Как много у зимы коротких дней хрустальных

ПОЗДНЕЕ ЛЕТО

Возле печки так легко

сочинить стихотворенье!

...Жарко плавятся поленья,

словно солнце над рекой.

Возле печки - благодать!

Да не гаснет Божье пламя!

Зимней стужи заклинанье,

Дома тёплая печать.

Пламя плещет, не слепя...

Гляну в прошлое, как в щёлку.

Вижу: ночь и дом в посёлке,

в доме - маму и себя.

Тёмный блеск её волос,

светлый лак её гитары,

смутный образ песни старой,

песни долгой - на сто верст.

А земля лежит вокруг,

от мороза чуть живая,

несъедобным караваем,

выпавшим из жадных рук.

Злыми блёстками горит

в той земле касситерит...

Но трещит в печи огонь,

и поёт негромко мама,

маленькой рукой упрямо

отгоняя страшный сон.

Будит первую мечту,

первой ранкой сердце метит:

«...Мой костёр в тумане светит,

искры гаснут на лету...»

Как много у зимы коротких дней хрустальных,

С морозной бирюзой, да с ветром ледяным,

Когда для горожан милей колонн ростральных

Встает вдали домов - теплоцентрали дым.

Как много вечеров под сводом серой тучи,

Когда на свежий след ложится пухлый снег...

Горит во мгле заря - и запоздалый лучик

В микрорайоне N вдруг зажигает свет.

В ущелье меж домов отчаянное эхо

Печатает шаги, взлетает в высоту.

Как празднует мороз моё земное эго,

Как чувствует зимы покой и чистоту.

Таинственный туман ночей предновогодних,

И под стеклом витрин цветов огнистых гроздь.

И кажется, что жизнь открылась лишь сегодня,

И незачем жалеть о том, что не сбылось...

И хочется для всех отрады и покоя,

Приляг и отдохни, усталый город мой,

В объятиях зимы... А время золотое -

За дальнею горой, за ясною весной.

Для этой осени я слов не подберу:

для хрупкой гордости и кроткого величья...
Слова топорщатся и мерзнут на ветру,
листва трепещет, как сердечко птичье.
Медвежий мех ещё густой травы -
и в нем слова мои, опавшие, алеют.
Весь фон серебряный, но клочья синевы
Ещё посверкивают в небе над аллеей.

Душа-отшельница листвою зашуршит,
На дикой яблоне голубкой поворкует,
И снова - в прошлое...

Там звонкий луч лежит на древних бревнах,
Словно солнечная сбруя!
Там - людям на смех - мой неловкий быт
и печь, которая топиться не хотела…

Мне так некстати притязанья тела,
Когда со мною муза говорит!

Усмешка прошлого: не миловать, казнить.
И каждый шаг мне отдается острой болью.
Но ничего я в нём не в силах изменить
Ни волей гордою, ни трепетной любовью.
Эх, Сивка-Бурка, два незримые крыла!
Взмахни над Временем своей седою гривой.
Назад, в грядущее!
Ведь осень так светла...

А ветра смертного мне не страшны порывы.

2003

ДАВНИШНЕЕ

Как утомительны дожди!
Они посеяли привычку
к плащам и отсыревшим спичкам,
к тому, что лето позади.
К катарам, астме и хандре,
к тому, что пол заслежен вечно...
Как все же лето быстротечно
на Ангаре!

Традиционное кино -
да нынче скучно на экранах,
и снова тупо, беспрестанно
бормочет дождь...
Ах, всё равно:
пора домой, и свет зажечь,
и собеседника придумать,
с каким легко молчать, и думать,
и что-то давнее беречь.
И в ожиданье перемен
читать да у камина греться,
Но, боже мой, куда мне деться
от неуюта этих стен?
Мой собеседник, странный друг!
Ты даже не предполагаешь,
что здесь со мною разделяешь
мой быт, мой хлеб и мой досуг.
И, пересиливая жуть,
я выхожу в сырую полночь:
не то чтоб о себе напомнить -
на свет в окне твоем взглянуть.

Полынная горечь октябрьских дней,

Полынная, пыльная, бурая горечь,
Сухая до звону.
И небо над ней
Пустынно.

И песней тоски не прогонишь.

Железная ветка средь гаснущих трав.

Спеша, отрешённо считают колеса:

На север, на юг,

За составом - состав,

Их ветер приносит и ветер уносит.

А ты оставайся и стой на ветру,
Душой и судьбой этим далям причастна.
С тобой на миру, что на званом пиру,
Лишь песня порою бывает согласна.

Я песню сложила, как бедный букет
Из лёгоньких веток уснувшей полыни,
Как плач материнский о сгинувшем сыне,
Как долгий, холодный осенний рассвет.

Невдали от шума городского

ярче, полновесней синева.
И звучит серебряное слово -
чистая ручейная молва.

Снеговую сладость пьют березы
за здоровье будущей листвы...
(Зимы не рифмуются с морозом:
Зимы нынче шлют нам из Москвы.)

