Природе, нет явлений случайных, а царит гармония всегда закономерно и

И счастья, которыми щедро одаряет природа человека; о тех великих скорбях и

Слезах, которыми наполняет мир сам человек, неизменно оправдывая свои

Действия именем великого Творца: и будто бы в защиту Его отравляя мир

Знания.

Голос его, выражение милых глаз, всё было так отечески нежно и ласково,

что я приник к нему, - и снова волна радости, уверенности и спокойствия

пробежала по мне. Я был счастлив.

Вскоре вернулся проводник, принёс квитанции на посланные телеграммы и

букет роз, которым украсил наш столик. Флорентиец сказал, что ждет в Самаре

двух своих друзей, для которых просит оставить соседнее с нами купе. А что

касается нашего, то хочет занять в нём все четыре места, чтобы хорошенько

отдохнуть. Проводник объяснил, что, заплатив за лишние две плацкарты, мы

получили право на всё купе. Но если хотим заказать купе для друзей, должны

внести вперёд сумму за заказ и билеты, что мы сейчас же и выполнили.

Дальше наше путешествие проходило без осложнений. В Самару мы должны были

приехать ночью. Я очень устал, мне хотелось спать, и я попросил проводника

сделать мне постель. Флорентиец сказал, что будет ждать друзей, от постели

отказался, а для них попросил приготовить постели в соседнем купе.

Я спросил проводника, почему вагон наш пуст. Он объяснил, что все едут на

ярмарку в дальние восточные города, что в ту сторону вагоны заполнены до

отказа купцами всех наций; а оттуда пока идут пустые поезда. Но через две

недели нельзя будет достать ни одного билета обратно, даже и в третьем

классе.

Постель моя была готова, я отлично вымылся, с восторгом переоделся в

чистое бельё Али Махмуда, мысленно поблагодарил его, дав себе обещание

отслужить ему за заботу, простился с Флорентийцем и мигом заснул.

ГЛАВА VII

НОВЫЕ ДРУЗЬЯ

Проснувшись, я увидел, что диван Флорентийца пуст. Должно быть, было уже

довольно позднее утро, и - что меня особенно поразило - в окна стучал частый

крупный дождь.

С тех пор как я приехал к брату в К., где летом никогда не бывает дождя и

о котором мечтаешь, покрытый потом и пылью, как о манне небесной, - это был

первый дождь.

Я мигом вскочил и засмеялся, вспомнив, как меня поразила быстрота

движений Флорентийца, когда он вот так же внезапно сел, проснувшись. И я

сейчас, точно кот, почуявший мышь, бросился к окну и отдёрнул занавеску.

Дождь показался мне добрым, родным братом. В его серой пелене был виден

лес, настоящий зелёный лес, и не было жары.

Какая-то нежность к своей родине, даже как бы чуть-чуть раскаяние, что я

мало ценил её до сих пор, с её лесами, рощами, зелёными полями и сочной

травой, пробежали по мне. Я радовался, что попал снова в свой край, где нет

серо-жёлтого ландшафта, одинаково пустынного на десятки вёрст с торчащими,

как бирюзовые горы, голубыми куполами и минаретами мечетей.

И как только эта восточная картина мелькнула в моём воображении, так

сразу же встала передо мной и вся цепь событий, людей, отдельных слов и

небольших эпизодов последних дней.

Моя радость потускнела, быстрота движений исчезла. Я стал медленно

одеваться и думать, какой сумбур царит в моей голове. Я положительно не мог

связать все события в ряд последовательных фактов. И всё, что было третьего

дня, вчера или два дня назад, - всё сливалось в какой-то большой ком, и я

даже не всё отчётливо помнил.

Внезапно в коридоре я уловил какое-то слово, и тембр голоса опять

показался мне знакомым.

"Странно, - подумал я. - Всегда у меня была изумительная память на лица и

голоса. А теперь и этот дар я, кажется, теряю. Должно быть, проклятая шапка

дервиша да жара повредили мне не только слух, но и мозги".

В эту минуту снова донёсся из коридора баритональный, неповторимо

красивый голос. Я даже сел от изумления, и всего меня бросило в жар, хотя ни

о какой жаре и помина не было.

"Нет, положительно я стал какой-то порченый, как говорил денщик брата, -

продолжал я думать, утирая пот со лба. - Не может это быть дервиш, который

дал мне своё платье и у которого мы останавливались ночью". Всё завертелось

в моей голове, до физической тошноты, недоумение заполнило меня всего.

