Приезд ананды и ещё раз музыка

Против обыкновения, эту ночь я спал плохо; беспокойно просыпался много раз, и всё мне казалось, что я слышу какие-то голоса в комнате И. Но я не отдавал себе отчёт, чьи это голоса; я дремал, и всё путалось в моих представлениях. То мне казалось, что музыка Анны прерывается воем бури на море; то мне чудился грохот поезда, когда мы вышли с Флорентийцем на площадку и я с ужасом думал, что мы будем прыгать с него на всём ходу; то, мнилось, меня нежно ласкает рука матери, которой я никогда не знал...

Внезапно я проснулся от звука открывшейся из комнаты И. двери, и появился капитан, пожимавший И. руку. Я понял, что слышанные мною голоса были явью, а не бредом, и что оба моих друга совсем не спали, а проговорили всю ночь.

Лица капитана я не видел; а И. был очень серьёзен, светел и спокоен.

Печать непоколебимой воли и верности принятому однажды решению была на нём; я много раз уже видел у него это выражение и хорошо его знал. Как всегда, бессонная ночь не оставила на нём никаких признаков утомления.

Я привстал, и как раз в эту минуту капитан осторожно закрыл дверь и повернулся ко мне лицом. Я чуть не вскрикнул, так он был бледен. Лоб его был в складках, глаза ввалились и выражение такой скорби застыло в них, как будто он только что похоронил кого-то самого любимого. Он казался старым.

Я вспомнил, как я сидел после разлуки с братом у камина в его комнате в К., чувствуя себя убитым и одиноким. Я не знал, что и кого потерял сейчас капитан; но всё моё сердце повернулось к нему; я протянул к нему руки, едва сдерживая набегавшие слезы любви и сострадания.

Увидев, что я не сплю, он подошёл, присел на мой диван и крепко пожал протянутые ему руки.

- Раз ты не спишь, мой друг, одевайся и выйди со мной позавтракать. «У меня к тебе будет большая просьба», - сказал он, вставая, и, не глядя на меня, вышел из комнаты.

Я быстро оделся, постарался собрать все свои силы и внимание и пошёл к капитану.

Он уже переоделся в свой белый форменный китель и, освежённый душем, казался мне менее постаревшим и жёлтым.

Верзила подал нам кофе и горячие булочки с орехами и положил перед капитаном газеты и почту. Мы остались вдвоём, сидя перед дымящимися чашками, каждый думая свою думу.

Я всё не мог понять, зачем должен столько страдать человек. Капитан - неделю назад образец энергии и счастья - сейчас в глубокой печали и тоске, которые точно прибавили ему десяток лет за одну ночь. Почему? Зачем? Кому это надо? Разве это называется легче и проще идти свой день?

- Лёвушка, - прервал мои мысли капитан. - Вот в этом футляре - кольцо на салфетку. Оно предназначалось мною для другой цели, для других уст и рук.

Но... то был "я" вчерашнего дня. Сегодня тот "я" умер. А тот, который хочет возродиться из пепла, - причём я вовсе не утверждаю, что он действительно возродится, - просит тебя: вложи в кольцо салфетку и положи его возле торта, который ты заказал для Ананды. Но отнюдь не говори, от кого оно. Если спросят, ответь, что знаешь, но сказать не можешь. Теперь я побегу, друзья.

Дел масса. И. обещал, что вечером, после обеда, ты приведёшь меня к Ананде.

Я взял футляр с кольцом, простился с капитаном и, не притронувшись к еде, как и он, вернулся к себе. Я сел на стул, держа футляр в руках, и, несомненно, впал бы в своё ловиворонное состояние, если бы голос И. не привёл меня в себя.

- Лёвушка, верзила жалуется, что ты ничего не ел. Это действительно достаточно серьёзно, - улыбнулся он, - ведь ты во всех случаях жизни не теряешь способности поесть. Что это у тебя в руках?

- Это, Лоллион, чужая тайна, и я не могу вам её открыть. Но чтобы не иметь от вас целой серии тайн, я расскажу вам о своих тайнах. И не знаю, что бы я дал, чтобы не держать вот этого предмета в руках, - поднимая футляр, сказал я. - Целая перевёрнутая жизнь - чудится мне - заключена в этой вещи, которой я не видел, хотя и знаю, что это, - чуть не плача, говорил я И.

- Хорошо, друг. Пойдём в город; но сначала к княгине, - возьми аптечку.

Потом зайдём к Жанне. Сегодня праздник, магазин закрыт; она просила нас прийти к ней завтракать. Мне придётся там тебя покинуть и возложить на тебя трудную и скучную задачу: привести Жанну в равновесие. Она подпала под влияние старой Строгановой, и это может окончиться для не„ очень печально.

Ты больше других можешь помочь ей, как и капитану, своей непосредственной любящей душой.

Я тяжело вздохнул, спрятал футляр с кольцом, взял медикаменты и пош„л за И. к княгине.

- Ты вздыхаешь и печалишься, потому что тебе тяжела ноша, которую я взвалил тебе на плечи? - спросил И.