Ветер сушит травы на поляне -
горько-страстно шепчется полынь,
словно суеверные древляне
молят о судьбе своих святынь.

Опускают утомленно руки,
поднимают лица к небесам -
молят о земле даждьбожьи внуки,
Космоса внимая голосам.

...Предков голоса все глуше, глуше:
жили-были, поле перешли.

Наши растерявшиеся души,
знать, жалеют из своей дали...

КОМАНДИРОВОЧНАЯ
БАЛЛАДА

Он был послушен: уходил,
но, как с прибоем, возвращался.
И долго, долго говорил,
и так по-детски удивлялся,
что мы знакомы столько лет,
а вот не видели друг друга...
В глазах стоял вечерний свет,
мела воспоминаний вьюга.

Я, как умела, приняла
и исповедь, и покаянье.
Во мгле гостиница плыла,
как в незнакомом мирозданье.
Дождь злую музыку творил,
и город маленький знобило
от ветра...
Я окно открыла -

вокзальный свет в пространстве плыл...
А он курил.

И был прокуренный вагон,
потом на «газике» райкома
вдоль желто-злой реки Онон,
в степях родных, но незнакомых,
месили на дорогах грязь,
начальству местному внимали
и от усталости дремали,
со скукой вежливо смирясь.

Вместилось все в единый миг:
степной закат, дожди,
работа,

моторов ноющая нота,
в ночном стекле - его двойник.
В тот миг прибавились к моим
его судьбы переплетенья,
восторг до саморастворенья -
его страстей терновый дым.

Не знала я, что суждено
мне в эту осень возвращаться,
что будут в сны мои стучаться
слова, беззвучные давно...
Но в наши годы до конца
пути судеб исповедимы.
И мне теперь - за этим дымом -
не разглядеть его лица.

СОЛНЦЕ УКРАИНЫ

Ни дня здесь не бываю одинока.
Родня, как в детстве, балует меня.
А виноград! Он возле самых окон
Прозрачно зреет, гроздьями дразня.

Ах, это солнце, солнце Украины!
Я четверть века ехала к нему.
Как поцелуй, ожог его приму,
Сбегу к реке и разом все отрину:

Мороз и снег; мучительный вопрос;
И все, что было, да и все, что будет...
Вон на песке, как на горячем блюде,
Мерцает перезревший абрикос!

Мне кажется, и люди здесь должны
Быть счастливы от самого рожденья,
Как эти плодоносные растенья
Под дымчатым теплом голубизны.

Как две любви, во мне соприкоснулись
Моя Сибирь, мой ветер голубой
И этот мир мощёных узких улиц -
Морского юга медленный прибой.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС
ИЗ ГЛУБИНЫ ВЕКОВ

Двенадцать тысяч лет я прихожу сюда.
В сырой песок вросли мои ступни босые.
День изгоняет ночь. Меняет цвет вода.
Уходят волны вдаль - белесые, косые.

Над морем альбатрос, красив, как херувим,
В полёте неживом распластывает крылья.
Где корабли твои? И сам ты - невредим
Иль в царствии теней вкушаешь изобилье?

Я и сама давно уже не плоть, а дух.
Я соль твоих морей и парус твой послушный.
А песнь моя жива. Её седой пастух
На дудочке своей выводит простодушно.

И боль моя жива. Средь мертвых и чужих
Двенадцать тысяч лет ищу тебя по свету.
Хоть разлюбившего. Хоть канувшего в Лету.
Хоть старца нищего в тоскующей глуши.

Я женщина, и я не верю в рай иной,
Чем тот, что на земле с единственно любимым.
Но ежели ты червь, то пусть жестокий зной
Спалит тебя дотла. Любовь неумолима.

ИНЬ И ЯН

Марсианин - под знаком Огня
Смугло-золото светится кожа.
Ты с планеты ночной и тревожной
Темной страстью глядишь на меня.

Сопредельный, неведомый мир!
Между нами - космический ветер.
Бог войны - твой жестокий кумир -
Правит бал свой на красной планете.

А моя - зеленым-зелена!
В золотистом, от зорь, одеянье...
Лишь Богиня Любви, лишь она
Путь укажет - от вечного сна
К вечной жизни в Садах мирозданья.

Под ветром сохнущие травы,

Леса, грозящие сгореть...
Весенней сухости отрава
Уравновесит жизнь и смерть.

В такие ночи солнце снится.
А дни проходят, как во сне.
Лишь беспокойная синица
Всё ищет песню о весне.

Потом, потом, в конце сезона
С души спадает пелена
И замечаешь удивлённо,
Что жизнь по-прежнему красна,

Что синева неугасима
И притягательна, как встарь,
Что слово мягкое: Россия -
Как неотрывный календарь,

В котором даты и знаменья
Издревле пахарю ясны,
Земля черна, полна терпенья,
И реки полны глубины.

Земля как мать - обид не вспомнит,
И снова серпень золотой
Дом человечества наполнит
Давно желанной суетой.

