Мама»: очень подходящая вставка

Вторая пациентка. Мама, мама!

Она хватает протянутый большой палец терапевта и сосет его страстно, все ее тело — в состоянии оргазма.

Терапевт. Возьмите его! Хорошо!

Она продолжает сосать. Ее тело плавно колеблется.

Троцкий — о, какое неприятно звучащее слово»

М и л е н а (показывая на фотографию Райха на стене). Его имя было В. Р.— Всемирная Революция! Он умер в американской тюрьме, его засадили туда агенты Москвы.

Владимир нервничает.

Владимир. Как ты можешь говорить такие вещи так легко?

М и л е н а. Меня интересует, не были ли это те же самые люди, которые поехали в Мехико и всадили альпеншток в голову Троцкого, товарища по оружию Ленина и Сталина.

Она медленно движется к камере, он идет за ней. Он подходит к ней сзади и закрывает ее рот рукой. Ее свобода речи переходит все границы. Неожиданно она целует его руку.

Ужас»: даже еще более подходящая вставка

Теперь мы слышим самый ужасный вопль второй пациентки. Доктор еще больше провоцирует ее, надавливая большими пальцами на ее щеки. Ее руки — в оборонительной позиции, рот широко открыт. Она дает выход своему страху, испуская леденящий душу крик.

Незваный гость

Средний план. Ягода делает упражнения. Милена и Владимир сидят рядом, слегка надутые друг на друга.

Владимир. Человек должен в чем-то быть уверен.

Ягода. Да, например, кто его отец или люди, которые правят нами.

Милена. Я — романтик. Я утверждаю, что без свободной любви нет истинной революции.

Владимир. Понятно. Теория Александры Коллонтай гласит: революция должна разрушить брак.

Милена. Да, буржуазный брак — это не что иное, как узаконенная проституция.

И кто же теперь должен появиться в дверях, как не сдвинутый, списанный, несчастливый любовник, нелюбимый пролетарий Радмилович?

Милена вскакивает, чтобы выпроводить его.

Они борются перед большим плакатом на стене в коридоре: это афиша третьесортного фильма «Брачные побуждения».

Милена. Радмилович! Пьяная свинья!

Радмилович. Интеллигенция! Хотите от меня избавиться!

Она выталкивает его и быстро возобновляет дискуссию о Райхе, который улыбается, глядя со стены на всю эту неразбериху.

Милена (указывая на портрет В. Р.). Он учит, что каждый хороший человек, как ты или я, скрывает за своим фасадом огромный взрывной заряд... огромный резервуар энергии, которую может высвободить только война или революция! Ты слушаешь меня?

Входит Ягода. Она опять останавливается позади них.

Ягода. Во мне?.. Во мне тоже? Любовь и преступление!.. Дай мне немного!

Владимир. Я очарован твоим энтузиазмом. Поэтому извини, если я несколько ироничен, но... не означает ли... я имею в виду его теорию... не превращается ли троцкистская концепция перманентной революции в концепцию (прости Господи) перманентного оргазма?

Во время этой милой беседы стена за ними начинает трескаться, кирпичи вываливаются, и вскоре Радмилович, пробив стену головой, снова оказывается с ними.

Радмилович. Перед вами ветеран-ударник Радмилович. Мои извинения!

Крепкоголовый нарушитель спокойствия вежлив с гостем.

Владимир. Владимир Ильич.

Радмилович (протягивая руку Милене). У вас тут компания? (Увидев голую Ягоду.) О, Калькутта!

Ягода. Смерть фашизму!

Радмилович. Власть народу!

Без всяких объяснений Радмилович хватает гостя и запихивает его в шкаф.

Владимир. Куда вы меня тащите? Куда?

Милена. Радмилович, я убью тебя!

Радмилович (поет). Эй, ухнем!

Он выдергивает доску из пола (это цитата из фильма «Невинность без защиты»6 — вспомните сцену с половицей, в которой отвратительный Петрович пытается дать затрещину Алексичу), и пытается подпереть ею дверцу шкафа.

М и л е н а. Что ты делаешь! Освободи народного артиста!

Радмилович. Е...л я народного артиста! (Ягоде, в хорошем настроении.) Я хочу трахнуть тебя!

М и л е н а. Это в единственном или во множественном числе?

Радмилович (с альпенштоком на плече, поет).

Возвращаясь с работы, В наших касках стальных, Ударники Тито ...

Черный секс

Югославская песня неожиданно трансформируется в другую: «Ты можешь избавиться от желчи...». Тули — морской пехотинец впрыгивает в кадр из-за угла и останавливается перед негритянским книжным магазином с ружьем наготове. Он хотел бы убить всех негров: для него они — вызывающий ненависть секс-символ.