- Ах, Лоллион. Если бы я должен был умереть сию минуту за вас, - я бы и испугаться не успел, как был бы уже мёртв. Но с Жанной и, особенно, с капитаном, - я бессилен и беспомощен, - проговорил я, с трудом побеждая слезы. - Но ноша ваша мне не тяжела, а радостна.

И. не мог ничего ответить, так как навстречу нам шёл сияющий князь. Лицо его говорило о таком счастье, что - после скорбного лица капитана, обуреваемый разладом в собственной душе, - я даже остолбенел. Что должно было случиться с ним, чтобы он мог так светиться?

- После вчерашней музыки, доктор И., я никак не могу спуститься на землю.

Я провёл ночь в саду и только к утру пришёл в себя. Я теперь понял, как должен направить дальше свою жизнь. Совсем недавно я считал её загубленной, себя - потерянным, всего боялся. А теперь я обрёл в себе полное равновесие; весь мой страх пропал. Если бы у княгини было пять сыновей - и все злые барбосы - и тогда бы я не мог уже бояться, так как самоё понятие страха улетучилось из меня сегодня ночью, думаю, навсегда.

Если бы вы спросили, как это случилось, я не смог бы вам точно ответить.

Но что во время музыки я видел вас светящимся, как гигантский столб огня, - в этом я могу поклясться. И ваш огонь чуть задел меня, доктор И. Вот он-то и потряс меня так, что я будто вырвался из тисков тоски и страха, освободился от тяжести. Всё мне легко, и жизнь каждого человека кажется очень важной и нужной.

И ко всему этому - княгиня совсем отчётливо стала сегодня говорить; сидя пила чай и держала чашку без моей помощи.

Мы вошли к княгине. Дряблое лицо её было оживлённым; она приветствовала нас весело и сама выпила пенящееся красное лекарство, которое ей до сих пор вливал каждый раз И.

И. разрешил княгине посидеть в кресле два часа и князю позволил поговорить с ней немного о её делах.

Мы вернулись к себе, переоделись и вышли на уже жаркую улицу.

- Ну, говори теперь свои тайны, Лёвушка. В пять часов мы с тобой будем встречать Ананду. А до этого времени у меня сто дел.

- Лоллион, если вы меня покинете у Жанны, то давайте в три с половиной часа встретимся в комнате Ананды. Там я не только расскажу, но и покажу вам свои тайны.

- Хорошо, но тогда иди завтракать к Жанне один, а я употреблю всё время на дела. Кстати, надо ещё купить фруктов для Ананды.

- Этого делать не нужно. «Вообще, не заботьтесь о материальной стороне встречи», - сказал я, густо краснея.

- Ах, так это и есть твои тайны? - засмеялся И.

- Да, да. Там переговорим. Здесь нам с вами расставаться, мне сюда сворачивать.

- Да, Лёвушка. Только не забудь принести цветочек Жанне и постарайся пробраться к ней в душу; и брось туда же цветочек любви и мира. Не о своём бессилии думай, а только о Флорентийце. Тогда твой разговор принесёт Жанне утешение.

Мы расстались; я купил несколько роз, зашёл к кондитеру, чтобы напомнить ему о своём заказе и передать деньги для антиквара.

Кондитер показал мне вымытые и прот„ртые блюда, которые сверкали одно - красками, другое - искрами от нежно-голубого и жёлтого до алого и фиолетового. Рядом стоял такой же венецианский кувшин необычной формы, с тремя кружками на подносе. Случайно упавший луч солнца переливался в них, будто они были бриллиантовые.

- Эта прислала моя друг с блюда. Вместе - дёшево отдаст. Можно наливать красно питьё - карош будет, - сказал хозяин, любуясь не меньше моего чудесными вещами.

Я согласился купить и кувшин с кружками, решив, что "семь бед - один ответ", попросил не опоздать к трём часам и пошёл к Жанне.

Было ещё рано, когда Жанна сама отворила мне дверь, очевидно не ожидая, что это я уже явился к завтраку. На мои извинения, что я пришёл раньше срока, она подпрыгнула от удовольствия и повела меня наверх в свою комнату.

Везде был образцовый порядок, и Жанна объявила мне, что встала с рассветом, чтобы И. нашёл в её жилище такую чистоту, какой и во дворце не бывает.

Я пошутил, что для меня, по её мнению, было довольно, вероятно, и кухонной чистоты; и тут же сказал, что за эти различия в приёме нас обоих она и наказана. Все плоды её усердия достались мне, так как И. отозвали серьёзные дела; он приносит ей свои извинения и завтракать не может.

Сначала Жанна будто опечалилась, но через минуту захлопала в ладоши, ещё раз подпрыгнула и сказала:

- Вот, наконец, теперь всё-всё переговорим. Вы знаете, Лёвушка, не всё так гладко у меня, как кажется. Конечно, дела идут отлично. Конечно, Строганов очень добр. Но в семье их такой раскол.

- Что же вам до их семейных дел? - спросил я.