(Татьяна Суровцева)

Т

В КОНЦЕ СЕМИДЕСЯТЫХ…

В конце семидесятых, век двадцатый,
я не живу за каменной стеной.
Людское море плещет предо мной.
Аэрогрома слышатся раскаты.

Мой старый дом - скорлупка на волне -
меня от мира еле отделяет.
Как вздрагивает дом!
Его качает,

Он звоном стекол жалуется мне.

Мой старый дом - бревенчатый ковчег,
он был построен с думой о потомках
и вот дрейфует без недели век
вдоль ясных дней и в грозовых потемках.

Крепка напротив серая стена
мечети древней - что там, за стеною?
А по шоссе за дымною волною
к аэропорту катится волна.

И мне ведь тоже - пара пустяков:
в автобус сесть, очнуться в самолете.
Не промысел - писание стихов,
когда весь мир на резком повороте.

Но нынче ночью снова нашептал
мне старый дом слова стихотворенья.
Мне ветер пел! Мне тополь трепетал
густой листвой в порыве откровенья!

И как мне быть, когда спешат за мной
снега и звезды, ливни и закаты?
В конце семидесятых, век двадцатый,
я не живу за каменной стеной.

ОБЛЕПИХА

Тучи блуждают по синему пастбищу неба.
Воздух вспоен тишиною на всю высоту...
В листьях гнездится предчувствие ветра и снега,
И поглупевшие бабочки, кажется, спят на лету.

Ветки тугие склонила к земле облепиха -
Рыжая дева в объятьях сибирских садов.
Каждую веточку плотным венцом облепила
Дерзкая ягода - поздняя наша любовь.

Льется и льется прощальная музыка лета...
Плавится ягода, солнцем пробита насквозь.
Выйди, любимый! Нас ждет золотая карета.
В каменном городе сердце свое не морозь.

Нет, не заменят нам вздорные теле-видėнья
Животворящего духа земли и травы:
Вытравят память, лишат изумрудного зренья,
Дайте им волю - оставят и без головы!

Выйди, замри и прислушайся так, на пороге:
Чайки, причудливо рея, летят на Байкал.
Стебли травы оплетут нам усталые ноги...
В землю врастём мы, как эти березы у скал.

ЛЕТО ГОСПОДНЕ (2001-е)

Не кончается позднее лето:
День теплом незаконным дарит...
Пробираясь сквозь морок рассвета,
Солнце дикой гвоздикой горит.

Пьют туман огнелистые клёны,
Искры сыплются с тонких берёз,
И плывут по реке изумленной
Купола, золотые насквозь!

В друзах инея вспыхнула зелень,
И разнежился грубый бурьян...
Ах, какое в природе везенье!
И, наверное, чуточку пьян

Добрый житель страны незаконной,
Где пора бы нам сгинуть давно,
Но для нас этот кубок бездонный,
Это позднего лета вино.

Воздух тёпл, как творения глина -

Так и хочется мир воссоздать

Совершенным!..

Вот чудо - рябина,

И поёт упоительно Нина -

Каждый звук - благодать, благодать!

ТАТЬЯНА СУРОВЦЕВА

ЖУРАВЛИ

Над горькою окалиной земли
На Благовест летели журавли.
Над мокрыми развалинами снега,
Над кладбищем истерзанной тайги -
Им дал Господь шестое чувство неба
На долгий путь средь ночи и пурги.
Летели длиннокрылые, летели,
В фарфоровые дудочки дудели,
Прозрачно, переливчато звеня,
И на балкон вдруг вызвали меня!
Их вёл вожак, родному небу рад,
Стремительно снижаясь на закат:
В Сибири нам не до весенних нег,
Но на болотах стаю ждал ночлег.

И рассиялось солнце на закате,
И на сугробах вербы расцвели -
Как будто мир преодолел заклятье,
Когда в Сибирь вернулись журавли.
Вам встретить грудью холода и вьюги,
Но вы забыли о беспечном юге,
Родные птицы - вы примчались к нам,
К растерянным в ненастье городам.
И к деревням, заброшенным и жалким -
Обители калек и стариков,
Вернувшихся опять к сохе и прялке...
Не греет нищих обветшалый кров.

Но слышались вдали колокола,
Пока шумели сильные крыла!
Я нежной песни слушала мотив -
Как все, как все, кто в этом мире жив.
Кто молится на ясный образ неба,
Взгляд отрывая от земли и хлеба...
Мне слышался России чудный зов
Под благовест живых колоколов.

БАБОЧКА В ОСТАНКИНО

Как попала она в коридор общежитья?
И лежит на полу, на седьмом этаже,
В сарафанчике рваном - какое смешное событье!
В сарафанчике бледном,
В смертельной истоме уже.

Там, внизу, под окном лихорадит рябины и клены,
И Останкинской башни в туманах

безлиственный ствол.

Бедный гений лесов!
Уплывает твой остров зеленый
В море зимнего морока,
В долгих дождей произвол.

Бедный гений лесов, коротка твоя песня простая
В городском лесопарке, вблизи от гремучих колес.
Обессилен твой дух, но горящею искрой взлетает.
И глазам так тепло - от лучей сквозь туман
И от слез.

