Работа над «Смертью Тарелкина». Опыт психологического оправдания

Гротеска

С трудной и интересной задачей проникновения в авторский замысел, в авторское видение жизни и людей встретился курс при работе над пьесой А. В. Сухово-Ко-былина «Смерть Тарелкина».

Как видел людей Сухово-Кобылин? Какую жизнь пи­сал, во имя чего создавал он свои пьесы, в частности «Смерть Тарелкина»? Вот вопросы, вставшие перед кур­сом. Ответы на эти вопросы — в страстных и горьких ис­тинах, вырванных из человеческой души героев трилогии «Свадьба Кречинского», «Дело», «Смерть Тарелкина». Горькие ответы скрыты и в авторском предисловии к «Делу» и в послесловии к «Смерти Тарелкина».

«Предлагаемая здесь публике пиеса «.Дело»... есть в полной действительности сущее из самой реальнейшей жизни с кровью вырванное дело... я имею под рукою фак­ты довольно ярких колеров, чтобы уверить всякое неве­рие, что я ничего невозможного не выдумал и несбыточ­ного не соплел» '.

Уже в перечне действующих лиц, разделяя их всех

¹ А. В. Сухово-Кобылин, Трилогия, М, Гослитиздат, 1955, стр. 85. В дальнейшем пьесы цитируются по этому изданию без ссылок на страницы.

Стр. 66

на: «начальства», «силы», «подчиненности», «ничтожест­ва или частные лица», а Тишку и вовсе поместив в кате­горию «не лицо», Сухово-Кобылин трезво и беспощадно, точно скальпелем, обнажил для нас свое понимание ис­тинных взаимоотношений в русском обществе, полную незащищенность человека в царстве беззакония и ра­стоптанного человеческого достоинства.

Какою же видел Сухово-Кобылин современную ему Россию? Что в России было ему как автору видеть горе­стно, что радостно? «Было на землю нашу три нашествия: набегали татары, находил француз, а теперь чиновники облегли; а земля наша что? и смотреть жалостно: про­болела до костей, прогнила насквозь продана в судах, пропита в кабаках, и лежит она на большой степи неумы­тая, рогожей укрытая, с перепою слабая» («Дело», дей­ствие третье, явление первое).

Что же это за племя чиновников? Что говорят о них в трилогии, что они сами говорят о себе, друг о друге? «Народ все голь, живет хищением; любого возьмите: по­лучает он от царя тысячу, проживает пять, да еще на­жить хочет...» (там же).

Нелькин в первом явлении первого действия «Дела» отзывается о чиновнике Тарелкине: «...ведь это не чело­век... Это тряпка, канцелярская затасканная бумага. Сам он бумага, лоб у него картонный, мозг у него из папье-маше— какой это человек?! Это особого рода гадина, которая только в петербургском болоте и водится!» В первом действии «Смерти Тарелкина» сам Тарелкин, симулируя свою смерть, ликует: «Прощайте, рыкающие звери начальники, прощайте, Пуды товарищи!.. Прияте­ли мои, ямокопатели, предатели, — прощайте!» В упое­нии готовит он сам шантаж своему начальнику Варра-вину, соответственно аттестуя его: «Ценою крови — соб­ственной твоей крови, выкупишь ты эти письма. Или нет! Ценою твоих денег, ворованных денег; — денег, которые дороже тебе детей, жены, самого себя». А Варравин, радуясь смерти Тарелкина, напутствует своего ближай­шего помощника: «Самая бездельная и беспокойная тварь убралась в свою дыру... Самая омерзительная жа­ба ушла в свою нору; самая ядовитая и злоносная гади­на оползла свой цикл и на указанном судьбою месте преткнулась и околела!.. Умер!.. Самая гнилая душа от­летела из самого протухлого тела...»

Дорого стоит признание Тарелкина на допросе, что он «мцырь», «вуйдалак», «упырь», что сообщники его —

Стр. 67

«весь Петербург и вся Москва», что «людей морили... всю кровь высосали». Жутью веет от слов Тарелкина: «...ка­кая пустыня; людей нет — все демоны...»

Вот, оказывается, что это за племя — чиновники. Сколько горечи, боли сердца в простых, таких знакомых словах Тарелкина, завершающих «Дело»: «Нет на свете справедливости, нет и сострадания: гнетет сильный сла­бого, объедает сытый голодного, обирает богатый бедно­го! Взял бы тебя, постылый свет, да запалил бы с одного конца на другой да, надемши мой мундиришко, прошел­ся бы по твоему пепелищу: вот, мол, тебе, чертов сын».