Я думал, что если бы под страхом смертной казни я должен был рассказать в

эту минуту подробный ход событий, я бы не мог их передать, память моя

отказывалась логически работать. Я сидел, уныло повесив голову, а в коридоре

теперь уже явно различал английскую речь - один из голосов принадлежал

Флорентийцу, а другой был всё тот же чудесный металлический баритон,

ласкающий, мягкий; но, казалось, прибавь этому голосу темперамента, - и он

может стать грозным, как стихия.

"Нельзя же так сидеть растерянным мальчиком. Надо выйти и убедиться, кто

же говорит с Флорентийцем", - продолжал я думать, напрасно стараясь отдать

себе отчёт, когда точно я видел мнимого дервиша, сколько прошло времени с

тех пор, мог ли он очутиться здесь сейчас.

Только я решился выйти из купе, как дверь открылась, и вошёл Флорентиец.

Его прекрасное лицо было свежо, как у юноши, глаза блистали, на губах играла

улыбка, - ну, век смотрел бы на это воплощение энергии и доброты; и никогда

не поверил бы, как сурово серьёзно может быть это лицо в иные моменты.

Он точно сразу прочел все мои мысли на моём расстроенном лице, сел рядом,

обнял меня и сказал:

- Мой милый мальчик! События последних дней могли расстроить и не такой

хрупкий организм, как твой. Но всё, что ты испытал, ты перенёс героически.

Ни разу страх или мысль о собственной безопасности не потревожили твоего

сердца. Ты был так верен делу спасения брата, как только это возможно.

Теперь я узнал о судьбе обоих Али и их домочадцев.

И он рассказал мне, как Али с племянником, проводив нас и дервиша,

вернулись в город. Там они вывели из дома всех людей и спрятали их в

глубоком бетонном погребе, под каменным сараем в самом конце парка. Туда же

успели вынести из дома наиболее ценные ковры и вещи, замаскировав вход так,

что найти его никто не мог. Там, в этом погребе, Али и все его домочадцы

провели страшную ночь, когда толпа дервишей и правоверных кинулась на его

дом.

Ужасов, неизбежных в этих случаях, - как выразился Флорентиец, - он не

стал мне рассказывать. Власти, услыхав, что религиозный поход принимает

колоссальные размеры, - а это уже никого не устраивало, - разослали по всему

городу патрули. Но патрули вышли тогда, когда дом Али был уже подожжён со

всех концов.

С домом брата фанатики поступили так же. Сухой как щепка старый дом

сгорел дотла. Но тут несчастья было больше. Подкупленный денщик пустил

вечером кого-то в дом, якобы осмотреть драгоценную библиотеку брата.

Вошедшие стали угощать его вином, до которого он был великий охотник,

очевидно угостились и сами на славу. Как было дело дальше, никто толком пока

не знает. Но факт, что двое там сгорели, а денщик еле выскочил из огня. Ему

рамой расшибло голову, когда он выпрыгивал. Еле добравшийся до задней

калитки сада, полуодетый, окровавленный, почти в безумном состоянии, он был

подобран проходившим патрулём и доставлен в госпиталь. Там в бреду всё

повторял:

- Капитан... барин... брат... Они насильно лезли. - И снова: - Капитан...

барин... брат... Я их не пускал... Они подожгли.

Военный доктор, узнав от солдат, что больной им известен, что это денщик

капитана Т., встревожился и послал доложить генералу о пожаре. Он спрашивал,

известно ли кому-нибудь, где капитан Т., не сгорел ли он вместе с братом в

своём доме? Что от денщика его узнать ничего толком нельзя, и надо думать, в

себя он не придёт и скоро умрёт.

Разбуженный генерал, предубеждённый вообще против местного населения,

ненавидевший к тому же, когда тревожили его ночной покой, - помчался прямо к

губернатору. Он там закатил такой спектакль, что немедленно всё проснулось.

Ничего не видевшие и не слышавшие до этой минуты власти, считавшие местные

дела не подлежащими санкциям царских властей, сразу же проснулись, прозрели

и кинулись тушить пожар фанатизма, объявив этот религиозный поход бунтом.

Хорошо заплатив всем властям за невмешательство, бесчинствующая толпа

фанатиков была поражена примчавшейся пожарной командой и нарядом военных.

Мулла стал уверять дервишей и толпу, что это только инсценировка, что никого

не тронут. Но когда увидел выстроившуюся цепь солдат, готовых к стрельбе, -

первый бросился бежать со всех ног, за ним разбежалась и толпа.

Дом Али удалось наполовину отстоять, но дом брата горел, как костёр,

пламя бушевало с такой силой, что даже подступиться к нему близко было

невозможно. Очевидно, благодаря бреду бедняги-денщика создалась уверенность,

что капитан Т. и его брат сгорели в доме.

Пока Флорентиец всё это мне рассказывал, у меня, как у одержимых

навязчивой идеей, сверлила в голове мысль: "Чей я слышал голос? Как зовут

этого человека?"