- Ну, так нельзя говорить. Мадам Строганова просила меня постараться, чтобы её муж пристроил к нашему магазину комнату, где можно было бы посидеть с кем-нибудь из друзей, выпить чашку кофе. Я поняла, что ей хочется, чтобы Браццано мог приезжать сюда. А Анна и старик категорически запретили ей самой сюда являться, не только Браццано. Она же старается завербовать меня на свою сторону. И этот турок, такой страшный, тоже немало расточает мне любезностей.

- Только этого недоставало, - вскричал я с негодованием. - Как можете вы думать о такой низости? Неужели я ошибся в вас? И вы - злое, легкомысленное существо, неспособное оценить доброты и благородства? Как можете вы входить теперь в какие бы то ни было отношения со старухой? Мне непонятно, как мог Строганов жениться на ней; но мне понятно, что зависть к собственной дочери лишает её всякой чести. Но вы, вы, для которой И. и Анна с отцом сделали так много?

Я был вне себя, огорчён, расстроен и не мог собрать ни мысли, ни самообладания.

- Лёвушка, я понимаю, что здесь что-то не так. Но разве плохо, если Анна выйдет замуж за этого турка?

- А сами вы вышли бы за него? - спросил я.

- Не знаю. Он противный, конечно. Но, может быть, и вышла бы.

- Ах вот как! Значит, вы уже не та Жанна, которая хотела в мужья только Мишеля Моранье? Значит, теперь, если бы родители вас упрашивали, вы променяли бы свою любовь на адскую физиономию турка и его миллионы? - кричал я.

- Не знаю, Лёвушка, не знаю. Даже не знаю, что со мной. Я так изменилась, так много страдала.

- О, нет. Вы очень мало страдали, Жанна, если так скоро всё забыли.

Напрасно жизнь послала вам И., капитана, Строганова, князя, которые опоясали вас кольцом своей защиты и доброты. Напрасно они спасли вас и ваших детей от лихорадки и голодной смерти на пароходе. Было бы лучше умереть в нищете, но в высокой чести, чем жить, имея такие гнусные мысли, - продолжал я кричать вне себя.

Жанна сидела неподвижно, вытаращив на меня глаза.

- Лёвушка, я всё, всё сделаю, как вы хотите. Только, знаете - этот турок.

Как только я его вижу, - ну точно тяжесть какая-то наваливается на меня. Я становлюсь ленивой; глаза точно спят; ноги еле двигаются; и я готова слушаться его во всём. Сейчас от меня будто ушли какие-то тяжёлые сны, я легко дышу. Ах, зачем, зачем вы меня забросили, Лёвушка? - вздрагивая, сказала Жанна.

- Стыдитесь говорить такие слова. Кто вас забросил? Все мы подле вас, а Анна разделяет ваш труд, проводя с вами по шести часов в день неразлучно.

Бог мой, да, когда же вы успеваете видеться с турком? И где вы его видите?

Жанна испуганно оглянулась и тихо сказала, что Строганова старается устроить так, чтобы она встретила у неё турка. Даже просила Жанну передать ему, в его контору, письмо. И что только случайный приезд мужа не дал ей возможности вручить Жанне это письмо.

Я был в отчаянии. Но всё же понимал, что только моё самообладание может помочь мне растолковать Жанне всю низость её поведения и всё её предательство.

Воспользовавшись моим молчанием, Жанна выпорхнула из комнаты. Я же углубился в мысли о Флорентийце, моля его меня услышать и помочь. Образ моего друга, спасшего мне несколько раз жизнь за это короткое время, точно влил в меня успокоение. Мысли мои прояснились. Я почувствовал в себе уверенность и силу бороться за спокойствие и счастье Анны и её отца.

- Лёвушка, скоро будет завтрак. Не хотите ли повидать в саду детей? - входя, сказала Жанна.

- О нет, Жанна. Если вы действительно полны чувством дружбы ко мне, как вы об этом неоднократно говорили, то мы должны договориться с вами о том, как вам вести себя дальше. Я не могу сесть за стол в вашем доме, если не буду уверен, что вы не носите в себе предательства и неблагодарности.

- Ах, Боже мой! Вот какая я незадачливая! Я так обрадовалась, что проведу с вами часок без помехи, а теперь готова плакать, что доктор И. не приедет.

- Если бы доктор И. услышал половину того, что вы сказали мне сегодня, он, по всей вероятности, посадил бы вас на пароход и отправил из Константинополя. Но дело сейчас не в этом. Дело в том, чтобы вы заглянули в своё сердце. Нет ли там зависти и ревности к Анне? Почему, понимая всю её высоту, вы решаетесь принять сторону такого низменного существа, как турок?

- Я вовсе не завидую и не ревную. Мне никогда не могло бы понравиться, чтобы на меня смотрели не как на живую, горячую женщину, а как на изваяние, - возбуждённо ответила мне Жанна. - Я, конечно, признаю все превосходные качества Анны. И мы такие разные, что о дружбе между нами не может быть и речи. Но я, конечно, всецело чувствую себя обязанной её отцу и знаю свой долг.