РОЖДЕСТВО - РОЖДЕНИЕ

В эти ночи декабрьские

Городу
берендеевы грезятся сны...
Едешь утром по синему холоду
В облаках снеговой белизны!
Свежей скатертью путь расстилается,
Воздух снегом пылит за окном.
Ели - словно на царство венчаются -
В серебристом и голубом...
Над рекою текучее золото
Растворенных в тумане огней...
Так светло, необычно и молодо
Ожиданье серебряных дней
Рождества - вечной тайны и таинства,
В правоте безупречной своей,
Человеческо-Божьего равенства -
То, что вечных страданий сильней!

...И березы спелёнуты инеем,
И заря на пречистом столе -
Вот и утро, морозное, синее -
Утро встречи с Тобой на земле,
Что же, дитятко,

тайное, сладкое,
ты сквозь плач улыбаешься мне?
Вытру слезы блаженной заплаткою,
Помолюсь о Твоей белизне.

Не успел Новый год оглянуться назад –

На заснеженный город,
А уже - весь в листве и в черемухе - сад
Ветер треплет за ворот,
И летит над землей лепестковая соль -
Ароматное диво,

И опять нам милее земная юдоль:
Так тепло и красиво.

Заблудился трамвай и кружит, как судьба,

Над цветочной порошею...

Отогрелась душой, не спешит голытьба,

Уезжая из прошлого.

Нет работы, нет денег, и некуда нам

В этот час торопиться,

Но зато мы сегодня пойдём по цветам,

Станут добрыми лица.

Будет патиной памяти прожитый век

Покрываться, светлея,

И уйдёт навсегда, как родной человек

По цветущей аллее...

МАСТЕРСКАЯ ВЕСНЫ

Дорога черна, и весенняя грязь
Весь быт городской обнажила безбожно;
И веток оттаявших бурая вязь
О чём-то шумит, но понять невозможно...
И птиц еще мало в продрогших лесах,
И небо белёсое сыплет снежинки,
Но день тяжелей на небесных весах,
А ночь выставляет Луны половинку.

Как скулы, не бритые с прошлой весны,
Рыжеют травой косогоры крутые,
И жёлтый автобус бежит с крутизны -
В нём люди сидят и глядят как святые.
Опасные воды проносит река,
И лёд ненадежен, как тающий сахар,
Но рыбы трепещут в руках рыбака,
А сердце рыбачье не ведает страха.

Природа сейчас - мастерская, и в ней
Творится весны долгожданное чудо:
Луна всё круглее, а утро - синей,
И жизнь нарождается вновь... ниоткуда.
Мы ждём - ожиданье подобно любви,
В автобусах пыльных теряем перчатки...
Улыбки случайно снуют меж людьми,
А солнце горит золотою печаткой.

(Татьяна Суровцева…Иркутск)

НА АНГАРЕ
ЗАТМЕНИЕ СОЛНЦА

(Остров Юность)

В тот день всё небо обложило
блаженной данью мокрых туч;
березам головы вскружило,
и стал шиповник не колюч.

Весь остров запахом полынным
был полон; день был полонён
парным теплом, дождём былинным,
таким живым, густым и длинным,
как хорошо возросший лен.

Река серебряными косами
перевивала острова,
а выше туч, в бездушном космосе,
серп солнца виден был едва...

Молчали певчие, и вороны
не вскрикнули в полупотьмах.
Не пала тень на нашу сторону:
все было тихо на холмах.

ЭЛЕГИЯ

Не уходи. Пусть утро в окнах
Седой маячит головой,
Блестит асфальт, и тополь мокнет,
Дрожащей светится листвой.
Пока шампанское в бокале
Холодным искрится огнем,
Пока слова не перестали
Быть чудодейственней, чем днем,-
Не уходи. Ведь нам не часто
Приносит время радость встреч.
Звучит над городом молчащим
Дождинок сбивчивая речь.
Грохочут в трубах водопады,
Покорно падает вода,
Мерцают капли, как разряды,
На оголенных проводах...
Прекрасен мир дождливой ночи:
Он отрешен от суеты
И полон запахов и сочной
И полнозвучной красоты!
Часы глубокого покоя,
Черты любимого лица...
И жизнь бессонною рекою
Течёт - до звёздного венца.

ТАТЬЯНА СУРОВЦЕВА…ИРКУТСК

Только донника метелки

на высоких стебельках,
только солнечные пчелки
в отцветающих лугах.
Стрекозиные проказы
от болота невдали...
Под косою востроглазой
травы мягкие легли.
Уплывает лета лодка -
лёгкий струг берестяной.
Нахлебалась кровохлёбка
сладкой крови земляной.
Нахлебалось сердце боли
так, что было не вздохнуть...
Но со мною - лес да поле,
мой земной, короткий путь.
Солнца поздний одуванчик
в синеве бестеневой,
и серьёзный, стройный мальчик
с темно-русой головой.
Пусть соцветья облетели,
пусть и солнце - на закат:
сын, приглядываясь к цели,
над стрелою щурит взгляд.