Не в первый раз за наше короткое знакомство я замечал поразительное

свойство Флорентийца: отвечать на мысленно задаваемый вопрос. Так и теперь,

он мне сказал, что в Самаре в наш вагон сели два его друга, которых он

встретил на перроне.

- Один из них тебе уже знаком, - проговорил он с неподражаемым юмором,

так комично подмигнув мне глазом, что я покатился со смеху. - Его зовут

Сандра Кон-Ананда, он индус. И ты не ошибся, голос его мог бы сделать честь

любому певцу. Поёт он изумительно, прекрасно знает музыку, и ты, наверное,

сойдёшься с ним на этой почве, если другие стороны этого своеобразного,

интересного и очень образованного человека не заинтересуют тебя. Другой мой

друг - грек. Он тоже человек незаурядный. Великолепный математик, но

характера он более сложного, очень углублён в свою науку и мало общителен,

бывает суров и даже резковат. Ты не смущайся, если он будет молчать; он

вообще мало говорит. Но он очень добр, много испытал и всякому готов помочь

в беде. По внешнему обращению не суди о нём. Если у тебя явится охота с ним

поговорить, - ты пересиль застенчивость и обратись к нему так же просто, как

обращаешься ко мне.

- Как я обращаюсь к вам?! - горячо, даже запальчиво воскликнул я. - Да

разве может кто-нибудь сравниться с вами? Если бы тысячи дивных людей стояли

передо мной и мне предложили бы выбрать друга, наставника, брата, - я никого

бы не хотел, только вас одного. И теперь, когда всё, что мне было дорого и

близко в жизни, - мой брат, - в опасности, когда я не знаю, увижу ли его,

спасусь ли сам, - я радуюсь жизни, потому что я подле вас. Через вас и в вас

точно новые горизонты мне открываются, точно иной смысл получила вся жизнь.

Только сейчас я понял, что жизнь ценна и прекрасна не одними узами крови, но

той радостью жить и бороться за счастье и свободу всех людей, что я осознал

подле вас. О, что было бы со мной, если бы вас не было рядом все эти дни?

Неважно даже, что я бы погиб от руки какого-нибудь фанатика. Но важно, что я

ушёл бы из жизни, не прожив ни одного дня в бесстрашии и не поняв, что такое

счастье жить без давления страха в сердце. И это я понял подле вас. Теперь я

знаю, что жизнь ведёт каждого так высоко, как велико его понимание своего

собственного труда в ней как труда-радости, труда светлой помощи, чтобы тьма

вокруг побеждалась радостью. И все случайности, бросившие меня сейчас в

водоворот страстей, мне кажутся благословенными, происшедшими только для

того, чтобы я встретил вас. И никто, никто в мире не может стать для меня

наряду с вами!

Флорентиец тихо слушал мою пылкую речь; его глаза ласково мне улыбались,

но на лице его я заметил налёт грусти и сострадания.

- Я очень счастлив, мой дорогой друг, что ты так оценил моё присутствие

возле тебя и нашу встречу, - сказал он, положив мне руку на голову. - Это

доказывает редкую в людях черту благодарности в тебе. Но не горячись. Если

сознание твоё расширилось за эти дни, то, несомненно, и сердце твоё должно

раскрыться. Должны стереться в нём, как и в мыслях, какие-то условные грани.

Ты должен теперь по-новому смотреть на каждого человека, ища в нём не того,

Но кто легко начинал.

Дело было решено. Назавтра Жанна, И. и Строганов должны были встретиться

в 11 часов утра в будущей квартире Жанны.

Я с мольбой взглянул на И., не решаясь просить разрешения идти вместе с

ними. Но он, предупреждая мою просьбу, сказал Строганову, что я был очень

болен, что идти пешком или трястись в коляске мне нельзя. Нет ли возможности

добраться туда по воде? Строганов сказал, что можно доплыть в шлюпке до

старой сторожевой башни, а там останется лишь пересечь два квартала и выйти

прямо к дому.

- Так мы и сделаем, - сказал капитан, глядя на Жанну, - если вся компания

нас приглашает.

Жанна рассмеялась и сказала, что она-то будет счастлива; но захочет ли

сам Лёвушка? Всем было смешно, так как моя очевидная жажда видеть всё самому

ясно читалась на лице.

Строганов допил свой чай и простился, доброжелательно улыбаясь. Проводить

его вызвался старший турок, которого тоже ждали дома дела.

После их ухода И. передал Жанне две толстые пачки денег, сказав ей, что

они предназначены детям. И если она сейчас истратит что-то на устройство

дела, то должна будет пополнить капитал, когда дело станет приносить

прибыль, так как эти деньги должны пойти на образование её детей.