А! Вот оно! Вот что заставило автора взяться за пе­ро: «Месть! Великую месть всякой обиде, всякому безза­конию затаю я в сердце!.. На ее угольях накалю я клей­мо и влеплю его прямо в лоб беззаконию!!.» Эти слова Нелькина в конце четвертого действия «Дела», конечно же, есть крик авторского сердца! Вот его сверхзадача, ведущая идея, его цель. Разоблачить беззаконие, безна­казанность сильных, бесстыдное и беспощадное взяточ­ничество! Крикнуть об этой тайной мерзости миру, по­казать воочию, как это происходит: «Вы посмотрите, разве мало честных людей страдает?.. Разве все они должны кланяться силе, лизать ноги у насилия?» («Де­ло», действие четвертое). Вот оно, лицо автора, его го­лос, его боль: «Кровь моя говорит во мне, а кровь не спрашивает, что можно сказать, а чего нельзя. Я ведь не петербургская кукла; я вашей чиновничьей дрессировки не знаю. Правду я говорю, — она у меня горлом лезет, так вы меня слушайте! Нет у вас правды! Суды ваши — Пилатова расправа. Судопроизводство ваше — хуже иу­дейского! Судейцы ваши ведут уже не торг — это были счастливые времена,— а разбой!..» «За что же вы нас оскорбляете, ваше превосходительство,— за что?!! Разве за то, что я люблю свое дитя, а вы своих по целым неде­лям не видите? ...Или за то, что мне вот под Можайском проломили прикладом голову, когда я, простой армей­ский капитан, принимал француза на грудь, а вас тогда таскала на руках французская мамка!..» («Дело», дейст­вие третье). И, наконец, в послесловии к «Смерти Тарел­кина»: «Если бы, за всем этим, мне предложен был во­прос: где же это я так-таки такие Картины видел?., то я должен сказать, положа руку на сердце: Нигде!!! ... и — везде...»

Вот они, мысли, бьющиеся в голове и сердце Сухово-Кобылина, рвущиеся к людям! Вот его видение мира,

Стр. 68

людей, несправедливости, беззакония: отсюда — невоз­можность молчать! Очевидно, чтобы иметь право худож­ника на постановку пьес Сухово-Кобылина, нужно так же ненавидеть «всяческую обиду», «всяческое беззако­ние», чувствовать сердцем, кровью всю мерзость насилия, со всей яростью клеймить виновников.

Через углубленное знакомство с автором, с его пье­сой, с его биографией, с его временем мы входим таким образом в мир его мыслей, представлений о жизни, в мир его чувств, понимаем, что толкнуло его написать.

И если мы хотим и сами говорить об этом, видим смысл говорить об этом и сегодня еще, то вот мы и нашли своего драматурга.

Тогда встает следующий вопрос: как отражает автор волнующие его мысли в пьесе, в образах? Недаром сам Сухово-Кобылин назвал «Дело» драмой, а «Смерть Та­релкина» комедией-шуткой. В обеих пьесах тема одна — беззаконие, произвол, взяточничество, унижение челове­ка, страшные злоупотребления государственной машины судопроизводства — «людей нет — всё демоны...». Вся ложь и продажность ведомства, призванного творить правосудие! События разные — в «Деле» история «кап­канной взятки», надругательства над семейством ни в чем не повинных Муромских, история их разорения, уни­чтожения морального и физического. История тонкой и подлой интриги чиновников ведомства правосудия, по сути дела, история грабежа и убийства средь бела дня, с полным хладнокровием и невозмутимостью выполнен­ного и абсолютно безнаказанного!

Эта история рассказана автором реалистически, с психологической тонкостью и предельно убедительно. Характеры правдивы, жизненны и узнаваемы. Граждан­ская сатирическая драма! Цель ее — вызвать гнев, про­тест в умах и сердцах зрителей.

В «Смерти Тарелкина» события совсем иного поряд­ка, и написаны они иначе. Пьеса эта — настоящий фарс-памфлет, карикатура, умная и злая, очень типическая, узнаваемая и обобщенная. Мнимая смерть, мистифика­ция похорон с тухлой рыбой, воняющей вместо «трупа», со сбором «добровольных» пожертвований на похороны, шантаж с переодеванием — вот содержание этого фарса-памфлета на машину царского судопроизводства. Схват­ка не на жизнь, а на смерть двух «вуйдалаков» — одного помельче, другого — покрупнее! — становится мишенью для автора трилогии, но судьба и того и другого не

Стр. 69

вызывает ни у него, ни у нас сочувствия. Великолепная паро­дия на надгробную речь в конце первого действия — это страшной силы залп по карьеризму, демагогии, искатель­ству, пресмыкательству, флюгеризму и всяческой подло­сти под флагом рьяной деятельности на гражданской ниве! Здесь высмеивается та самая принципиальность, которая на поверку оказывается родной сестрой выгоде. Написано это так обобщенно и в то же время так точно, что до сих пор стреляет в цель без промаха!