Как хороши эти первые дни

Робкого зноя и мощного света!
Улицы серы, и лица бледны,
Зябко деревьям - далече до лета…

Но уповаем на завтрашний день:
Скоро все будет светлее и краше!
Ах, навевает ненужную лень
Зной, точно яблочко с неба упавший.

Так отчего - я понять не могу -
Грустью томится прохладное тело?
Или весны слишком долго хотело?
Или деревья милее в снегу?

Нет, но весной почему-то больней
Необратимое чувствуешь время:
Выросло за зиму новое племя,
За зиму стали морщинки видней...

Школьницей в фартучке скачет весна.
Друг мой смеется: нашла же заботу!
Да не состарились мы ни на йоту!
Веришь не веришь - а жизнь-то одна...

Ничего, никого, никогда

не забуду из лет облетевших.
Всё со мной: молодая вода
горной речки - дикарки безгрешной,
и рудничная грубая быль,
и за нежность жестокая плата...
Всё, в чем я без вины виновата,
все, что случай когда-то убил.
Тем, быть может, и жизнь хороша,
что не вычеркнуть дела и слова:
всё к тебе возвратится, и снова
улыбнётся и вздрогнет душа.

Не отречься от прожитых лет!
не догнать убежавшую воду,
но не гаснет особенный свет
над особенным временем года:
школьный сад сентябрём занесен,
репетиция, музыка,

поздно...
Мы читаем по листьям и звёздам:
будет счастье - для всех и во всём!

...Тех забот золотая руда
стала пылью. Но разве напрасно
так же нежно, тревожно и страстно
те же звезды глядят сквозь года?!

ЧУВСТВО ЗЕМЛИ

Что-то будет еще в этой жизни со мной,

что-то будет?..

Зов родных расстояний меня

на рассвете разбудит.

Хоть один родничок

под пятой января - да не сгинет!
Хлопотунья-судьба

предо мной свою карту раскинет.

Покачнутся леса под крылом,

индевеющим тонко,
и начнут небеса мою душу качать,

как ребёнка.

Или узкоколейка помножит на песню улыбки,
А в тайге замелькают

дождя непряденные нитки.
Будет праздник в деревне,

сверкнут самородками лица!
Словно в жизни страны

я открою живую страницу...

Я люблю это чувство земли -

крутизны и простора!

Обрывается сердце,

как глянешь на мир с высоты.
Объявляют полет...

Обрывается нить разговора,
Резкий вихрь от винта

до земли пригибает цветы.

Что-то будет со мной в этой жизни -

ещё

что-то будет!

Благодарствую, жизнь,

за колёса твои и крыла!
Что не праздников праздность -

родную грамматику буден
От щедрот своих мне

ты, великая, преподала!

Светлый воздух родины моей

Над родной состарившейся крышею...
Ближе к солнцу горная возвышенность,
Ближе к сердцу - сущее на ней:
Синий день над чернью зимних гор,
Стать сосны и скал архитектура.
Древний мох - обветренная шкура…
Веком неизраненный простор!

Ветер сух, и в лёгких от него -
Мириады ледяных иголок,
И не больно мне от их уколов,
И не страшно в ночь под Рождество,
В час луны, и звонкий, и немой,
На тропе, где сходятся туманы
К водопою, к речке Безымянной,
Безымянной сделаться самой...

Но - уносит поезд и меня
В даль судьбы, уже определённой...
Будь же счастлив, мир ты мой зелёный!
Дай мне гроздь закатного огня,
Горькой смолки светлую слезу,
Горстку игл да камушек замшелый
С той тропы, где я однажды пела
Душной ночью,

в августе,

в грозу!

НА СЕВЕРЕ БАЙКАЛА

Здесь склоны повиты сырыми ветрами
и травы колючи.

Здесь вечно пасутся, цепляясь за травы,
голодные тучи.

Здесь выбили волны в скалистом подворье
пещеры-загоны.

Здесь - кладбище нерп, оголенные корни,
продрогшие кроны.

Здесь райская птица гнезда не свивала,
восторгов не пела,

лишь гордые чайки хлопочут на скалах,
над пеною белой.

Лишь белые чайки ночуют на скалах,
под осыпью звездной,

да зимы вмерзают прозрачным кристаллом
меж бездной и бездной.

Но если земная вдруг ось покачнется,
взорвется мгновенье,
я знаю: отсюда иное начнется
времен исчисленье.

И вёсел узкие запястья,

летающие над водой,
И чайки вечное пристрастье
к полету, к риску.
И прибой

у берега - от черной баржи.
А на мосту - трамвайный бег.
Отсюда сладко нам и страшно
увидеть дно знакомых рек.

Зачем влечёт и что скрывает
стихия сумрачной воды?
И я стою и замираю,
как от предчувствия беды.
Как будто жизнь мою уносит
река в студеный океан,
в себе мешая синь, и осень,
и ночь, и звезды,
и туман.