- Может быть, мне следовало бы только поблагодарить вас и ваших друзей,

господин старший доктор. Но я никак не могу понять, неужели для меня в жизни

остались только дети? Неужели я сама совсем ничего не стою? Ведь за всё

время на пароходе никто не сказал мне лично ласкового слова, а все заботы

только о детях? - сказала Жанна И. - Я очень предана детям, хочу и буду

работать для них. Но неужели для меня всё кончено только лишь потому, что я

потеряла мужа? Меня просто возмущает такая тираническая установка.

В голосе её появились истерические нотки, и я вспомнил, как капитан

утверждал, что Жанна - на грани психического заболевания.

- Когда-нибудь, - ответил ей И., - вы, вероятно, сами поймёте, как ужасно

то, что вы говорите сейчас. Вы очень больны, очень несчастны и не можете

оценить всей трагедии такого умонастроения. Всё, что все мы могли для вас

сделать, - мы сделали. Но никто не в состоянии поселить в вашем сердце мир.

А это-то первое условие, при котором труд ваш будет удачным. Вы видите в нас

счастливых и уравновешенных людей. И вам кажется, что мы именно таковы. На

самом же деле вы и представить себе не можете, дорогая Жанна, сколько

трагедий пережито или переживается и сейчас некоторыми из нас. Я ни о чём не

прошу вас сейчас; только не отдавайтесь всецело горю этой минуты и не

считайте, что если мы уедем, - для вас не будет больше утешения. Вы найдёте

его в успешной работе. Не думайте пока о любви как о единственной

возможности восстановить своё равновесие. Поверьте моему опыту, что жизнь

без труда - самая несчастная жизнь. А когда есть труд - всякая жизнь уже

больше чем наполовину - счастливая.

Жанна не ответила ни слова; но я понимал, что в её душе первое место

занимали мужчина и любовь, потом дети, а труд поневоле являлся только

необходимым приложением.

Ибрагим обещал Жанне привести няню-турчанку, старушку, прожившую в их

доме много лет.

Таким образом, на Жанну, как из мешка доброй феи, сыпались подарки.

И. положил конец нашему не особенно весёлому чаепитию, предложив всем

разойтись, потому что я устал и бледен.

Жанна, прощаясь со мной, сказала, что решится снять дом только в том

случае, если я ей это посоветую. Я только и успел сказать, что сам следую

советам И. и для неё гораздо важнее не моё, а каждое его слово.

Капитан с молодым турком ушли в ресторан, мы с И. категорически

отказались от еды и, наконец, остались одни.

Мы вышли на балкон. Была уже тёмная ночь, показавшаяся мне феерической;

такого дивного неба и необычайных звёзд я ещё не видел. Освещённый огнями,

чудной и чудный город показался мне теперь панорамой из сказки.

- Я сегодня почти ничего не узнал нового к тому, что уже говорил тебе. Но

зато получил письмо от Али, в котором тот просит нас остаться в

Константинополе до тех пор, пока сюда не приедет Ананда. И тогда, все

вместе, мы двинемся в Индию, в имение Али. Флорентиец сообщил телеграммой,

что твой брат и Наль в Лондоне. Но думаю, они всё же вынуждены будут уехать

в Нью-Йорк, куда их проводит сам Флорентиец, - сказал И.

- Неужели я поеду с вами в Индию, а брат мой в Америку, даже не

повидавшись перед разлукой? - печально спросил я.

