Лирика М.И.Цветаевой: темы, сюжеты, герои

Личность – которая является одним из крупных поэтов 20 века, прозаик, эссеист, переводчик Марина Ивановна Цветаева. Личность – противоречивая, судить о которой нельзя с точки зрения норм привычной обывательской морали. Законы, по которым она жила, - это законы поэзии, потому что ее жизни нет вне творчества, а ее творчество неотделимо от ее жизни. Наверное, по приведенной выше формуле ее вполне можно считать гением, но это высокопарное слово – не из ее мира, не из ее словаря. Она – Поэт. Великий, в котором равнозначны талант литературный и человеческий. Марина Цветаева как-то сказала, что «великий поэт состоит из двух вещей – великого литературного таланта и великого человеческого таланта. А когда чего-то не хватает, гения не получается: либо личность больше дара, либо дар больше личности»[7,26-27]. Величие литературного таланта Цветаевой осознает каждый, кто прочел хоть несколько ее стихов. А как многогранна ее человеческая суть, кто проследит крутые повороты ее трагической судьбы. М.Цветаева активно творила миф своего имени – Марина. Этому посвящен целый ряд стихов. Примером могут служить многие стихотворения, например, «Кто создан из камня, кто создан из глины…» и многие другие. Рассмотрим, к примеру, одно из ее ранних стихотворений «Душа и имя» (1911 – 1912)

Пока огнями смеется бал,

Душа не уснет в покое

Но имя бог мне иное дал:

Морское оно, морское!

В круженье вальса, под нежный вздох

Забыть не могу тоски я.

Мечты иные мне подал бог:

Морские они, морские!

Поет огнями манящий зал

Поет и зовет, сверкая

Но душу бог мне иную дал:

Морская она морская

В отличие от стихотворения «Кто создан из камня, кто создан из глины…» где имени «Марина» придается легендарный смысл, здесь само имя не прозвучало, но представлен результат этимологического сближения, т.е. все время варьируется перевод имени на русский язык – ( Марина - морская) . Марина Цветаева самая – «неуспокоенная», вечно меняющаяся, непрестанно ищущая новизны [8].

«Поэзия Цветаевой идет от души; она своенравная, непостоянная и ужасно живая. Очень сложно втиснуть Цветаеву в оковы поэтической традиции; она возникает не из предшествующих ей поэтов, а прямо из арбатской мостовой. Безвластная особенность ее поэзии выражена в необыкновенной свободе и разнообразии ее форм и средств, равно как и в глубоком безразличии к канонизированным правилам и стилю». Цветаева непредсказуема, от нее можно ждать проявления любых эмоций, кроме равнодушия. Оно чуждо ее страстной натуре, ее искреннему, ее страждущему сердцу. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть ее стихи. В них часто возникает образ женщины-бунтарки, а в неуемной натуре лирической героини узнаваемы черты характера поэта.

Ритмический код стихов Цветаевой претерпевает изменения в зависимости от состояния ее души. Стихотворные опыты романтически настроенной девочки рождаются в доброй атмосфере родительского дома, это почти традиционная камерная лирика. Как изысканны здесь слова, как трепетны и прозрачны эмоции! Позже интонации, ритм ее строк становится жестче, энергичнее. В унизительном нищенском существовании за границей она не изменяет себе, и тут проявляется ее твердый неуступчивый характер: «Не знаю, сколько мне осталось жить, не знаю, буду ли когда нибудь еще в России, но знаю, что до последней строки буду писать сильно, слабых стихов не дам». И это не самоуверенность – это уверенность в себе, это ощущение силы своего Богом данного таланта, своей высокой миссии Поэта.

Ноши не будет у этих плеч,

Кроме божественной ноши – Мира!

Нежную руку кладу на меч:

На лебединую шею Лиры.

Марина Ивановна Цветаева родилась в городе Москва 26 сентября 1892 года, день, когда она родилась, стал яркой вехой в истории русской поэзии, хотя осознание этого пришло много лет спустя. Мама Мария Мейн была пианисткой, ученицей Николая Рубинштейна, свободно владела четырьмя иностранными языками, выступала на сцене, но, отец Марины запретил ей выступать, она безуспешно пыталась сделать из Марины пианистку, но Марина родилась поэтом.