Какова сюжетная канва пьесы? Компрометирующие Варравина письма похищены Тарелкиным. Он симулиру­ет свою смерть, чтобы под именем Копылова начать шан­таж Варравина. Варравин и после похорон рьяно ищет письма. Обстоятельства разоблачают Тарелкина. Варра­вин объявляет его «вуйдалаком» и через посредство Рас-шпоева арестовывает: начинается иск по «делу». Третье действие пьесы — блистательный, разоблачительный фарс о судопроизводстве, «о следовании дела»! Совер­шенно гениальная карикатура на «правосудие» в руках бандитов. Варравин победил Тарелкина; вынужденный сдаться, Тарелкин возвращает письма и получает сво­боду. Тарелкину пришлось «примерить на себе» адские муки подследственных, вплоть до физической пытки жаждой.

Режиссерская интуиция подсказала: гротеск, памф­лет, фарс-фантасмагория — вот в каком направлении на­до искать жанровое решение будущего спектакля. Если Сухово-Кобылин писал свою пьесу, оговаривая, что это шутка, то, по сути-то дела, в этой шутке заключалась для него настоящая трагикомедия окружающей его жизни. Хохоча над этим, он мучился от страдания и боли за Россию, где такие картины он видел: «Нигде!!! ...и — вез­де...» Для нас же, в нашем сегодня, «Смерть Тарелки­на»— это трагическая фантасмагория, которая звучит больше гротеском, фарсом, карикатурой на мерзость, осужденную жизнью. Поджечь ее смехом — вот компас, указывающий путь режиссерским поискам. Смех! Обяза­тельно через смех! Если не будет смешно, появится ощу­щение бесперспективности, безысходности. Если спек­такль не станет веселым, издевательски-озорным зрели­щем, то будет патологично, уродливо, беспросветно мрачно. Уберечь спектакль от возможности такого мрачного решения стало главным намерением режиссе­ра. Убить смехом, поджечь смехом, истребить через смех остатки мерзости, живучей, цепляющейся за сегодняшний

Стр. 70

день, но все-таки уже обреченной. Эта сверхзадача под­чинила себе фантазию режиссера. Она определила вы­бор жанра будущего спектакля — как памфлета на вче­рашнюю мерзость, цепляющуюся за нашу жизнь.

Как правило, режиссерский замысел обречен на не­удачу, если он построен вопреки замыслу автора. Чем творчески сильнее, талантливее автор, тем большую ошибку сделает режиссер, вступивший с ним в едино­борство. Но как же тогда с режиссерской творческой самостоятельностью? Режиссеру, конечно, должно быть свойственно умное, тонкое понимание автора, но ведь од­но оно еще не делает режиссером. Чувство автора свой­ственно многим истинно интеллигентным, культурным, образованным людям. Только понимания мало! Нельзя назвать режиссерским прочтением пьесы и грамотное исполнение со сцены в лицах драматического произведе­ния актерами. Даже воспитанные на верной методоло­гии актеры обычно повторяют традиционное исполнение пьесы.

Режиссерский замысел — это не литературное ощу­щение пьесы, а свое собственное видение событий в действии, взаимоотношений в действиях-поступках, харак­теров пьесы в действенном проявлении. Режиссер пред­лагает определенное осмысление событий пьесы, опреде­ленный ракурс зрения на эти события, взаимоотношения, характеры. Режиссера отличает точное знание того, что он хочет сказать спектаклем, и конкретное видение — как он собирается это выразить на сцене.

Главное в режиссерском замысле — современность. С учетом современного настроения умов, современных моральных и политических устремлений общества каж­дый раз ставится пьеса.

Режиссерский талант — это способность вскрыть иной смысл или вскрыть не вскрытый до сих пор смысл отно­шений, конфликтов пьесы. И увидеть, как это новое, бо­лее глубинное и точное выявится в спектакле, в мизан­сцене, в поведении человека на сцене, иногда совсем по­пом, неожиданном для традиционного понимания. При­чем не надо бояться быть оспоренным — новое трудно прокладывает себе дорогу, традиционное более доступно, привычно. Через это надо пройти, если хочешь сохранить самостоятельность мышления, не утерять творческой ини­циативы.

Выбор верной актерской индивидуальности, отвечаю­щей замыслу, — это очень ответственный момент

Стр. 71

в работе режиссера. Чтобы играть гротеск, фарс-памфлет, нуж­ны актеры огромного, яркого темперамента, с превосход­ным чувством смешного, обладающие пластичностью и спортивной тренированностью тела. Жанр требует этих качеств, без них невозможно оправдать мизансцены, на которые наталкивает природа фарса. Невозможно взо­рвать смехом все, что достойно жестокого осмеяния, без участия в спектакле актеров с ярким комедийным даро­ванием. Гротеск — сознательное преувеличение — потре­бует на сцене от актеров высокой степени оценок, особого качества переживания. Способностью достичь этой степе­ни и этого качества переживания и оценок должны отли­чаться актеры спектакля, чтобы психологически оправ­дать жанр гротеска, фарса-памфлета.