- Что было бы, если бы ты, Лёвушка, увидел сейчас брата? Мог бы ты, после

первой радости свиданья, задать ему все те вопросы, которые поднялись и

живут в твоей душе и на которые ты хотел бы получить полные, исчерпывающие

ответы? Ведь ты прожил много времени рядом с братом, а только теперь понял,

что ваши духовные миры вращаются вокруг разных осей. Пойми, не в физическом

свидании дело, а в том, чтобы ты понимал его без вопросов и слов. Чтобы тебе

осмыслить книги брата, - надо прежде всего много учиться. У Али старшего ты

найдёшь прекрасную библиотеку, а в Али молодом обретёшь друга и помощника, и

сотрудника тоже. Сейчас ещё не поздно выбирать. Если ты хочешь ехать к

брату, - Флорентиец возьмёт тебя с собой и Ананда доставит тебя к нему. Если

же ты, уже зная по опыту, как трудно жить рядом с людьми, превосходящими

тебя знаниями, к которым ты сам не можешь найти ключа, - пожелаешь остаться

со мной и Али, - ты можешь сделаться со временем настоящим помощником и

Флорентийцу, и брату, которому не однажды ещё понадобится твоя помощь. Да,

ты свободен выбирать себе путь. Но почему-то мне кажется, что твоя интуиция

и твой талант сами говорят тебе о том, что совершенно невозможно бросить

начатое. Пока мы живём здесь и записываемся всюду под твоим именем, те, кто

гонится за братом, непременно приедут сюда, как только им дадут знать, что

мы здесь. И пока мы будем их мишенью, брат твой успеет увезти Наль в

Америку. Не скрою от тебя своего беспокойства. Бешеный удар турка, если и не

уложил тебя на месте, то растревожил весь твой организм. Тебе предстоит

радостным усилием воли приводить себя в равновесие. Всякий раз, когда ты

начинаешь горячиться и раздражаться, - думай о Флорентийце, вспоминай о его

полнейшем самообладании, благодаря которому ты не раз бывал спасён в дороге.

Подумай ещё и о Жанне, ведь тебе понятно, что она ведёт себя неверно. И чем

больше и глубже ты вникнешь в свои обстоятельства, тем легче поймёшь, при

каких условиях ты будешь особенно полезен и нужен брату и Флорентийцу.

Таким, которому всё происходящее кажется загадочным, или овладевшим знанием

и понявшим, что в природе нет тайн, а есть только та или иная ступень

Познания.

Мы разошлись по своим комнатам, но заснуть я не мог. Я так понимал теперь

Жанну в её порывах к личному счастью.

Всё моё счастье заключалось теперь в свидании с братом и Флорентийцем.

Мне казалось, что я ничего другого не хочу. Пусть я ни на что другое не

годен, я согласен быть им слугою, чистить их башмаки и платье, только бы

видеть их дорогие лица, слышать их голоса и не внимать стонам собственного

сердца. Я готов был горько заплакать, как вдруг мне вспомнилось, что сказал

Строганов: "Я часто видел, как побеждали те, кто начинал свой путь легко".

Даже в жар меня бросило. Я опять провёл параллель между собою и Жанной; и

снова увидел, что целая группа лиц помогает мне, как и ей, а я так же слепо

упёрся в жажду личного счастья.

Я постарался забыть о себе, устремился всеми помыслами к Флорентийцу, и

снова знакомый облик вдруг возник рядом, и я услышал дорогой голос:

"Мужайся. Не всегда даётся человеку так много, как дано тебе сейчас. Не

упусти возможности учиться; зов к знанию бывает однажды в жизни и не

повторяется. Умей любить людей по-настоящему; Такая любовь не знает ни

разлуки, ни времени. Охраняй бесстрашно, правдиво и радостно своё место

подле И. И помни всегда: радость - сила непобедимая".

Необычная тишина воцарилась во мне. Легко и просто, словно на меня

снизошло озарение, я понял, как мне жить дальше, и заснул безмятежным сном,

совершенно счастливый.

Проснулся я утром, когда И. будил меня, говоря, что верзила с капитаном

ждут меня внизу, чтобы плыть морем к месту общего свидания, и что завтракать

я буду в лодке.

Я быстро оделся и не успел даже набросить пальто, как появился верзила,

заявляя, что "не по-моряцки долго одеваюсь". Он не дал мне взять пальто,

сказав, что в лодке есть плащ и плед, но и без них тепло.

Он вёл меня какими-то дворами, и мы, даже идя очень медленно, скоро

очутились у моря, где я благополучно сел в лодку.

ГЛАВА 17

НАЧАЛО НОВОЙ ЖИЗНИ ЖАННЫ И КНЯЗЯ

Море было тихо. Погода для Константинополя стояла необычайно прохладная,

что капитан объяснял влиянием бури. Он рассказал, что множество мелких и

крупных судов разбито, а пропавших лодок и рыбаков до сих пор сосчитать не

могут.

- Да, Лёвушка, героическими усилиями моей команды и беззаветной

храбростью - твоей и твоего брата - много счастливцев спаслось на моём

пароходе. И мы с тобой можем сегодня наслаждаться этой феерической

панорамой, - сказал капитан, показывая рукой на сказочно красивый город. - А

сколько людей сюда так и не добралось. Вот и угадай свою судьбу за час

вперёд, и скажи когда-нибудь, что ты счастлив, думая о завтрашнем дне.

Выходит, я прав, когда говорю, что живём мы один раз, и жить надо только

мгновеньем и ловить его, это драгоценное летящее мгновенье счастья.

- Да, - ответил я. - Я тоже прежде думал, что надо искать повсюду только

своё личное счастье. Но с тех пор, как я ближе узнал моих новых друзей, - я

понял, что счастье жить - не в личном счастье, а в том полном самообладании,

когда человек сам может приносить людям радость и мир. Так же как и вы, И.

