Мхат жадно ждет современных пьес

Мне кажется, что преимущественное внимание драматурга должно быть сейчас обращено на работу над образами -- над тем материалом, который они предоставляют актеру. Нужно сказать, что сейчас актер получает в свое распоряжение материал более узкий и упрощенный, чем окружающая нас жизнь. Драматургические образы еще не слеплены из живого мяса и еще не наполнены настоящей и трепетной жизнью. Актеру после нескольких десятков представлений роль кажется исчерпанной, ему надоедает ее играть, она становится бледной и штампованной копией того, что исполнитель создал на первом спектакле. Между тем только тот образ силен и интересен, который растет от спектакля к спектаклю, когда актеру есть что раскрывать в образе и находить все новые и новые в нем стороны, которые он ранее не замечал. То есть наша драматургия при всех ее хороших качествах еще не насыщает достаточно актера. Происходит это потому, что авторы еще не умеют найти единства во всем многообразии окружающей действительности. Они часто не находят глубокого внутреннего действия, пронизывающего психологию героя, и подменяют ее внешней схематической чертой. Порою они соединяют несоединимые черты, не замечая того, что разнообразие черт и даже противоречия образа должны зависеть от _е_д_и_н_о_г_о_ _ц_е_л_о_г_о. Часто герои пьесы приходят на сцену, вовлеченные волей драматурга, а не обстоятельствами действия,-- я часто не чувствую того, что за кулисами сцены есть еще большой, обширный мир и что происходящее на сцене есть только часть того большого, что происходит за кулисами и определяет сценические события. Образы не насыщены тем содержанием, с которым они вошли в жизнь,-- они часто не имеют своей биографии, и мы не знаем, как складывалась их жизнь, а это очень нужно актеру. Вспомните "Вишневый сад": я знаю жизнь Раневской в Париже, я вижу детство Ани, я знаю, как сложился и рос Лопахин, хотя на сцене это не показано, зато это рассыпано по всей пьесе и входит в меня -- зрителя и читателя,-- расширяя сценическую картину до картины эпохи. Драматурги часто подчиняются драматургическому шаблону -- они пишут не о жизни, а _п_о_д_ тот или иной театр, _п_о_д_ того или иного драматурга, а нам интересен _с_в_о_й_ взгляд драматурга на театр и на жизнь. И в зависимости от этого и образы даются в "сценических", а не в больших типических и жизненных чертах (а чем типичнее образ, тем он живее и правдивее).

Перед драматургом сейчас большое поле деятельности; МХАТ жадно ждет современных пьес и много работал с молодыми драматургами; мы хотели бы, чтобы драматурги учли те ожидания и требования, которые предъявляет к ним актер.

К ЮБИЛЕЮ В. А. СИМОВА

Это было очень давно, когда еще не возникал Художественно-общедоступный театр...

В те времена, если нужна была хорошая декорация или постановка, обращались к знаменитому художнику и заказывали ему эскизы. При этом довольно было в нескольких общих словах рассказать ему о пьесе, о замыслах режиссера (об актерах можно было не упоминать) -- и к назначенному сроку театр получал целый ряд чудесных картин и эскизов костюмов. На премьере при открытии занавеса перед началом каждого акта раздавался гром аплодисментов, и художник, ожидавший за кулисами оваций, выходил раскланиваться перед зрителями.

Какой праздник для глаз видеть на сцене хорошую декорацию! Но мы, артисты, стоящие к ней спиной,-- не всегда ее видим. Какая нам польза в том, что позади висят чудесные, красочные полотна?! Они нас только обязывают хорошо играть, чтоб не быть пятном на чудесном фоне. Художник забыл о нас, когда писал свои эскизы. Что ему до артистов! Ему нужен был театр как выставка для его больших полотен. Ему нужен был лишь самый портал с его двумя измерениями -- ширины и высоты. Что же касается до третьего измерения, до глубины сцены, с ее театральным полом, по которому ходят актеры, на котором живут и страдают действующие лица из пьесы, то это принималось художником лишь по необходимости, скрепя сердце...

Но... пришел Виктор Андреевич Симов -- родоначальник нового типа сценических художников. Ему нельзя при заказе декораций лишь в общих чертах рассказать о пьесе и планах постановки. Он должен знать все. Он первый приходит на чтение новой пьесы и на все беседы о ней. Он слушает внимательно и в то же время глубокомысленно вычерчивает кружки и квадратики. Это план комнаты, в которой протекает жизнь действующих лиц пьесы. Это пол сцены, ее третье измерение. Через эти квадратики и кружки, много говорящие душе театрального художника, Виктор Андреевич проникает в самую гущу жизни пьесы, в ее глубокие душевные тайники. Здесь, между этими кружками и квадратиками, будет протекать красивая, тонкая, изящная жизнь действующих лиц пьесы, или, напротив, ужасное существование людей, потерявших устои.

В этот период творчества художник Симов живет интересами литератора или он мысленно ставит себя на место и в положение актера. Художник Симов мысленно строит дома для действующих лиц пьесы, и тогда он становится архитектором и -- если нужно -- то и скульптором. Он вместе со всеми нами живет внутренней жизнью пьесы и часто подсказывает нам свои образные подходы к ней. Виктор Андреевич ищет вместе с нами сверхзадачи произведения поэта и сквозного действия к ней, и в это время становится психологом. Он присутствует на репетициях и принимает в них деятельное участие, часто давая ценные советы режиссерам и актерам.

Но вот при раскрытии пьесы выяснилось, что нужен световой эффект или какой-то шум и звук.