Работа над «Смертью Тарелкина» началась с поиска верного начала спектакля. Надо было как бы условиться со зрителем о жанре и направленности спектакля, верно настроить зал. Но как найти образное введение зрителя в наш замысел? Центральное событие первого действия— симуляция смерти, необычайное по озорству и наглости предприятие Тарелкина. Хотелось сразу же, с первого мо­мента представления, заявить это событие и строить дей­ствие в ключе этого события. Мы отказались от решения бытового, натуралистического. После упорных репетици­онных поисков родилось такое начало представления: по­гас свет в зале, удар медных тарелок собрал внимание зрителей, лихой, озорной голос за занавесом воскликнул: «Сухово-Кобылин!» Другой голос не менее лихо подхва­тил: «Смерть Тарелкина»!» Чуть-чуть приоткрылся зана­вес, и в его разрезе показалась нарисованная на узкой створке ширмы «гробовая крышка» (весьма условная). Из-за нее сверху стремительно выглянул осатанелый в своем азарте Тарелкин. И именно здесь, еще до открытия занавеса, как бы «из-за такта» обратился он к зрителям, с первых слов заявив категорически: «Решено!., не хочу жить... Нужда меня заела, кредиторы истерзали, началь­ство вогнало в гроб!.. Умру. — И, хитро подмигнув, оза­дачил:— Но не так умру, как всякая лошадь умирает,— взял, да так, как дурак, по закону природы и умер. Нет,— а умру наперекор и закону и природе; умру себе всласть и удовольствие; умру так, как никто не умирал!..»

И, пообещав таким образом зрителю нечто совершенно из ряда вон выходящее, голова Тарелкина снова ныряла за «крышку гроба». Занавес быстро открывался, теперь уже до конца, а «крышка», весело припрыгивая на ходу,

Стр. 72

бежала сама собой, зигзагом, в глубину сцены. Там она «сама прислонялась» к кулисе, а Тарелкин, который, прячась за нее, разумеется, и проделывал весь этот ма­ленький фокус, нырял, невидимый зрителю, за кулису.

Уже этим началом удалось настроить зал так, как хо­телось, удалось снять жутковатость натуралистического правдоподобия всего, что связано со смертью, заговорить со зрителем об этом озорно, неожиданно, смешно! Через фокус театральной формы начала спектакля удалось под­готовить зал к существу первого события: смерть Тарел­кина— это своего рода озорной фокус, лихо задуманный и на наших глазах нагло выполняемый. Одним ударом решил Тарелкин спастись от долгов, начальства, Иуд товарищей! Поэтому, когда снова выныривал из-за кулис Тарелкин, зажимая нос, спасаясь от вони тухлой рыбы, то есть своего собственного «трупа» в соседней комнате, зрители встречали его смехом. Они были уже введены началом спектакля в существо затеи Тарелкина.

Еще на этюдных репетициях возник вопрос — что же такое, в сущности, для Тарелкина эта симуляция собст­венной смерти, в каком психофизическом самочувствии начиняет он в соседней комнате гроб тухлой рыбой? От­вет на это мы нашли в его же словах: «Что такое смерть? Конец всех счетов!» — восклицает Тарелкин. Человек, у которого от долгов петля была на шее, обрел исход, пер­спективу жизни. Он точно узник, вырвавшийся из за­стенка, точно мореплаватель, после долгих месяцев уви­девший землю. Ему хочется плясать, хохотать от востор­га, только некогда — надо все устроить так, чтобы сам черт не подкопался! Но все-таки восторг рвется во все щели, чтобы выразить себя. «Ты понимаешь ли, верный друг Мавруша, какую я бессмертную штуку играю?» Так расправа со счетами кредиторов превратилась в пляску дикаря вокруг костра! Со словами: «Что такое смерть? Конец всех счетов!» — Тарелкин бросался к конторке, схватывал наколотые там счета кредиторов. Потрясая счетами, рвал их в мелкие клочья, поджигал на подносе и, устроив такой костер, плясал вокруг, словно дикарь. Замечательно ложился на эти поступки дальнейший текст роли: «И я кончил свои счета, сольдировал долги, квит с покровителями, свободен от друзей!..»