говорит о ценности сиюминутного, вот этого самого летящего мгновенья. Но он

видит в этом уменье обнять сразу весь мир, окружающих, трудиться для них и с

ними, сознавая себя единицей Вселенной. Я ещё мало и плохо понимаю его. Но

во мне уже зазвучали новые ноты; сердце моё широко открылось для любви. Я

точно окончил какой-то особенный университет, благодаря которому понимаю

теперь каждый новый день как ряд моих духовных университетов. Я перестал

думать о том, что ждёт меня в жизни вообще. А раньше всё жил мыслями о том,

что будет со мною через десять лет.

- Да, мои университеты много хуже твоих, Лёвушка, - ответил капитан. - Я

вот живу днём завтрашним или уже прошедшим, так как моё настоящее не

удовлетворяет и не пленяет меня. Сейчас я усиленно думаю о Гурзуфе и мечтаю

встретить Лизу. Настоящее я как-то и не научился достаточно ценить.

Пользуясь тем, что матросы не понимали французского, мы продолжали так

беседовать, изредка прерываясь, чтобы полюбоваться красотой отдельных

зданий, куполами мечетей и дворцов, которые называл капитан, отлично знавший

город.

Наше довольно долгое путешествие уже подходило к концу, когда мои мысли

вернулись к Жанне.

- Ваш глубокий поклон великому страданию Жанны не выходит у меня из

головы, - сказал я.

- Бедная женщина, девочка-мать! Так много вопросов предстоит ей решить за

своих малюток. Как важно - начать воспитывать человека с самого детства. А

что может Жанна? Ведь она ничего не знает, не сумеет прочитать до конца ни

одной книжки о воспитании и ничего в ней не поймёт, - задумчиво сказал

капитан.

- И мы с вами не много поймём, если писавший стоит на ступени своего

творчества гораздо выше нас. Всё зависит от тех вибраций сердца и мысли,

которыми живёт сам человек. Понять можно только что-нибудь тебе созвучное. И

такой, общий для всех язык, единящий бедуина и европейца, негра и

англичанина, святую и разбойника, - есть. Это язык любви и красоты. Любить

может Жанна своих детей; любить не животной любовью, как свою плоть и кровь,

но гордясь их достоинствами или страдая от их пороков, - заступился я за

Жанну.

- Но она может сейчас любить их, как свой долг, как свой урок жизни. И

пока она поймёт, что её жизнь - это её обстоятельства, неизбежные,

единственные, посланные во всём мире ей одной, а не кому-то другому, -

пройдёт много времени. Вот тогда в её жизни не будет места ни ропоту, ни

слезам, а только радостный труд и благословение, - отвечал мне капитан.

Я уставился на него, забыв обо всём на свете. Лицо его было нежно и

доброта лилась из глаз. Чарующая волна нежности прошла из моего сердца к

нему.

- Как нужно вам встретиться с Флорентийцем, - пробормотал я. - Или, по

крайней мере, поговорить очень серьёзно с И. Я ничего не знаю, но -

простите, простите меня, мальчишку рядом с вами, с вашими достоинствами и

опытом, - однако мне кажется, что и у вас в голове и сердце такая же каша,

как у меня.

Капитан весело рассмеялся.

- Браво, брависсимо, Лёвушка! Если у тебя каша, то у меня форменная

размазня, даже кисель. Я сам ищу случая поговорить с твоим загадочным И., да

мне всё не удаётся. Вот мы и добрались, - добавил он, отдав матросам

приказание править к берегу и пристать к концу мола.

Мы вышли из лодки и в сопровождении верзилы стали подыматься в город.

Вскоре мы были уже на месте и ещё издали увидели, как вся наша компания

вошла в дом.

Мы нагнали своих друзей в передней. Ко всеобщему удивлению, квартира

оказалась хорошо меблированной. Из передней, светлой, с большим окном,

обставленной на манер приёмной, дверь вела в большую комнату, нечто вроде

гостиной в турецком стиле.

Строганов объяснял Жанне, как он мыслит устроить прилавок и стеклянные

шкафы для готовых шляп, перьев, цветов и лент, чтобы покупательницы сразу

могли оценить талант и тонкий вкус Жанны и выбрать понравившиеся им вещи.

Далее находилось помещение для мастерской, где стояло два длинных стола и

откуда дверь вела в сени чёрного хода.

Дети вцепились в меня сразу же, но И. запретил их поднимать. Они надулись

и утешились только тогда, когда верзила посадил обоих на свои гигантские

плечи и вынес в сад, где был устроен небольшой фонтан и стояло несколько

больших глиняных сосудов с длинными, узкими горлами.

Осмотрев нижние помещения, мы снова вышли в переднюю и по железной

винтовой лестнице поднялись на второй этаж.