- Как вы можете понимать свой долг, - перебил я Жанну, - если у вас нет чувства простого уважения к чужой жизни, к чужой душе? Конечно, можно быть грубым и малокультурным существом и не различать ничего, кроме своих эгоистичных желаний. Неужели вы именно таковы? Неужели вы позабыли все свои слезы на пароходе, все муки, стоило вам почувствовать почву под ногами?

- Нет, Лёвушка. Я сейчас только начинаю отдавать себе отчёт, что какая-то сила - помимо моей воли - заставляет меня повиноваться турку. Я понимаю, что он ужасен, хочу защитить от него Анну и вовсе в данный момент не хочу, чтобы он был её мужем. Но что-то находит на меня, мозги мои темнятся, и я нехотя ему повинуюсь.

- Найдутся люди сильнее вас и защитят Анну от интриг. Речь не о ней, а только о вас одной. Всё зло, которое вы думаете причинить ей, ляжет на вас одну, милая, бедная Жанна. Оглянитесь вокруг. Кто и что есть у вас в мире, кроме горсточки спасших вас людей? Если они отвернутся, что вас ждёт? И как вы можете жить с таким раздвоением внутри? Вы лицемерно обнимаете Анну и плетёте вокруг неё паутину предательства.

Жанна молчала и о чём-то напряжённо думала. Я же снова призывал всем сердцем своего далёкого друга.

- Лёвушка, я понимаю всё, но поймите и вы. Как только я вижу турка, я немею, каменею и ухожу с какой-то навязчивой мыслью, что должна привести его к Анне так, чтобы никто этого не знал. Сейчас я ни за что этого не сделаю; но как только его увижу, - обо всём забываю и живу одной этой мыслью.

- Да ведь это гипноз какой-то! Вы подумайте, мог бы турок мне, князю или кому-то ещё так приказывать? Ведь надо носить в себе много зла, чтобы чужая воля могла им воспользоваться.

Долго ещё я убеждал Жанну, но её обещания не видеться более с турком казались мне шаткими и не внушали веры.

Кое-как высидев с нею завтрак, за которым я едва мог проглотить что-то из вежливости, я ушёл домой, решив всё рассказать И.

У калитки я встретил посыльного из цветочного магазина, взял у него прелестное деревце тёмной сирени и отнёс в комнату Ананды, где очень хорошо пристроил его во второй комнате на низкой, тяжёлой скамеечке, похожей на фиолетовый камень.

Вскоре, в типичной константинопольской тележке, слуга привёз мои тайны в артистической упаковке. Я развернул покупки, поставил на стол в первой комнате, где они показались мне ещё красивее, и пошёл к себе за кольцом и к князю за салфеткой.

Князь был очень удивлён моей просьбой, спрашивал, не надо ли тарелок и скатерти; но я сказал, что спрошу И., и если надо, приду ещё раз.

Войдя в комнату Ананды, я раскрыл футляр и чуть не выронил его от удивления и восторга.

В золотое, точно кружевное кольцо были хитро врезаны фиалки из аметистов.

А спереди, из выпуклых же аметистов, была сложена крупная буква А, усеянная мелкими бриллиантами. И так же - чередуясь - шли аметисты и бриллианты по краям всего кольца, образуя какую-то надпись на неизвестном мне языке.

Я понял, что кольцо предназначалось капитаном Анне. Но подарить его хотел капитан-тигр, которого я знал вчера; а не тот капитанстрастотерпец, которого я видел сегодня.

Держа кольцо в руке, я задумался о непонятном вращении судеб человеческих; и о том их неизбежном земном конце, о котором никто, никак и ничего не знает, но миновать которого нельзя, и что жизнь у всех разная, но умирают и родятся все одинаково.

Вошедший тихо И. пробудил меня от моих печальных грёз.

- Вот так тайна, Лёвушка! Ананду это поразит. Ты и сам не знаешь, что скажут ему твои подарки. Кто дал тебе это кольцо? Ты не мог купить такую ценную вещь. Но, Боже мой, да где же ты это нашёл? - тихо прибавил он, внимательно рассматривая кольцо.

- Ничего не могу сказать вам, Лоллион. Кольцо не от меня. Но кто даёт его Ананде, я сказать не могу. Но это ещё не всё. Вот на том фиолетовом блюде, под тортом, портрет женщины красоты неописуемой. И вся беда в том, что она как две капли воды похожа на Анну. Я знаю, что вы верите в случайность этого совпадения, верите, что я отнюдь не думал принести сюда что-то для Ананды с какой-нибудь таинственной эмблемой. Но и это ещё не всё. Пойдёмте в другую комнату.

Лицо И. слегка омрачилось. Я открыл дверь и указал ему на деревце сирени, которое наполняло ароматом всю комнату. Усевшись на табурет у самой двери, я ждал, что скажет мне И. Он же, подойдя ко мне, нежно обнял меня и поцеловал в голову.