БАЛЛАДА О СТАРОМ РУДНИКЕ

Там бессмертники солнц
расцветают над сопкою голой.
Там картофель круглится
в суглинке, в колючей земле.
Там дорожная пыль
засыпает притихший поселок,
чье безвестное имя
словно искра в остывшей золе.

Днем и ночью ветра

все шумят над моей головою,

дикий персик шипами царапает руки мои...

Вот и снова пичуга нехитрую песню

выводит -

это в сердце моем, словно в детстве,
поют соловьи!

И пыльна там трава,
и деревья низки и корявы -
но одиннадцать лет,
но влюблённости робкий апрель,
но летящий на кожу
шиповника отсвет кровавый
на опасной моей,
на стремительно узкой тропе!

Но бесснежные зимы
со злобно-карающим ветром!
На недальнем отвале
динамитом взрывают руду.

Я и нынче не знаю, что значит:
погонные метры,
но я знаю, как люди

ночами из шахты идут.

...Там теперь благодать:

всю руду из карьера свозили.

Всё, на круги своя воротясь,

поросло тишиной...

Всё - на круги своя,

лишь над маминой ранней могилой -

то дожди, то снега,

точно кадры немого кино.

Изработав себя

до последней живительной жилы,
мой старинный рудник
наконец-то спокойно уснул...
Что могу я теперь?
Вот, нескладную песню сложила.
Кто услышит меня?
Эти сопки да буйный багул.

СЕВЕРНАЯ ПЕСНЯ

Казалось: все. Казалось, из последних...
Но воля к жизни - светлая - сильна!
Запахнет дымом и теплом селений,
Летят заиндевелые олени,
Полярной птицей кружится луна.

И я шагну за полог полотняный,
И, поглощая сладкое тепло,
Я воспою протяжно и гортанно
Пространства, холод,
Ночи и туманы -
В них жизнь моя,
И поздно или рано
Покинуть их мне будет
Тяжело.

ПРИОНОНЬЕ СТЕПНОЕ

Здесь преступную волю ковал Чингисхан,
здесь он смерть, по преданью, обрел.
Затерявшийся в сопках проклятый курган
охраняет безглазый орел.

Приононья степного всхолмленный простор!
В остро пахнущих травах блуждает дымок.
Вот привиделся мне меж шатрами - шатер,
Вечный ужас не скроет хозяина взор:
лютый зверь и в лесу одинок.

Низкорослые кони взмутили Онон,
так и ныне течет он-с бедой пополам.
Вот почудился мне наковален трезвон.
То ли дикая песнь, то ль придушенный стон.
Становище кочевников - древний бедлам.

Ах, зачем эти тени тревожить опять,
воду чёрную в ступе толочь?
Ведь над этой землёй подняла меня мать,
чтоб умела я видеть, и слышать, и знать,
чтобы помнить о ней день и ночь.

Не костры, не шатры, не коней табуны,
не чужая гортанная брань -
здесь руно золотое растят чабаны,
и, возделаны миром, поля зелены,
и знобяща российская рань.

Я на вздохе холма, как на гребне волны,
ярый ветер за повод ловлю.
Он встает на дыбы, головой до Луны,
он поет, обитатель небесной страны,
не о том, чем живу, а о том, что люблю.

Сухо пахнет бессмертьем осенний чабрец,
треплет ветер полынную прядь.
Мне отсюда уйти, как спуститься с небес,
невесомость свою потерять.

ОСА

То пашня чёрная, то жёлтая стерня,
то островки зимы, то небушка осколки вдоль тряского шоссе.
Сибирская весна!

Свидетельства твои и ласковы, и колки.

Село среди полей с названием «Оса»,
отсеяв, отпахав, угрелось на припёке.
Водитель, не спеши, нажми на тормоза:
в берёзах снежный свет и солнечные соки.
Ты слышишь: тишина... Поёт в снегу ручей,
а жаворонки к нам еще не прилетели.
Воскресный сонный день,
и трактор, как ничей,
на пахоте стоит потерянно, без цели.

А верба отцветет, осыплются жарки,
и под приглядом солнечного ока
пшеницы (дай-то Бог) родятся высоки,
картошка и морковь нальются сладким соком.
Земля - везде земля. Бурятское село -
и узкие глаза, и русские улыбки.
Крестьянской мудрости спокойное тепло
в речах бесхитростных, а в сущности великих.

Трещит обложка дня от черных новостей.
С былых пророчеств мы содрали паутину.
Трагедии грядут... А ты паши да сей:
спасай народ,

спасай, крестьянская дружина!