Иван Владимирович Цветаев, был сыном бедного сельского священника, но получил прекрасное образование и стал профессором истории искусства Московского университета и директором Румянцевского музея. Делом всей его жизни стало создание музея, который был открыт в Москве в 1912 году. В семье она не была единственным ребенком, у Марины была сестра Валерия и брат Андрей. После смерти матери была на воспитании у отца, с ранних лет по-разным обстоятельствам с семьей переезжает с Москвы в Италию, Швейцарию, Германия потом Париж. Постоянные переезды в ее жизни не сказано отразились в ее творчестве. В «Воспоминаниях» Анастасии Цветаевой есть такие строки: «Марина и я – наполовину русские по отцу. По матери на четверть польки, на одну восьмую – германки, на одну восьмую – сербки»[9,87].

Марина и Анастасия много писали о своем детстве, но по-разному: Анастасия в «Воспоминаниях» рисует картину безоблачного семейного счастья, Марина говорит о детстве, лишенном тепла, считая, что она была нелюбимым ребенком у матери. В письме В.В.Розанову, популярному писателю и философу, Марина писала: «Мама и папа были абсолютно разными людьми. У каждого в сердце была своя рана. У мамы была ее музыка, у папы была его ученость. Их жизни текли параллельно не пересекаясь»[10,120].

1902 году семья уехала в Италию из за болезни матери, 1904 году в Германию, тут Марина влюбилась в немецкую музыку. В жизни Марины Цветаевой 1911 году появился Сергей Эфрон, и вскоре он стал ее судьбой, спутником жизни, точнее в январе 1912 года - вышла за него замуж. В сентябре того же года у Марины и Сергея родилась дочь Ариадна. Сергей Эфрон был единственным человеком, ради которого Марина меняла свою жизнь дважды: будучи истинно русским поэтом и сама хорошо это понимая, уехала к нему за границу, где провела долгих 19 лет, а во второй раз она вернулась ради него в СССР, чувствуя, что ее может там ждать. У них родилась дочь, Ариадна (Аля), рождения и моменты когда она росла были для них самыми счастливыми в жизни, особенно для Марины, о котором она позже пишет: «О, как солнечно и как звездно, начат жизненный первый том». Брак Сергея Эфрона и Марины Цветаевой был построен на принципе свободы партнеров. Как пишет лили Фейлер, «гибельное несоответствие между мягким и, слабым Эфроном и непреклонной, надменной Цветаевой было заметно уже тогда» [11,95]. В связи с наступлением войны Эфрон будучи студентом Московского университета, записался добровольцем на фронт, но был признан негодным к службе и пошел служить медбратом.

Своей настоящей взрослости Марина достигла в тяжких испытаниях войны и революции. Она перенесла хаос, царящий в Москве во время военного коммунизма. Сама Марина Цветаева определяла это время как «пир вовремя чумы». Она чтобы как то выжить устроилась на государственную службу, проработав несколько месяцев поняла, что это не ее, и поклялась, что служить больше не будет «никогда, даже если буду умирать».

1924 году Эфроны переезжают в деревню Вшеноры. 1 февраля 1925 года у них родился сын, о чем Марина мечтала всю жизнь. Мальчика назвали Георгий, по домашнему его звали Мур.

Муж, дочь 1939 году уезжают в СССР. Марина остается одна с Муром, который тоже тянется в Россию. 1939 году Марина Цветаева возвращается в Советский Союз, ей с одной стороны и хочется, а с другой нет, хотя она и говорила, что «Моя родина везде, где есть письменный стол, окно и дерево под этим окном». Она сопротивлялась отъезду мужа и дочери, жила в постоянном противоборстве с собой. А с другой, не слишком любила Россию, хотела сберечь распадающуюся семью. В своем дневнике она пишет «18-го июня приезд в Россию 19-го в Большево, свидание с больным. С Неуют… Постепенное щемление сердца» [12,12-13]. На родине она сталкивается с повальными арестами вскорем времени арестуют ее сестру, дочь и мужа. Муж Марины Цветаевы Сергей Эфрон был расстрелян 1941 году в октябре. 1941 году она, уже изнемогая от тягот жизни надписала:

Пора снимать янтарь,

Пора менять словарь,

Пора гасить фонарь

Насколько ей было трудно, и о уровне сложности ее творчества мы можем узнать из писем К.Бальмонта о Марине Цветаевой «Марина Цветаева занимает в данное время первенствующее место среди русских поэтесс. Ее своеобразный стих, полная внутренняя свобода, лирическая сила, неподдельная искренность и настоящая женственность настроений – качества, никогда ей не изменяющие. Вспоминая свою мучительную жизнь в Москве, я вспомнил также целый ряд ее чарующих стихотворений и изумительных стихотворений ее семилетней девочки Али. Эти строки должны быть напечатаны, и несомненно, найдут отклик во всех, кто чувствует поэзию. Вспоминая те, уже далекие дни в Москве, и не зная, где сейчас Марина Цветаева, и жива ли она, я не могу не сказать, что эти две поэтические души, мать и дочь, более похожие на двух сестер, являли из себя самое трогательное видение полной отрешенности от действительности и вольной жизни среди грез, – при таких условиях, при которых другие только стонут, болеют и умирают. Душевная сила любви к любви и любви к красоте как бы освобождала две эти человеческие птицы от боли и тоски. Голод, холод, полная отрешенность – и вечное щебетанье, и всегда бодрая походка и улыбчивое лицо. Это были две подвижницы, и, глядя на них, я не раз вновь ощущал в себе силу, которая вот уже погасла совсем. В голодные годы Марина, если у нее было шесть картофелин, приносила три мне. Когда я тяжко захворал из-за невозможности достать крепкую обувь, она откуда-то раздобыла несколько щепоток настоящего чаю…

Да пошлет ей судьба те лучезарные сны и те победительные напевы, которые составляют душевную сущность Марины Цветаевой и этого божественного дитяти, Али, в шесть и семь лет узнавшей, что мудрость умеет расцветать золотыми цветами».[13,125-127]

Ради «чужого» она готова была спалить и самое себя. Уйти, чтобы дать жить другому. И когда в Елабуге ее 16-летний сын произнес: «Ну, кого-нибудь из нас двоих вынесут отсюда вперед ногами!», в Марине ухнуло: «Меня!» И она ушла сама. Чтобы не ушел Мур.

«-Согреть чужому ужин –

Жилье свое спалю!».

Cпустя 39 лет дошло ее письмо до сестры Аси: «Никогда ничего не жалей, не считай и не бойся, а то и тебе придется так мучиться потом, как мне. Только бы не оборвалась веревка! А то недовеситься – гадость, правда?» [14,164].Предузнание для Марины было всегда интуитивным, то есть данным свыше. Она писала: «Какой кажусь, такой я стану» — в том мире, «сбудусь я там по образу своей души». Она уже тогда знала, что «отыграется» не в этой жизни, но «там!» Так высокая душа всегда знает о своей судьбе, ведает, что предначертано свыше, что дано Богом.В 1940 году, вернувшись в Советскую Россию, Марина писала в дневнике: «Меня все считают мужественной. Я не знаю человека, робче, чем я… Никто не видит, не знает, что я год уже ищу глазами – крюк, но их нет, потому что везде электричество. Никаких «люстр»…. Я не хочу умереть. Я хочу не быть. Вздор. Пока я нужна – … но, Господи, как я мала, как я ничего не могу!» [15,48].

17 ноября 1940 Марина пишет Кваниной: «Моя надоба от другого, Таня – это надоба во мне, моя нужность (и если можно, необходимость) – ему, поймите меня, т.е. без меры».

Она не могла быть надобной никому в те страшные дни: близкие –дочь, сестра, муж – арестованы; Муру она мешает, раздражает его своей неумелостью, невозможностью создать человеческие условия существования, писать – тоже – уже! — не может. С момента приезда в Россию, она живет в вечном страхе. Она потеряна, унижена. Ей, дочери Ивана Цветаева, создателя прославленного музея; ей, написавшей цикл стихов о Москве, не нашлось места в родном городе! Родина, которую она так любила, не приняла ее. Однако и это еще не все. Марина догадывается, что ее муж, Сергей, с которым она была связана навечно, причастен к ГПУ. Последней каплей, добившей ее, стал визит чекиста, произошедший накануне трагедии. «По свидетельству высокопоставленного чиновника Министерства безопасности РФ, не пожелавшего публиковать свое имя, в архиве хранится документ, свидетельствующий о том, что кто-то из чекистов посетил Марину Цветаеву буквально за день до ее смерти. Тот же чиновник уверял, что как сам факт разговора, так и его содержание были сознательно задуманы таким образом, чтобы великая поэтесса приняла единственное решение – самоубийство»[ 16,328 ]

В цикле «Сирота» она пишет:

Наконец-то встретила

Надобного – мне:

У кого-то смертная

Надоба – во мне.