Отпраздновав так своеобразно освобождение от дол­гов, он снимал со стены портрет Копылова и устремлялся к зрителю, чтобы ввести его в курс своего перевоплоще­ния, рассказать, как случай, просто случай натолкнул

Стр. 73

его, Тарелкина, на эту гениальную идею, осуществлением которой он занят! «Тарелкин должен, — Копылов не дол­жен. Судьба говорит: умри, Копылов, и живи, Тарелкин.— Зачем же, говорю я, судьба; индюшка ты, судь­ба!—Умри лучше Тарелкин, а живи счастливый Копы­лов...»; В подкрепление слов шло переодевание и превра­щение на глазах у зрителей в Копылова. Издеваясь над обманутыми недругами, весело и азартно прощался с ни­ми Тарелкин. А затем переходил к делу: «Похоронил ко-пыловские кости; дело устроил; бумаги получил: там по­кончено!.. Теперь здесь, по Петербургу, надо устроить мою собственную, официальную несомненную смерть...» И дальнейший монолог Тарелкина репетировался этюдно.

Из текста пьесы стала ясной цель поступков. Пред­стояло найти ряд действий, пусть мелких, которые ведут к этой цели. Тарелкин действовал азартно и, главное, деловито: а) еще раз проверял себя, перечисляя очень точно свои прошлые поступки, — все ли сделано, все ли документы оформлены; б) решал на будущее, что нужно еще предпринять, не забыть бы чего; в) бросал взгляд художника в соседнюю комнату на свой «труп» — хорошо ли выглядит? А затем: г) дополнял картину еще одним штрихом: птицей взлетев на комод, принимался драпиро­вать над комодом зеркало траурным покрывалом, одно­временно д) принюхиваясь, и е) (перестраховщик!) ре­шал: «Однако от любопытных глаз надо еще подбавить вони», для чего ж) вызывал и без того затыкающую фар­туком нос Маврушу, з) посылал ее еще за тухлой рыбой. Потом, когда вернулись к авторскому тексту, он удиви­тельно удачно лег на эти действия, поступки и приобрел активность, действенность. «Извещена полиция; пригла­шены сослуживцы; окна завешены; в комнате царствует таинственный мрак; духота и вонь нестерпимые... В гробу моя кукла, увитая ватой, в моем мундире, лежит, право, недурно... С сурьезом и достоинством! Однако от любо­пытных глаз надо еще подбавить вони. МаврушаН»

Исполнитель теперь не просто произносил монолог, а совершал логически последовательные точные дейст­вия, родившиеся в этюдных репетициях.

Родившаяся на репетиции мизансцена, когда остава­ясь на комоде, точно Наполеон на Поклонной горе, Та­релкин дожидался Маврушу с тухлой рыбой и еще раз делал осмотр своему оружию против Варравина, строил планы мести Варравину, — раскрывала образно ситуа­цию — «перед боем» — и была целиком продиктована

Стр. 74

жанром спектакля. Ведь все это делалось для того, чтобы расквитаться с Варравиным, взять реванш и отвоевать, выгрызть свое. Разгадывая возможные контрходы Варра­вина, Тарелкин злорадно готовил свои атаки и, как истин­ный полководец, оглядывал будущее поле битвы. Он лю­бовался выкраденными у Варравина письмами, нянчил их, нюхал, как букет, обмахивался ими, сложив веером, и снова аккуратно прятал на груди, у самого сердца. Вот оно, драгоценное оружие будущего шантажа, — оружие, призванное разорить Варравина и обогатить Тарелкина, осчастливить его измученную душу.

На все эти поступки, найденные в этюдных репетици­ях, замечательно ложился текст:

«Вот они, эти письма, лежат на самом сердце, его гре­ют!— Это моя плоть и кровь! — Это злейшие, ехидней­шие из всех дел варравинских, букет, который самому сатане можно поднести в знак любви и уважения».

Тухлая рыба доставлена! Тарелкин на вытянутых ру­ках, изгибаясь и не дыша, водворял тухлую рыбу по ме­сту назначения. Мавруша, ползающая под креслами с тряпкой, получала от Тарелкина предметный инструк­таж, как вести себя с Варравиным, и... Второе крупное событие: «Нагрянули чиновники!»

Решение начала спектакля —устройство западни, подготовка к схватке с Варравиным — было продиктова­но сквозным действием пьесы — схваткой не на жизнь, а на смерть двух «вуйдалаков», Тарелкина и Варравина. Определялось оно двумя событиями, подготовившими на­чало: кража Тарелкиным компрометирующих Варравина писем и смерть находящегося в отъезде Копылова.