ДОРОГИ УСТЬ-ИЛИМА

Слепящее, тяжёлое, как ночь,
стояло в небе северное солнце,
и синева морозная ломилась
в прозрачную проталину окна.
Разбухшим сердцем, кожей бледных щёк
я понимала кислородный голод.
Смешались и отяжелели мысли
под стрелами космических лучей.
По гребню ГЭС - точнее, по хребту, -
гремя железом, вез меня автобус,
битком набитый, нервный и усталый,
над задремавшим морем Ангары.
Рабочие, а также ИТР,
вцепившись в верхний поручень руками,
пропахшими мазутом и железом,
дремали стоя - смена позади.
Вцепившись в почву бедную, дремали
у края трассы худенькие сосны -
больные дети северного солнца
и мерзлотою скованной земли.
Река катила льдины и шугу,
и всюду здесь, куда достанешь взглядом, -
безбрежность неба и безбрежность снега,
как постоянства строгий образец.

Обугленное сердце остудить -
к твоим снегам я припадаю, Север.
Не будет больше ни любви, ни боли:
я смерть свою, увы, пережила.
А пережив, к рассвету возвратилась.
И вот судьба сменила гнев на милость.

И, слава богу, столько есть на свете
высоких, ясных, честных, молодых!
А в лебедином горле Ангары
такая мощь энергии клокочет,
что хватит мне не на одно столетье
земного, всетворящего огня!

В августе ночи в Саянах,

черные, холодны.
Слепо бредут туманы,
горы едва видны.
Спит у реки поселок -
съежился, опустел.
В сенях ружье.
И колот

все ещё не у дел.
За полдень - солнце согреет
весь благодатный край.
Поздние травы зреют -
выйди и собирай
на зиму эту роскошь;
всякая травка - жизнь!
Что ж ты меня торопишь?
Коршун ещё кружит.
Небо синей, чем можно
вообразить себе.
Все еще так несложно
нынче в моей судьбе.
Сердце ещё причастно
радости и добру.
Горстью из речки - счастье
пью на сыром ветру!

АРШАН

Вулканический прах на дороге,
вечных странствий бесстрастный мотив...
Простодушны бурятские боги,
им не надо ни жертв, ни молитв.

Божества плосколицые эти
не дано возмутить суете:
узкий взор созерцает столетья,
как круги на озерной воде.

Здесь шагай, да о вечности думай,
да гляди, не идёт ли гроза.
Здесь душа не бывает угрюмой,
не бывают пустыми глаза.

А когда обронённой монетой
под холмом засверкает аршан,
ты напьёшься шипучего света,
ясным холодом жизнь освежа!

Здесь наивные встретишь приметы
поклонения Богу бурят:
подари ему денежку, ленту -
вот и весь немудреный обряд. -

Укроти городскую гордыню,
отплесни на полянку вина -
и к тебе подобреет отныне
духи гор и лесная страна.

В становище бессмертных деревьев
удержи ускользающий миг:
молчаливые бродятповерья,
стерегутдрагоценный родник…

ЭКСКУРСОВОД

Тайга не спешит к увяданью...
Огромна, как мир, тишина.
Но раннюю грусть ожиданья
Прозрачно таит глубина.

Скользит полусонная рыбка,
Как чёрный штришок в бирюзе.
А волны нешумно, нешибко
Бегут к каменистой косе.

И - знак осторожной угрозы -
Мне на сердце ляжет опять:
В уборе прибрежной березы
Сожжённая инеем прядь...

Но небо светло и открыто,
Меня утешая, звенит,
Что горькую зелень нефрита
Сосна в оперенье хранит.

И смотрят, примолкнув, туристы
В серебряно-синюю даль,
На горы, на близкую пристань:
Их тоже кольнула печаль.

Я всё им сказала. Меж нами
Уже отчужденье легло.
Иссохшими чую губами
Родных расстояний тепло.

Чужие - уедут отсюда,
Лишь сердцем успеют принять
Сибирское светлое чудо,
Бёрезы горючую прядь...

А мне - оставаться...
И слушать,

Как буйная Роза ветров
Шипами вонзается в сушу,
Как, сон перемирья нарушив,
Готовит ледовый покров.

НАД ВОДОПАДОМ

Если даже в груди твоей -
безупречное сердце серны,
если в твоих глазах -
рыси лесной зрачки,
не бахвалься! Не ровен час:
сделаешь шаг неверный,
камень сорвется вниз, и,
как по воде круги,
эхо пойдёт в горах
вторить твой крик невольный,
острый, тоскливый крик,
жгучее слово: жить!
Дикий колючий куст
ягодный град уронит,
ветку тебе подаст -
крепче её держи.
Крепче держи своей
верную руку друга.
Ногу на выступ ставь.
Дыхание переведи.
Сердце - ровней, ровней...
Острая боль испуга
белым комочком льда
тает в твоей груди.
Видишь: бежит тропа
прямо над водопадом.
Тучи себе гнездо
свили среди вершин.
Крохотное, внизу
чуть шевелится стадо...
Как этот мир хорош,
правнукам расскажи.

Тучи валом идут на восток -

За горою сырая гора.
Кружит-катится жёлтый листок,
Брызжет искрами сердце костра.

Донным холодом вздыбленный вал
Бьет о камень - клинок о клинок.
Серой соли колючий кристалл -
Хрупнул день, раскрошился у ног.