Здесь были три небольшие комнаты, одна из них была обставлена как

столовая; в другой стояли две новенькие детские кроватки и диван; в третьей

- великолепное зеркало в светлой раме, широкий турецкий диван и несколько

кресел.

У Жанны побежали слезы по щекам. Она снова протянула обе руки Строганову

и тихо сказала:

- Вы вчера преподали мне огромный урок, говоря, что побеждает тот, кто

начинает своё дело легко. Сегодня же вы показали мне на деле, как вы добры;

как просто вы сделали всё, чтобы помочь мне легко начать моё дело. Я никогда

не забуду вашей доброты и постараюсь отплатить вам всем, чем только смогу.

Вы навсегда сделали меня преданной слугой за одни эти детские прелестные

кроватки, о которых я и мечтать не смела.

- Это пустяки, мадам; я уже давно хотел обставить этот домик, так как

говорил вам, что я здесь родился и ценю его по воспоминаниям и тем урокам

жизни, что я получил здесь. Я очень рад случаю обставить его для женщины,

которая трудится, и её детей. А вот и дочь моя, - продолжал Строганов,

двигаясь навстречу поднимавшейся по лестнице женской фигуре.

Перед нами стояла высокая женщина, закутанная в чёрный шёлковый плащ со

спущенным на лицо чёрным покрывалом.

- Ну вот - это моя дочь Анна, - сказал он, обращаясь к Жанне. - Вы -

Жанна, она - Анна, хорошо было бы, если бы вы подружились и "благодать"

царила бы в вашей мастерской, - продолжал он, смеясь. - Ведь Анна значит

по-гречески - благодать. Она очень покладистого и доброго характера, моя

любимая благодать.

Анна откинула с лица своё чёрное покрывало, и... мы с капитаном так и

замерли от удивления и восторга.

Бледное, овальное лицо с огромными чёрными глазами, чёрные косы, лежавшие

по плечам и спускавшиеся ниже талии, чудесный улыбающийся рот и белые, как

фарфор, зубы. Протягивая Жанне свою изящную руку, Анна сказала низким

приятным и мягким голосом:

- Мой отец очень хочет, чтобы я научилась трудиться не только головой, но

и руками. Я несколько лет сопротивлялась его воле. Но на этот раз, узнав,

что моей учительницей будет женщина с детьми, перенесшая страшное горе, я

радостно и легко согласилась, даже сама не знаю почему. Не могу сказать,

чтобы меня пленяли шляпы и дамы, - продолжала Анна, смеясь, - но что-то

интуитивно говорит мне, что здесь я буду полезна.

Её французская речь была чиста и правильна. Она сбросила глухой плащ и

оказалась в простом, но элегантном белом шёлковом платье и чёрных

лакированных туфельках, необыкновенно маленьких для её большого роста.

Не знаю, длинными ли косами, крошечными ли туфельками, стройностью ли

фигуры или какой-то особенной элегантностью манер, но чем-то Анна напомнила

мне Наль. Я не удержался и прошептал: "Наль, Наль".

- Что такое? Что ты говоришь? - тихо спросил меня капитан. И. взял меня

под руку и спросил тоже:

- Лёвушка, что ты шепчешь? Это не Наль, а Анна. Приди в себя и не

осрамись, когда нас будут ей представлять. Руки не целуй и жди, пока она

сама не протянет тебе руку. А то, пожалуй, ты ещё задрожишь, как при встрече

с Хавой, - улыбнулся он мне.

- Шехерезада! Вся моя жизнь теперь не иначе как сказка. Можно отдать

полжизни, чтобы быть любимым одну ночь такой женщиной, - восхищённо произнёс

капитан.

Отец знакомил Анну со всеми по очереди, она внимательно смотрела каждому

в глаза, подавая руку с лёгкой улыбкой, но истинное внимание её привлекли

дети, въехавшие верхом на верзиле. Анна подошла к детям, протягивая им руки.

Малютки смотрели на неё во все глаза; девочка потрогала её косы и спросила:

- Почему ты, тётя, такая чёрная? Тебя покрасили сажей?

- Нет, - засмеялась Анна. - Это отец наградил меня таким цветом волос. Но

скоро я буду седая, и ты перестанешь бояться моих кос.

Наконец очередь дошла и до нас.

Первым был представлен капитан. Он низко поклонился и пожал протянутую

ему руку, глядя прямо в лицо Анне, которая на сей раз опустила глаза; на

щеках её разлился лёгкий румянец, и мне показалось, что на нём мелькнуло

выражение досады.

На И. Анна взглянула пристально, и её чёрные глаза вспыхнули, точно

факелы.

- Вы тот друг Ананды, конечно, о котором он мне писал в последнем письме?