Что для ока – радуга,

Злаку – чернозем –

Человеку – надоба

Человека – в нем.

Мне дождя, и радуги,

И руки – нужней

Человека надоба

Рук – в руке моей.

11 сентября 1936 года [17,171]

Стихи посвящены поэту А. Штейгеру, от которого она получила полное отчаяния письмо с «воплем» о помощи: Штейгер был болен туберкулезом и только что пережил несчастную любовь. И Марина откликнулась сразу и горячо, как только она умела, и писала ежедневно, ободряя и утешая юношу. Конечно же мы не знаем, скольких еще она ободрила своими письмами, своим горением, своим духовным подвижничеством – иначе не назовешь! – в творчестве, в самоотдаче. Некоторые адресаты известны: Райнер Мария Рильке, Борис Пастернак, А. Бахрах, Н. Гронский…Погибающего Андрея Белого, который лечился за границей, она буквально спасала – собой! Однажды в кафе он просто кинулся к ней, как кидается утопающий, или – по словам Марины, как «человек, громом пораженный». И далее: «Это было общение с моим покоем, основным здоровьем, всей моей неизбывной жизненностью». Именно ей, Марине, в ноябре 1923 года он послал «письменный вопль» из Берлина в Прагу: «Голубушка! Родная! Только Вы! Только к Вам! Найдите комнату рядом, где бы Вы ни были – рядом, я не буду мешать, я не буду заходить, мне только нужно знать, что за стеной – живое – живое тепло! – Вы. Я измучен! Я истерзан! К Вам – под крыло!» [18,38-39].

Но главный среди всех оберегаемых, любимых – ее муж, Сергей Эфрон, который стал для Марины не столько мужем, сколько сыном, которого она всю жизнь спасала. Оба родились в октябре, с разницей в три дня, Марина – на год раньше. Он был – младший, страдающий – и потому нуждался в опоре. Этой опорой стала Марина, потому что дала ему жизнь, точнее – желание жизни, ибо в ней ее – было с избытком. Подняла на руки, как ребенка – гибнущего, согнутого от этой двойной утраты, и повела за собой. Вообще, ее переписка поражает «интенсивностью духовного существования», которую она отмечала в творчестве Андрея Белого. Долго существовать на таком духовном накале – невозможно, немыслимо. А Цветаева жила так годами, причем среди ее адресатов были не только поэты, но и, например, князь Сергей Волконский, для которого она начисто переписала все его мемуары. Одно из последних писем Марины адресовано поэтессе Вере Александровне Меркурьевой. В нем, как нам кажется, суть Марининого конца, ибо это конец – скалы: расколовшейся, падающей от чужой жалости, не привыкшей к ней. Вот что она пишет 31 августа 1940 года, ровно за год до своей гибели: «Еще одно. Я от природы очень веселая. Мне очень мало нужно было, чтобы быть счастливой. Свой стол. Здоровье своих. Любая погода. Вся свобода. – Все. – И вот – чтоб это несчастное счастье – так добывать, – в этом не только жестокость, но глупость. Счастливому человеку жизнь должна радоваться, поощрять его в этом редком даре. Потому что от счастливого – идет счастье. От меня – шло. Здорово шло. Я чужими тяжестями (наваленными) играла, как атлет гирями. От меня шла – свобода. Человек – в душе знал, что выбросившись из окна – упадет вверх. На мне люди оживали, как янтарь. Сами начинали играть. Я не в своей роли – скалы под водопадом: скалы, вместе с водопадом падающей на человека… Попытки моих друзей меня растрагивают и расстраивают. Мне – совестно, что я еще жива…. Все, что для меня делают – делают для меня – а не для себя… И это – горько. Я так привыкла – дарить!»[19].

В феврале 1944 года Мура сына Цветаевой вызвали на фронт, в том же году он погиб. Могила Марины Цветаевой неизвестна. Трагедия отчаяния и одиночество толкнули Цветаеву в петлю. Вся ее жизнь отмечена гонениями, непониманием, пренебрежением или равнодушием к ее творчеству, замалчиванием его.