Не знаю, что сталось со мной. Но я заплакал и рыдал так, как после уже ни разу в жизни не плакал. Всё скопилось в этих слезах. Перенесённые волнения, страх, разочарования, горечь от последнего разговора с Жанной - всё вылилось из меня, точно прямо из сердца моего хлестала кровь.

- Мой дорогой брат, мой милый друг. Перестань плакать. Тебе пошёл 22-й год. Ты прожил младенчество, детство, юность и вступаешь в зрелость. Только три первые семилетия - юность человека, и ты их прожил, мало сознавая ценность жизни. Но после 28 лет никто уже не может сказать, что он юн. Твои слезы сегодня - это пожар, в котором сгорели три твоих семилетия полусознательной жизни. Начинается твоя зрелость, ты входишь в полное сознание, в полосу наивысшего развития всех твоих сил, наивысшей деятельности и труда.

Никогда больше в тебе не мелькнёт сомнение, нужно ли страдание человеку, чтобы идти выше и чище в своём творчестве. Оглянись назад, - отдашь ли ты своё теперешнее понимание счастья и жизни за то, чем жил ты 21 год? Быть может, у капитана, которому ты так сострадаешь, ещё больше причин для горечи, ведь он дольше твоего жил полуживотной жизнью, даже не представляя себе, в чём её истинный смысл, наполняя дни пустотой, а то и разгулом страстей.

Но не все идут путём страдания. Посмотри пристально на князя, и ты увидишь существо, идущее путём радости.

Пойдём отсюда, друг. Твои слезы сожгли в тебе сознание мальчика, и ими же начался твой новый путь мужчины. Пусть их огонь горит в тебе всегда не как потоки слез, а как великая сила любви, когда сердце раздвигается вс„ шире, готовое вместить весь мир, с его страданием и радостью.

Мы вышли из комнат Ананды, переоделись, зашли к князю сказать, что И. обедать не будет, и поехали на пристань. По дороге я успел рассказать И. о свидании с Жанной и разговоре с ней.

Когда мы подошли к пристани, пароход уже почти пришвартовался. Я искал внизу высокую фигуру Ананды, но мне послышался его голос откудато сверху. И действительно, я увидел его на верхней палубе, откуда он махал нам белой шляпой. Рядом с ним стоял юноша, высокий, худощавый, с красивым лицом. Я вспомнил, что Ананда везёт сюда своего приятелядоктора.

Пока мы ждали Ананду, некоторое чувство стеснения перед ним и его спутником, род какого-то страха, что я буду теперь дальше от И., проникли в моё сердце, и я робко прижался к нему. И. точно понял моё детское чувство и пожал мне руку, ласково улыбаясь.

Ананда сразу же покорил меня простотой своего обращения. Он сердечно обнял И. и меня, блестя своими глазами-звёздами, просил принять в наше дружеское братство своего спутника и так комично шепнул мне, что привёз в подарок новую шапку дервиша, что я залился смехом, взял у него из рук пальто и саквояж, сказав, что уж, наверное, шапка здесь и я очень прошу не лишать меня привилегии нести её самому.

Капитан - всегда и обо всём помнящий друг - прислал на пристань верзилу, который взял вещи и сказал, что всё доставит сам.

Налегке, пешком, мы пошли домой. Ананда очень обрадовался тому, что будет жить не в отеле, а в тихом доме вместе с нами. Расспросив обо всех, кто нас окружает, он заговорил об Анне и её отце. Узнав про магазин, он покачал головой, но ничего не сказал.

Дальше он стал говорить с И. на неизвестном мне языке, а его спутник, подойдя ко мне, спросил, бывал ли я раньше в Константинополе. Он, как и я, мало, видел свет; сам он англичанин, но вырос и учился в Вене, где и познакомился несколько лет назад с Анандой.

В прихожую Ананды мы вошли все вместе, но спутник его прошёл прямо к себе по крутой винтовой лестнице.

Ананда, оглядевшись, укоризненно посмотрел на И.

- Я и пальцем не шевельнул. «Хозяйничали князь и Анна, да вот этот мальчик, самую большую каверзу которого вы отыщете на дне этого блюда, когда съедите торт», - сказал И.

Ананда пристально поглядел на меня, на блюда и кувшин, протянул мне свою руку и поцеловал, благодаря за внимание, за тонкость вкуса, - но... несколько браня за расточительность.

- Я ведь не принц, чтобы встречать меня такими царскими подарками, - сказал он с обаятельной улыбкой, но покачивая головой.

- Есть люди, считающие, что вы и принц и мудрец, - расхрабрился я, в ответ на что и он, и И. рассмеялись уже совсем весело.

- Но что это? Как могло очутиться здесь это? Однажды мой дядя подарил мне точно такое же кольцо, оно исчезло на другое утро бесследно, и найти его никто не смог. Это оно, оно самое. Вот здесь надпись на языке пали и буквы С. Ж. Как вы его нашли? - спрашивал меня Ананда, пристально рассматривая кольцо капитана и всё более удивляясь.