Я очень счастлива встретить вас. Надеюсь, что до приезда Ананды вы окажете

честь нашему дому и посетите нас.

- Я буду счастлив навестить вас, если ваш отец ничего не имеет против, -

ответил И.

- Вы думаете, что моя турецкая внешность имеет что-либо общее с восточным

воспитанием? Уверяю вас, нет. Более свободолюбивого и отзывчивого отца не

сыскать во всём мире. Это первый мой, да и всех моих сестёр и братьев, друг

и помощник. Каждый из нас совершенно свободен в выборе своих знакомств.

Единственное, чего не терпит мой отец, - это праздная жизнь. Я одна в нашей

семье ещё не зарабатываю денег. Но теперь и я поняла, что мне необходимо

общаться с людьми, внося свою посильную лепту в серый день, - говорила Анна,

пользуясь тем, что Жанна и отец продолжали осмотр спален.

- Разрешите мне представить вам моего двоюродного брата Лёвушку Т., -

сказал И. - Он, как и я, друг Ананды и Флорентийца, о котором думает день и

ночь, - прибавил И., подталкивая меня вперёд. - Быть может, вы позволите нам

вместе навестить вас; мы с Лёвушкой почти не разлучаемся, так как он

несколько нездоров сейчас.

- Я буду очень рада видеть у себя вас обоих, - любезно ответила Анна,

протягивая мне руку, которую я слегка пожал.

- А, попались, молодой человек, - услышал я позади голос Строганова. -

Анна, наверное, уже почуяла в вас писателя. Она ведь сама неплохая поэтесса.

Пишет для детей сказки прекрасно, но не соглашается их печатать. Её

произведения всё же очень известны в Константинополе. Держу пари, что она

уже вас околдовала. Только вы ей не верьте, она у нас вроде как без сердца.

- Отец, ты так сконфузил молодого писателя, - если он действительно

писатель, - что он тебе, несомненно, отомстит, изобразив тебя по крайней

мере константинопольской достопримечательностью, - сказала Анна, громко, но

очень мелодично рассмеявшись.

К ней приблизилась Жанна, обе женщины отошли к окну, и о чём они

говорили, я не знаю. Анна стояла к нам профилем, и все четверо мы смотрели

на неё.

Мне вспомнился благоуханный вечер в саду Али: вспомнились тёмные, но не

чёрные косы Наль, её зелёные глаза и три других мужских лица, смотревших на

неё неотрывно с совершенно разным выражением.

Так и сейчас - капитан напряжённо смотрел на Анну и видел в ней только

физическое очарование гармоничных форм. Знакомое мне выражение хищника

светилось в его жёлтых глазах; он подался вперёд и напоминал тигра,

следящего за добычей.

На лице И. разлились мягкость и доброта, точно он благословлял Анну, и у

меня мелькнуло в сознании: "благодать".

Отец глядел задумчиво и печально на свою дочь, точно он страдал от

какой-то тайной боли своей дочери, которой не мог помочь и которая бередила

его сердце.

Я же весь пылал. В голове моей мелькали мысли, они кипели, точно волны

наскакивая друг на друга. Я мысленно видел Ананду подле высокой фигуры Анны

и думал, что никто другой не мог быть избран ею, если она близко знала

такого обаятельного красавца с глазами-звёздами.

Я совершенно забыл обо всём; я видел только Ананду, вспоминал его

необычайный голос, и вдруг у меня в ушах он зазвенел, этот голос:

"Не всякая любовь связывает плоть людей. Но плоха та любовь, что

связывает рабски дух их. То будет истинной любовью, когда все способности и

таланты раскрываются к творческой деятельности, где освобождается дух

человека".

Слуховая иллюзия была так сильна, что я невольно бросился вперёд, чтобы

увидеть Ананду из окна. Но железная рука И. меня крепко держала.

Капитан повернулся на произведённый мною шум.

- Вам дурно, Лёвушка! Как вы бледны! Здесь душно, поедемте домой, -

сказал он, беря меня под руку с другой стороны и нежно стараясь меня увести.

Жанна услышала последние слова капитана, быстро подошла ко мне и

попросила:

- Не уходите, Лёвушка.

Но увидев мою бледность, покачала головой и тихо прибавила:

- Вот какая я эгоистка! Только о себе думаю. Вам необходимо домой. Вы

очень страдаете?

Я не мог выговорить ни слова, какая-то судорога сжала мне горло. И.

сказал Жанне, что сейчас капитан отвезёт меня домой, а вечером я смогу

пообедать с нею, если она освободится к семи часам, - мы будем ждать её. Сам

же он, И., - если она разрешит, - примет участие в её делах по устройству

квартиры.

Тут вмешались всё время молчавшие турки, старик Строг<