сила была.

Пошла, воротилась с иконой -

Больной уж безгласен лежал,

Одетый как в гроб, причащенный,

Увидел жену, простонал

И умер…

… Саврасушка, трогай,

Натягивай крепче гужи!

Служил ты хозяину много,

В последний разок послужи!

Чу! два похоронных удара!

Попы ожидают – иди!..

Убитая, скорбная пара,

Шли мать и отец впереди.

Ребята с покойником оба

Сидели, не смея рыдать,

И, правя савраской, у гроба

С вожжами их бедная мать

Шагала… Глаза ее впали,

И был не белей ее щек

Надетый на ней в знак печали

Из белой холстины платок.

За Дарьей – соседей, соседок

Плелась негустая толпа,

Толкуя, что Прокловых деток

Теперь незавидна судьба,

Что Дарье работы прибудет,

Что ждут ее черные дни.

"Жалеть ее некому будет",-

Согласно решили они…

Как водится, в яму спустили,

Засыпали Прокла землей;

Поплакали, громко повыли,

Семью пожалели, почтили

Покойника щедрой хвалой.

Сам староста, Сидор Иваныч,

Вполголоса бабам подвыл,

И "Мир тебе, Прокл Севастьяныч!-

Сказал,- благодушен ты был,

Жил честно, а главное: в сроки -

Уж как тебя бог выручал -

Платил господину оброки

И подать царю представлял!"

Истратив запас красноречья,

Почтенный мужик покряхтел:

"Да, вон она, жизнь человечья!"-

Прибавил – и шапку надел.

"Свалился… а то-то был в силе!..

Свалился… не минуть и нам!.."

Еще покрестились могиле

И с богом пошли по домам.

Высокий, седой, сухопарый,

Без шапки, недвижно-немой,

Как памятник, дедушка старый

Стоял на могиле родной!

Потом старина бородатый

Задвигался тихо по ней,

ровняя землицу лопатой

Под вопли старухи своей.

Когда же, оставивши сына,

Он с бабой в деревню входил:

"Как пьяных, шатает кручина!

Гляди-тко!.."- народ говорил.

А Дарья домой воротилась -

Прибраться, детей накормить.

Ай-ай! как изба настудилась!

Торопится печь затопить,

Ан глядь – ни полена дровишек!

Задумалась бедная мать:

Покинуть ей жаль ребятишек

Хотелось бы их приласкать,

Да времени нету на ласки.

К соседке свела их вдова.

И тотчас, на том же савраске,

Поехала в лес, по дрова…