Песня:

Ты сможешь избавиться от желчи,

Только когда тебя ликвидируют.

Убивай, убивай, убивай ради мира.

Убивай, убивай, убивай ради мира.

Убивай, убивай, это так приятно.

Как мне сказал мой капитан. Убивай, убивай, убивай ради мира.

Тули (рассматривая плакаты в витрине негритянского книжного магазина). Дик Элдридж Кливер!

Это скопище подонков!

Они трахаются быстрее, чем их можно убить! Какого черта им нужно! Ё...е черномазые! Он стреляет в камеру.

Редакция газеты «Screw», самого серьезного левацкого порнографического еженедельника.

Эль Гольдштейн (за кадром). Наша газета столь патриотична, что она отпугивает большинство людей. Потому что это самое свободное, самое противоречивое, самое честное издание за последние пятьдесят лет... многие люди неискренне выражают любовь к свободе, но когда они видят ее прямо перед собой, они вдруг становятся авторитарными и начинают бояться свободы ... «Screw» оскорбляет всех: католиков, евреев, протестантов, черных, белых... Эта газета патриотична по самой своей сути, именно такой задумывалась Америка в 1776, но она не стала такой!

В середине офиса сидит красивый голый негр. Голая девушка сидит на коленях улыбающегося Джима Бакли, редактора. На заднем плане, в углу — Кен Гаол, организовавший год спустя первый нью-йоркский фестиваль эротических фильмов. Под офисом «Screw», на десятом этаже,— штаб-квартира нью-йоркского отделения коммунистической партии (согласно информации, которую мы получили от Эля). В конце речи Эля мы видим очаровательную Джеки на фоне звездно-полосатого флага, сосущую соску и бросающую серебристое конфетти в камеру, Джеки сидит в Центральном парке и рассказывает нам историю своей жизни.

Джеки. Мы сидели перед камином... и занимались любовью, что было для меня совершенно новым, заниматься любовью с мужчиной, и что рядом был мужчина, который занимался со мной любовью ... я почувствовала ... я почувствовала, как ... я почувствовала себя очень женственной, потому что он был очень мужественным. Потом мы лежали на тахте, которая стояла перед камином, и сохли после дождя, огонь осушал дождь — тепло огня ... и это все было очень сексуальным! Мы легли в койку, и я не позволяла ему ... я не позволяла ему трахать меня ... потому что это бьш мой первый раз в постели с мужчиной ... который был выше, чем я, более волосатый, чем я ... о, и он бьш так красив, и он знал все, что ему надо делать ... и что же он делал? Он лег на меня, и я сразу же кончила, и это было так ... для него это было потрясающе ... потом он попросил мой номер телефона, но я не хотела ему говорить ... пока я одевалась, и это потом повторялось в моих других мимолетных связях с незнакомыми мужчинами, то, что я не хотела давать им свой номер, потому что ... я боялась ... но ... разве я не ходила к его дому каждую ночь и не звонила в звонок в три часа утра, стоя у его окна и выкрикивая его имя?., но всегда безуспешно?.. Или мне не везло? Я не видела его много лет, а в следующий раз, когда я его увидела ... я была девушкой! А он не бьш готов!.. Я все еще возбуждала его... но... он привык спать с мальчиками, что сужает взгляд на вещи, поскольку он обладает всем, что для этого нужно... Я хочу сказать, поскольку я осталась той же самой, в буквальном смысле слова той же самой!

Джеки и Рита едут в машине. На заднем плане — здание Pan American. Мы видим их женственные ноги в черных чулках, в лакированных, позолоченных туфлях.

Улыбающееся лицо Эль Гольдштейна со слепком женского причинного места. К сожалению, один факт остается незамеченным: в слепок вделаны лобковые волосы всех девушек, работающих в «Screw».

Джеки. Вот о какой девушке я вам рассказываю! Разве она не потрясающа? Потому что я ношу блеск на глазах, блеск на моих губах, блеск на волосах, чтобы быть, как ... я хочу сказать ... я настоящая ... вы смотрите на вещи по-другому ... знаете... ну как ... вы видите вещи не так... вы все время все видите не так!

Ухмыляясь и глупо улыбаясь в своей комнате, Джеки—Марлен хватает фотографию Гари Купера, всего расфуфыренного, и показывает его удивленному глазу камеры, то есть нам.

Вставка. Милена

Перед черно-красной полосатой стеной, в зеленом белье, с синей рамкой в левой руке, Милена поднимает сжатый салютующий кулак. Милена. Смерть мужскому фашизму! Свободу женщинам!