Пока Тарелкину «фартит», все складывается очень удачно. Он предвкушает полную победу, а сейчас хочет вполне насладиться местью, бессилием Варравина. Охо­та Тарелкину вовсю поиздеваться над своим врагом. Спрятавшись за ширмой, он наблюдает за приходом Варравина и чиновников. Если проследить, как возникает то или иное образное решение мизансцены, поведения акте­ра, обнаружится, что решающую роль при этом играет фантазия, видения режиссера. Они возникают либо от увиденного, услышанного в жизни, либо на самой репе­тиции, от яркого, верного момента в поведении актера. Возникший случайно и не подхваченный режиссером, не зафиксированный им сознательно, не развитый режис­серской фантазией, момент этот пропал бы бесследно. Задача режиссера на репетиции — увлечь актера своим

Стр. 75

видением, своим решением, подвести его к конкретному осуществлению данного эпизода в действии. И здесь огромное значение имеет творческий контакт режиссера и актера, творческое уважение, творческое доверие друг к другу. Без наличия этого коллективное творчество не­возможно.

Мы осуществили в действии на сцене первое событие пьесы — устройство своей «смерти» Тарелкиным — как азартнейшую подготовку западни для Варравина, подго­товку страстно желаемого реванша! Теперь начинаем разбираться во втором событии и пытаемся осуществить его на сцене в действии, средствами избранного жанра -фарса-памфлета. Гениальная карикатура Сухово-Кобы-лина должна найти себе сценическое выражение.

Огтр_авдать жадр^;=^эха_з.ндчит_ угадать и обосновать характер со^ытии^степень и качество волевых устремле­нии, желаний, мыслей, эмоций действующих лиц по по­воду того или иного события пьесы; угадать, как пред­ставлял себе^ все происходящее на сцене автор пьесы. Так", в данном случае необходимость выразить в поступ­ках степень борьбы, качество взаимного недоверия, не­нависти требовала своеобразного решения второго собы­тия первого действия. Приход Варравина и чиновников должен выглядеть стремительным вражеским налетом! Это продиктовано сутью характеров и взаимоотношений, степенью конфликтов. Поэтому были отметены многие варианты появления Варравина и чиновников, возникшие на этюдных репетициях. Например, один из вариантов выглядел так: шум голосов, топот ног в передней, затем, обмахиваясь платочками, один за другим появлялись чи­новники, шли гуськом за Варравиным и словно в рус­ском хороводе проплывали в комнату, где лежит «мерт­вый Тарелкин». Это выглядело смешно, но было непо­нятно, почему же чиновники появлялись именно так? Такое решение не раскрывало внутреннего существа про­исходящего, сводилось просто к озорному трюку. Поэто­му пришлось вместе с участниками еще и еще раз вер­нуться к замыслу, уточнить, что же надо попытаться выразить появлением Варравина и чиновников? Каковы все предлагаемые обстоятельства их появления? У Су-хово-Кобылина Варравин — опытный пройдоха, крупный хищник. Как мальчишку, «обштопал» он Тарелкина в пье­се «Дело». Теперь Тарелкин изловчился и выкрал вар-равинские письма! Задача Варравина — вернуть их во что бы то ни стало! Но опыт делает Варравина -

Стр. 76

осторожным. Тем более что окружен Варравин «сворой» чи­новников. Именно «сворой», так как они тоже не люди. Они равнодушны, привычны к беззакониям. Все они за­видовали близости Тарелкина к Варравину, восхищались его ловкостью, подлостью. Они одержимы карьеризмом, подхалимством. Сейчас они в волнении — умер Тарелкин, открылась вакансия поближе к начальству, поближе к крупным взяткам! Надо «обскакать» товарищей, доказать свою расторопность и преданность Варравину. Варравин очень хорошо понимает ситуацию. Знает, что сейчас он держит всю «свору» в руках, спусти — загрызут кого при­кажешь. Но все это пока ты силен, пока ты в чести! А раскроются письма — грянет гром, и они же помогут другому разорвать тебя в клочья. Они любопытны, про­нырливы, трусливы и жадны, сегодня они стелются под ноги, но завтра могут предать и добить. Поэтому Варра­вин держит поиск писем от них в строгом секрете. Весть о смерти Тарелкина привела его сюда, чиновники могут и понадобиться, могут и помешать ему! Они должны знать ровно столько, сколько надо, чтобы быть его ору­дием, но не больше!

Стремясь осуществить именно эти взаимоотношения в действии на сцене, мы искали точные поступки, верное поведение.

Налет Варравина и его шайки продиктован задачей Варравина внезапностью появления захватить врага врасплох. Уличить его в обмане, разоблачить его преда­тельство. Прищучить! Отобрать письма! Поэтому появ­ление в дверях должно быть стремительным — ворва­лись, вломились!

Но просто так, без настороженности, без разведки вступить на вражескую территорию было бы легкомысли­ем со стороны Варравина. Отсюда возникла неожидан­ная, но отвечающая замыслу интересная мизансцена: в передней громкие голоса, топот многих ног, и в проем двери всунулась стремительно фигура Варравина. Упер­шись руками в боковины двери, он сдерживает собой всю ораву чиновников, которая, тоже принюхиваясь и озираясь, лезет из-под его рук и ног и над ним в комна­ту. Так неожиданно возник карикатурный театральный образ многоголовой озирающейся и принюхивающейся гидры! В каких же поступках и деталях поведения рас­крывалось режиссерское решение следующей сцены?