-- Это замечательно! -- восхищается художник.

-- Хорошо-то хорошо, но как его сделать? -- заявляют скептики.

-- Как? Очень просто!

С этого момента кружки и квадратики временно забываются, и на той же бумаге выводятся чертежи сложного механизма или даже целой машины.

В эти периоды откуда-то появляются новые лица, вроде незабвенного Ивана Михайловича Полунина, обладавшего талантом истинного изобретателя². Один Виктор Андреевич умеет находить и выращивать таких ценных для театра работников. На время мастерская художника превращается в столярную, в слесарную, в механическую. Живопись, костюмы заброшены. Во всех мастерских волнение. Бедного Виктора Андреевича разрывают на части. И мы, артисты, на него в претензии за то, что он пропускает репетиции и не дает обещанных набросков групп для народных сцен.

Но вдруг, в самое тревожное время, Виктор Андреевич скрывается, а через несколько дней шлет из Иванькова планы пола будущих декораций ³. Для нас они не менее ценны и содержательны, чем самый эскиз.

Наконец наступает торжественный день: Виктор Андреевич приносит нам готовые макеты -- своеобразное создание подлинного искусства художника, архитектора, скульптора и режиссера. Оказывается, что Симов недаром сидел на наших репетициях.

-- Браво! Именно то, что нужно! То, чего мы ждали! -- кричат актеры.

На премьере далеко не всегда раздаются громовые аплодисменты при поднятии занавеса. Чему аплодировать? Подлинной жизни, правде? Они не требуют оваций.

Виктор Андреевич никогда не выходил раскланиваться перед началом акта. Он всегда выходил в конце пьесы, со всеми нами, актерами, режиссерами и другими создателями спектакля. Виктор Андреевич -- наш, он от актера, от литератора, от режиссера, от всех цехов обширного и сложного хозяйства сцены. Он с нами начинает спектакль и с нами проходит через все радости и мытарства сценического творчества.

Специалисты в области чистой живописи скажут сегодня свое слово и оценят талант, прекрасную работу и деятельность в области красок и кисти. Я же счел своим долгом рассказать о том, что знаем только мы -- режиссеры, актеры и закулисные деятели сцены, часто неведомые зрителям.

От их лица, от лица всего театра, от своего собственного лица мысленно обнимаю, приветствую, поздравляю юбиляра, целых полвека прослужившего честно и талантливо искусству, истинного друга артистов, режиссеров, всех деятелей сцены. Мы искренне и сильно любим, высоко ценим, благодарим нашего друга, незаменимого сотрудника, высокоталантливого, подлинного художника сцены и знатока ее -- Виктора Андреевича Симова, создателя новой эры в области художественного оформления, родоначальника нового типа сценических художников-режиссеров, познавших через Виктора Андреевича тайну, силу и значение третьего измерения на сцене.

[О ТЕАТРАЛЬНЫХ ЗДАНИЯХ]

1. [О РАЗМЕРАХ ТЕАТРОВ]

По всему необъятному СССР готовятся новые огромные театры, великолепно монтированные по последнему слову строительного искусства и сценической механики. Говорят, что вместимость некоторых народных театров доходит до количества 15 000 зрителей. Такая потребность и такой рост театрального дела весьма отрадны. Однако такое явление обязывает. Надо ответить на потребность многомиллионного народа. Будет плохо и обидно, если общие стремления к искусству останутся неудовлетворенными и вызовут разочарование и отлив от театра. А ведь это может случиться, если в многочисленных и необъятных помещениях будет скучно и нечего смотреть. Что же покажут народу в новом здании? Громадные массовые сцены? Шествия? Военные парады? Ристалища? Необыкновенные декорации и постановки? Сценические трюки, эффекты?

Конечно, все эти зрелища могут быть чрезвычайно эффектны, красивы, занимательны, но не ради них, не только ради глаза существует театр. Искусство не в том только, чтоб пропускать огромные массы войска или статистов по подмосткам. Это с одинаковым успехом можно производить в цирке, на гипподроме или на площадях. Балет, опера? Да, это может быть искусством, если будут те, кто таковое создают на сцене, то есть хорошие артисты и режиссеры и другие коллективные творцы спектакля.

Трагедия и драма? Нужно ли доказывать, что этот род спектакля, очень важный и нужный, требует более уютного помещения, в котором можно слышать и видеть актера и тонкости его игры. В противном [случае] драматическое искусство, создаваемое в таких огромных театрах, потребует утрированной игры на большую толпу. Это огрубит наше актерское искусство, которому придется прежде всего заботиться о том, чтоб быть услышанным и увиденным пятнадцатитысячной толпой.

Однако в античные времена актерами игрались великолепные трагедии. Тогда они имели религиозно-обрядовый характер, почему же теперь не придать им характер общественно-идейно-политический. Для этого нужно слово, нужны голоса или особые приемы говорить с громкоговорителем, особая манера игры, которую мы пока не знаем. Она по своей форме будет сильно отличаться от нашей, но может ли она изменить общие основы и цели искусства, заключающиеся в создании внутренней жизни человека, людей, целого народа, или, говоря по-старому,-- "создании жизни человеческого духа и художественного ее воплощения", каковые являются основной целью искусства. Если эта цель будет забыта, то прекратится искусство, театр осиротеет и потеряет душу, и искусство превратится в простое ремесло. Чтоб этого не случилось, надо заранее думать об _а_к_т_е_р_е, который будет играть в новых грандиозных театрах, и о новом виде искусства, которое будет там культивироваться.

(Дописать об античных актерах и трагедии.)