Полно озеро сумрачных дум,
Хрипло дышит - в бреду, в полусне...
Под ночной, под безлиственный шум
Зимний сон подступает ко мне.

От костра в темноту

Чуть шагнёшь -

И пропал...

Я от страха умру!

Начинает накрапывать дождь...

Так живу - словно ветвь на ветру.

На ветру - с неприкрытой душой
Да с печалью, какой не избыть.
Не придумать мне жизни другой,
Цепи горные мне не разбить.

Не уйти, как уходит вода,
Под холодную ласковость льда.

РАССВЕТ НА БАЙКАЛЕ

Я волосы сушу на берегу:
холодных брызг в них набросали волны,
и волосы байкальским ветром полны,
и солнце в них ночует, как в стогу.

Встречаем утро в бухте голубой!
На серых скалах дремлющие чайки
срываются за первыми лучами,
кричат, с разлету падая в прибой.

Зеленый гимн у скал поёт вода,
и колокольни каменного века
гудят, ей подпевая.
Струны света

уходят в глубину, как невода.

По горизонту тянет лесовоз
гурты плотов, и труженики моря
негромкий порт Байкал увидят вскоре,
и вновь уйдут, и вновь потянут воз...

Скажите, неужели это я,
задерганная бытом горожанка,
гуляю здесь, где так свежо и жарко,
где бесконечен праздник бытия?

Хулу я поделила на хвалу.

Все не важнее травки-повилики -

здесь, где по склону кедр,

как Пётр Великий,

шагнул, корнями расколов скалу.

Небо над Байкалом открывает…

Открылась бездна, звезд полна...

М. Ломоносов

Небо над Байкалом открывает

густо населенное пространство:
ангелы,

и спутники,

и звёзды
движутся, и блещут, и поют.
Кто сей ночью звёздный бал затеял,
все созвездья разом перепутав?
Кто, незримый, спички зажигает,
чиркая о чёрный небосвод?
Что, как звезды к утру позабудут,
где их гнёзда в этом вертограде?
Что, как от летящей звёздной спички
вспыхнет прибайкальская тайга?
А ведь там зверьё лесное бродит.
Там геолог дикий обитает,
и строитель, намахавшись за день,
спит коротким, но блаженным сном.
...Дремлют травы в росах влажной ночи.
Лось поник тяжёлой головою.
Лишь Байкал огромным, влажным оком
смотрит в небо миллионы лет.
Только мы, земные человеки,
одарённые душой бессмертной,
в узком лепестке рыбацкой лодки,
как песчинки меж больших ладоней,
между двух стихий заключены...

БАЙКАЛ

Оставьте нас вдвоём.

Мне хочется молчать.

Мне хочется вдыхать

Светлейшее дыханье.

Как горы на воде умеешь ты качать!

Как душу синевой умеешь отуманить!

Не пряча от небес монгольского лица,

глядишь в мои глаза

светло и диковато.

...Лесная глухомань укроет беглеца.

Пред светлым ликом вод

Замрёт он виновато.

Колышется вода,
и трутся жернова,

и стелется к ногам дорога без усилий.
А стаи вещих птиц, слетев на дерева,
мне сказывают вновь
твои седые были.

И мне тобою жить,
и эту воду пить,

и так же погибать от зла и лицемерья.
Мне чайкой над водой отравленной

кружить
и голову свою на берегу сложить,
когда настанет час
бессилья и безверья.

ДЕНЬ ПОБЕДЫ

Ещё весна ветвей не распушила,
Желты пучки кладбищенской травы...
Мешаясь с ветром, бродит по могилам
Дымок с пожогов хлама и листвы.

Там, в глубине, - стена мемориала
В честь умерших от ран в госпиталях:
Столбцы имен, и целые кварталы
Могил солдатских - чёрные провалы,
И чёрные вороны в тополях.

Здесь край дорог. Конец повествованья
О крестной муке, принятой людьми.
Здесь все слова, как угли, остывают.
Лишь сад шумит, негромко отпевая
Слепой войной зачёркнутые дни.

Шумит ли ветер, ропщут ли деревья,
Иль это те, кого не укорят,
На языке беспамятном и древнем
Все о своём, о прошлом, говорят?..

Мне голоса их, кажется, знакомы.
Их лица в зыбком воздухе сквозят.
И словно стены неродного дома,
Их окружает этот скорбный сад.

Но наступает Мая день девятый -
В обратный путь пускаются года,
И ходят здесь весёлые солдаты -
В пилотках, гимнастерках неизмятых -
Такие ж молодые, как тогда...

СОЛОВЕЙ
В АЛЕКСАНДРОВСКОМ САДУ

Заблудиться в зелёной Москве -
как в зелёной тайге заблудиться...
Полпланеты вращает столица,
посредине - поет соловей.

Клетка сада певцу не тесна.
Воздух яркою дробью прострочен.
Так звони же, звонарь полуночи!
Полпланеты вскружила весна.

Где Державин строку тяжелил
славной тяжестью русского смысла;
где Есенин так горько кутил
с вечным чувством смертельного риска;

где сверкали во