1) Варравин, прежде чем ворваться на территорию противника, внимательно и настороженно осматривал

Стр. 77

комнату — это было верно по существу, но в этом не бы­ло яркости, театральности, требуемой жанром. Когда же он попробовал еще и принюхиваться — по-настоящему, основательно, втягивая воздух носом, как зверь, почуяв­ший западню, — то в сцене появилась острота, стало не только верно, но и интересно! И, словно подпись под кар­тиной, ложился текст: «Фу, черт возьми, какая вонь».

2) Чиновники хором подхватывали: «Фу, —фу, — нестерпимо. — Одной минуты пробыть нельзя!..» Озиралось и принюхивалось все еще в проеме двери любопытное многоголовое чудовище.

3) Варравин замечал конторку и, на мгновение забыв об осторожности, направлялся прямиком к ней. Чиновники замирали, с любопытством следя. Быстро обшарив конторку, Варравин не нашел своих писем. Зыркнув глазом на преданных, но подозрительно и пристально следивших за ним подчиненных, «путая следы», он прятал от них причину своего интереса к конторке: упершись руками в конторку, словно бы она понадобилась ему только для опоры, он подымал одну ногу, подавая этим знак, что хочет снять боты.

4) Чтобы доказать преданность, вся орава бросалась— кто первый — помогать ему. Распластавшись под ним, чиновники снимали с одной и с другой его ноги боты. Опять как бы неожиданно возник живой карикатурный театральный образ, отвечающий замыслу спектакля.

5) После этого каждый из чиновников сам уже снимал свои собственные галоши. И тут на репетиции возникла любопытная ироническая подробность — галоши, так же как их хозяева, стремились быть ближе к начальственным ботам, и поэтому вдоль рампы выстроилась шеренга галош во главе с ботами. Причем самый важный из чиновников, запоздав со снятием галош, не захотел ставить свои галоши позади всех, а, отодвинув слегка галоши, «забежавшие вперед», втиснул свои в непосредственной близости к начальственным ботам. Это местничество галош очень удачно выразило смехотворную нелепость борьбы за место на служебной лестнице!

Как же нашлось это на репетиции?

Возможность такого решения возникла как мгновен­ная догадка, видение еще одной подробности поведения чиновников, пока они снимали галоши. Тут же предло­женная студентам-актерам, она была с готовностью под­хвачена их фантазией. А один из участников моменталь­но сымпровизировал свое запоздание с галошами, свое

Стр. 78

беспокойство, куда же их теперь ставить, не в хвост же за какой-то мелкотой! И был очень обрадован удачным подсказом режиссера-педагога: «Отодвиньте нахалов, за­бежавших вперед вас!» С чувством собственного права и достоинства он тут же и выполнил предложенное дей­ствие.

После эпизода с галошами происходил эпизод «про­щания с телом» или осмотр «вещественных» доказа­тельств.

6) Все пришедшие выстроились следом за Варравиным, «вожаком своры», опять точно по ранжиру, охраняя от посягательств Иуд товарищей завоеванное долголетней службой положение, отражая соподчиненность даже и в очереди ко гробу. Заглядывая в дверь, где лежит «мертвый» Тарелкин, вытащили положенные в этих случаях носовые платки. Кстати, они несколько помогают от нестерпимой вони... Мавруша, заголосив, пригласила гостей «ко гробу». И все следом за Варравиным, по очереди, зажав носы, быстро нырнули в соседнюю комнату, и моментально все в том же порядке выскочили от вони обратно. Еле переводя дыхание, подхваченный под руки чиновниками, подпираемый ими, задохнувшийся было Варравин, все еще подозревая пакость, впивается глазом в Маврушу: «Да отчего же такая пронзительная вонь?» Так возникал следующий эпизод.

7) Первый беглый огонь по Мавруше, первый стремительный допрос ее. Мавруша защищается бедностью Тарелкина: не на что хоронить, вот и воняет! И успеваеть своих жалобах подбросить «крючок»: остались бумаги... неравно полиция их схватит! Эпизод следующий:

8) Варравин молниеносно принимает решение — срочно похоронить «в складчину», на «добровольные» пожертвования, с тем чтобы избавиться наконец от вони, спровадить чиновников и добраться до бумаг. Спасти письма от полиции. Иначе крах!

Так из внезапного появления, разведки глазом, но­сом, первого броска к конторке, самоличного, молниенос­ного из-за вони осмотра «трупа», первого стремительного беглого допроса Мавруши и варравинского решения выстроились действенные эпизоды второго события. Вне­запная первая контратака Варравина, правда, ничего не дала, кроме подтвердившейся как будто бы смерти Тарелкина и существования опасности — наличия бумаг!