- Всё, что я могу вам сказать, это что человек, дарящий его вам, купил его у антиквара. Я знаю его имя, но не имею права назвать, - ответил я.

- О, я очень, очень теперь обязан этому человеку. Передайте ему, что я у него в большом, очень большом долгу. И если бы я ему понадобился, - я был бы счастлив отслужить ему всем, чем смогу. Он и не представляет, какой крепкой цепью он связал меня с собой, возвращая мне эту пропавшую вещь. Передайте ему, Лёвушка, вот это колечко с моего мизинца. Если он пожелает, он может увидеться со мной когда угодно.

- О, он пожелает хоть сегодня вечером, если позволите. Но... ведь он просил меня соблюсти тайну его имени, как же быть?

- Ничего, вы передайте ему мо„ кольцо. Если он не захочет открыться, то не наденет его.

- Ну, не наденет! «Так наденет, что уж никогда и не снимет», - сказал я, представляя себе удивление и радость капитана. - А можно мне его надеть, пока я не увижусь с ним, - не смог я удержаться от восторга, держа кольцо с большим продолговатым выпуклым аметистом и двумя бриллиантами по бокам, в тяжёлой платиновой английской оправе, необыкновенно пропорциональной.

Ананда засмеялся, сказав, что будет рад видеть его на моей руке, считая меня добрым вестником и чувствуя себя обязанным и мне.

- Но вам кольцо дам не я, а ваш великий друг Флорентиец. «И камень в нём будет зелёный», - сказал он мне, ласково меня обнимая.

- Войди сюда, Ананда. Здесь тоже вс„ приготовлено не мной. И эта сирень дар всё того же моего Лёвушки, - открывая дверь в соседнюю комнату и пропуская туда Ананду, сказал И.

Когда Ананда вошёл, И. тихо закрыл за ним дверь и сказал мне, чтобы я шёл к князю, попросил у него скатерть и несколько тарелок и прислал бы их сюда с верзилой.

Потом он просил меня заняться спутником Ананды, которого зовут Генри Оберсвоуд. И только после обеда, к девяти часам, привести князя, капитана и Генри в комнату Ананды.

Я обещал всё точно выполнить и, радуясь за милого капитана, весело побежал к князю.

Как только князь отправил верзилу с тарелками и скатертью, я решил пойти к Генри и предложить ему услуги, если он в них нуждается, а также предупредить его о часе обеда.

Генри я застал за раскладыванием вещей. Я ещё не видел его комнаты и снова отдал должное вкусу князя. Большая комната, почти белого цвета; в ней мебель была синяя. Стояли шкафы и столы орехового дерева, ковёр на полу тоже был синий и - чего не было в других комнатах - на двух широких окнах стояли горшки с цветущими розами и гардениями.

Первое, чем встретил меня Генри, была благодарная радость по поводу цветов, которых он оказался любителем, так как именно розы и гардении разводила его мать. На вопрос, кто так заботливо убрал его комнату, я назвал имя князя. И объяснил, что зайду за ним в четверть восьмого, чтобы познакомить с любезным хозяином и показать, где находится столовая.

Генри сказал, что это его первое плавание "в свет", что он очень мало осведомлён по части хорошего тона и боится осрамиться в том обществе, куда его привёз Ананда и обычаев которого он не знает.

Я ответил Генри, что я точь-в-точь в таком же положении, с тою только разницей, что пустился в свет месяцем раньше. Но что все преимущества на его стороне, так как он уже доктор, а я ещё студент, к тому же очень рассеянный и заслужил себе прозвище "Л„вушка-лови ворон". Я прибавил, что хозяин наш очень снисходителен и не осудит за промахи в хорошем воспитании.

- Ах, так это вы Лёвушка? - улыбнувшись, сказал Генри. - Я слышал от Ананды, что вы очень талантливы. Я не ждал, что вы так молоды.

Я был сконфужен, не нашёлся, что ответить, - только вздохнул, чем насмешил моего нового приятеля. Сказав ему ещё раз, что зайду за ним, поахав над количеством привезённых им книг, я ушёл к себе.

Капитана ещё не было, но судя по тому, что верзила приготовлял ему воду для бритья и свежий костюм, я понял, что он скоро вернётся.

Как только я заслышал издали шаги капитана, я побежал ему навстречу и очень важно сказал, чтобы он поскорее одевался, так как нам предстоит весьма серь„зный разговор.

Лицо капитана, до этого печальное, всё осветилось смехом, - так я был, должно быть, комичен в своей важной серьёзности.

- Да вы не смейтесь, капитан. Это очень важно, то, что я должен передать вам. Но такому запылённому и измазанному, - я вам ни говорить, ни передавать ничего не буду.

- Есть, иду мыться, помадиться, причёсываться, - смеясь, ответил капитан.

- Но уж извольте держать марку! Если ваши важные известия не будут достойны моей выутюженной персоны, - держитесь.

Продолжая смеяться, он пошёл к себе, шутливо грозя мне кулаком своей сильной, изящной руки...

Я обдумывал, как и с чего начать разговор, всё время любуясь камнем кольца, который отливал то багровым, то фиолетовым огнём. И, как всегда бывало со мной, когда я готовился к встречам, вся приготовленная заранее речь вылетела у меня из головы, а приходили слова самые простые и неожиданные.

Когда вошёл элегантный капитан, я протянул ему кольцо и спросил:

- Достойно ли это кольцо вашей выутюженной персоны? Капитан взял кольцо, удивлённо на меня посмотрел и спросил:

- Что это значит?

Казалось, кольцо произвело на него сильное впечатление. Я надел его ему на мизинец и подивился, как оно было красиво на его загорелой и огрубевшей, но прекрасной формы руке.

- Я тоже когда-нибудь получу такое, - сказал я. Капитан расхохотался и уже хотел меня тормошить, но я просил его набраться терпения, сесть и выслушать меня, как он слушает докладчиков на пароходе.

- Этот мальчишка уморит меня, - усаживаясь и продолжая смеяться, сказал капитан. - Свет объездил - забавней мальчонки не видал!

- С сегодняшнего дня я уже больше не мальчишка. Но если вы не будете серьёзны, - я, пожалуй, не сумею вам передать поручение Ананды.

Капитан чуть побледнел при этом имени, лицо его стало очень серьёзно, и по мере того, как я говорил, он всё больше бледнел и затихал.

- Если я не выполнил всего, как надо, - простите меня, капитан. Но имени вашего я не назвал, и вы вольны выбирать, как вам поступить. Я уверен, - о чём и сказал Ананде, - что ничто и никто не отнимет у вас его кольцо. Ведь я был прав? - бросаясь ему на шею, сказал я.

И тут же прибавил, что к девяти часам И. велел мне привести к Ананде князя. Генри и его. Взглянув на часы и увидев, что уже десять минут восьмого, я уговорил капитана пойти со мной за Генри и помочь мне познакомить его с князем. Капитан не очень охотно, но всё же согласился идти со мной.

За обедом, где разговаривали преимущественно князь и Генри, мы сидели недолго, потому Что князь, узнав о приглашении Ананды, заторопился, говоря, что у него ещё есть до вечера дело, не терпящее отлагательства, но что без десяти девять он будет в моей комнате.

Генри сказал, что к девяти часам спустится к Ананде сам, а сейчас пойдёт к себе и закончит раскладывать вещи и книги. Мы с капитаном остались вдвоёём и вышли в сад.

Капитан по нескольку раз расспрашивал меня о тех или иных словах, произнесённых Анандой, и никак не мог взять в толк, какой же цепью мог себя с ним связать, возвратив ему исчезнувшее кольцо. Я знал не более его, и нам обоим страстно хотелось, чтобы поскорее наступил назначенный час.

Время быстро промелькнуло, к нам вышел князь, говоря, что уже без десяти девять. Не найдя нас в комнатах, он решил, что мы в саду, и не ошибся.

У Ананды мы застали Анну с отцом и обоих турок, наших спутников по пароходу. В дверях мы столкнулись с Генри.

Я стоял в отдалении и молча наблюдал за всеми. Капитан прежде всего подошёл к Анне, низко поклонился и поцеловал ей руку. Затем, оглядев всех, он подошёл к хозяину комнат - Ананде, которому И. представил капитана как человека, оказавшего нам в путешествии немало важных услуг.

Ананда подал ему руку и, задержав его руку в своей, пристально на него поглядел, точно пронзил своим взглядом.

- Я очень рад встретиться с вами, - сказал он ему своим неподражаемым голосом. Мне казалось, что он вложил в это какой-то особый смысл и хотел что-то ещё сказать капитану. Но только молча смотрел на него, потом выпустил его руку, как-то особенно остро и странно ещё раз взглянул на него и обратился к князю.

Разговор шёл в разных углах комнаты сразу. Анна говорила со старшим турком, сын его точно прилип к Генри, князь сел возле Ананды, а капитан подошёл ко мне.

Мы забились с ним в угол на низкий диванчик, стали за всеми наблюдать и любоваться Анной. Ни тени усталости не было на этом лице. Сказать, сколько ей лет? Точно на семнадцатой весне остановилась она; а я знал, что ей уже двадцать пять, и на Востоке такая женщина считается старой, не говоря уж о девушках.

Ананда внимательно слушал князя и, казалось, наперёд знал всё, что тот ему скажет. Из долетевшего к нам слова "жена" я понял, что князь говорил ему о несчастье княгини. Я очень удивился, когда князь встал и, ссылаясь на какое-то экстренное дело, стал прощаться. Потом я узнал, что он должен был встретить московских адвокатов.

- Вы напрасно волнуетесь, князь, - услышал я Ананду. - Судя по словам И., я уверен, что ваша жена ещ„ будет здорова. А относительно раздела с сыном, - он усмехнулся, точно вглядывался во что-то, - вы себе и не представляете, как всё это произойдёт легко и просто. И какая хитрая и ловкая женщина-делец ваша жена! Я непременно завтра зайду к ней вместе с И.