События выстраивались по линии развития схватки двух «вуйдалаков», отражая переменный успех то

Стр. 79

одного, то другого. Первое событие — Тарелкин устраивает западню Варравину, инсценируя свою смерть. Второе— налет варравинской «своры». Цель: уличить, поймать с по­личным бестию Тарелкина! Ему и в смерти верить нель­зя! Выкрасть обратно письма!

Мавруша и Тарелкин, обороняясь, околпачили варравинскую «свору». Варравин как будто поверил в смерть Тарелкина. Возникает следующее событие — третье — «добровольный» сбор пожертвований на похороны това­рища. Цель Варравина в этом эпизоде: избавиться от во­ни и чиновников, отослав их хлопотать о похоронах, и на свободе разыскать письма.

Действенная схема поведения репетировалась этюдно. В этих репетициях рождались неожиданные интересные образные мизансцены, подробности поведения, драгоцен­ные детали, которые никогда не могли бы возникнуть в тиши режиссерского кабинета. Горячее, живое творчест^ во самой человеческой натуры, подлинный поиск своего поведения на пути к цели рождали эти находки в процес­се репетиций. Все они возникли благодаря компасу сквоз­ного действия, сверхзадачи, избранного жанра. Непре­менная проверка точности предлагаемых обстоятельств, взаимоотношений, существа характеров помогала в ра­боте. Непременное стремление каждым эпизодом, каж­дым поступком продвигать вперед сквозное действие спектакля корректировало возникающую импровизацию.

Так мы добрались до сбора «добровольных» пожерт­вований на быстрейшие похороны. Ищем точные опреде­ления поступков, действий Варравина и чиновников, раз­бираемся в последовательности и логике действий. Затем пытаемся выполнить отмеченные нами действия.

Варравин начинает сцену: а) упреками в черствости, в отсутствии тепла к ближнему; затем: б) в проникновен­ной речи к чиновникам «отечески» предостерегает их от общественного скандала, неудовольствия начальства; в) взывает к их «чувству товарищества»; г) подкрепляет где надо аргументы красноречивым взглядом, жестом, угрожая чиновникам.

Пока идет «теоретическая» часть, Варравин встречает в аудитории полную поддержку. Правда, для вящего эн­тузиазма аудитории Варравину приходится поднести иг­раючи кулак к чьему-нибудь носу, если его обладатель кажется Варравину недостаточно ярым единомышленни­ком. Эта последняя подробность родилась в этюдной ре­петиции и была закреплена в дальнейших репетициях уже

Стр. 80

сознательно. Но, как и ожидал Варравин, ближе к делу начались трудности: от «практической реализации» чув­ства товарищества каждый из чиновников стремится улизнуть.

Автор пишет в ремарке, что Варравин их задержи­вает.

Этот момент явился поводом для интересных этюд­ных поисков. Один за другим возникали варианты осу­ществления в действии этой ремарки. Варравин пытался не пускать чиновников, загородив собою дверь. В быто­вом отношении это было правдиво, но жанр диктовал более острые приспособления. Варравин пытался поймать их всех разом, но это выглядело игрой в поддавки и было не очень убедительно. На одной из репетиций Варравин загонял их всех, как курят, в угол, топая на них ногами, пугая хлопками. Было очень смешно, но... все же хоте­лось более социально острого, театрально выразительно­го, жизненно более узнаваемого решения сцены. В жизни часто ставят друг другу подножку, валят на другого, за­сыпают другого, чтобы не засыпаться самому, заслоня­ются другим, чтобы спастись самому. Вот эти-то жизнен­ные ассоциации, близкие по своему существу взаимоот­ношениям чиновников, окружающих Варравина, толкну­ли фантазию режиссера и актеров. И право на сущест­вование в спектакле получил вариант такой: Варравин хватает ближайшего к нему чиновника, тот, не желая отвечать один за всех, сам хватает другого, другой сам же хватает третьего. Таким образом «чувство товарище­ства», на которое упирал в речи Варравин, сработало, правда, своеобразно, но в полной мере. «Иуды товарищи» не подвели! Они сами помогли Варравину ухватить за фалды того, кто успел уже выскочить даже за дверь. В этом варианте наиболее ярко раскрывались в дейст­вии, были выражены в конкретных поступках взаимоот­ношения чиновников, их существо. Гротеск мизансцены рождался из точной психологической посылки: «Меня задержали, так пусть'и его задержат! Мне платить, так пусть и они платят!» Задержав таким образом всю шай­ку, з) Варравин перемещался к двери, заслонял дверь собою и начинал теснить чиновников.

Чиновники в ответ стали прятаться от него один за другого, загораживаясь от нача