Князь просиял - если можно было сиять ещё больше - и простился со всеми, особенно нежно поцеловал руку Анне и тихо сказал ей:

- Благодарю вас. Ваша музыка помогла мне понять жизнь и найти себя, - и вышел.

- Ваша музыка помогла мне потерять себя, - прошептал внезапно капитан. Я едва расслышал его и увидел, что он, усердно прятавший свою левую руку с кольцом, рассеянно прикрыл ею лицо. Кольцо сверкнуло и не укрылось от зорких глаз Ананды, как - я уверен - и шёпот капитана донёсся до музыкальных его ушей.

- Я так и думал, так и думал, - вдруг сказал Ананда, поднимаясь с места и направляясь прямо в наш угол.

- Мой друг, я перед вами в большом долгу. Вы не можете даже представить себе, как много вы для меня сделали, отыскав моё кольцо, - взяв за левую руку капитана и задержав её, говорил Ананда. - Вы очень измучены. Вам кажется, что музыка разворошила вам всю душу. Но, право, верьте, мы с Анной нынче сыграем и споём вам, - и вы совершенно иначе себя ощутите. Вы найдёте тот высший смысл жизни, путь к которому и есть наша земная жизнь с её серыми днями.

У вас такое печальное лицо, - продолжал Ананда, - как будто бы вы похоронили самые лучшие мечты. Анна, мы должны с вами играть сегодня. Я большой эгоист, прося вас об этом, ведь вы не выразили ещё желания играть или петь. Но если только вы желаете помочь мне отблагодарить человека, вернувшего мне подарок дяди, - не откажите и сыграть, и аккомпанировать мне, - обратился он к Анне, подходя к ней.

- Какой подарок дяди? - спросила Анна, и тот же вопрос я читал на всех лицах.

Ананда подал ей кольцо, которое обошло всех, вызывая всеобщий восторг; дошло оно и до нас с капитаном. Я взял его, ещё раз полюбовался им и, передавая капитану, смеясь сказал:

- Вот такого мне уж никто не подарит.

- Да ваш цветок вовсе и не фиалка, - внезапно сказала Анна.

- Вот как?! - воскликнул я, поражённый, что в шуме общего разговора она могла услышать мои слова. - А разве цветок капитана фиалка?

- Быть может, и не фиалка, - улыбаясь, ответила она. - Быть может, из семейства орхидей, но фиолетового цвета, как ирис, во всяком случае.

Капитан смотрел на неё, не отрываясь, всё ещё держа кольцо в руках. Я не мог решить, подозревал ли кто-нибудь из присутствующих, что капитан покупал кольцо для Анны. Я хотел спросить её, какой же мой цветок; но в это время верзила внёс маленькие чашечки ароматного кофе на огромном серебряном подносе, а Ананда, поклонившись Анне, попросил её быть хозяйкой и пододвинул к ней фиолетовое блюдо с тортом.

Анна заинтересовалась блюдом и кувшином, спрашивая И., где он их достал.

- Это не я. Это Лёвушка их раздобыл, точно так же, как фрукты и торт. Но если его содержимое не будет отвечать его внешнему виду, мы придумаем для Лёвушки наказание, - прибавил И., юмористически поблёскивая глазами.

- Всякий, кто здесь мудрец, почувствует во рту рай, как только вкусит от торта, - заливаясь смехом, брякнул я. - А всякий, кто здесь принц, найдёт на блюде божественную красоту и оценит её, а не будет придумывать для меня каверзные наказания.

Все весело смеялись. Строганов даже за голову взялся, повторяя: "Ай да литератор!", а Анна смотрела на меня с огромным удивлением, переводя свой взгляд на улыбавшихся И. и Ананду, молча смотревших на меня.

- Что же, дорогая хозяйка, давайте-ка нам скорее это выпеченное волшебство. Пора решать, кто здесь мудрец и кто принц, - всё улыбаясь, сказал Ананда.

- С кого же начать? Не с самых ли младших? - рассмеявшись, спросила Анна.

- О, так как я самый младший, а я знаю, что в середине торта - рай, то я исключаюсь. Начинайте с самых старших, - ответил я ей.

- Хорошо. Отец, пожалуйста, попробуй скорее, чтобы я успокоилась, что ты мудрец, - подавая отцу тарелку, сказала Анна.

- Мы ровесники с Джел-Мабедом, - сказал Строганов. - Дай и ему, мы вместе будем держать экзамен.

Торт был подан отцу Ибрагима, и... оба вскрикнули:

- Рай, рай! Больше на мудрецов нет вакансий.

- Ну нет, - сказал Генри. - Я не уступаю так легко. Возраст и мудрость не обязательно согласуются. Я прошу теперь и для нас с Ибрагимом.

Анна подала им торт, ласково пригрозив Генри за бунт.

Не успели они откусить, как Генри важно заявил, что придётся оспаривать право на мудрость у первых вкусивших, так как свой рай они уже проглотили.

И, пожалуй, торта не хвати<