Воскресенье, 27 февраля 1944 г.

Милая Китти,

С утра до вечера я думаю только о Петере. Засыпаю и просыпаюсь с

мыслями о нем и вижу его во сне. Думаю, все-таки, что мы с Петером не такие

разные, как кажется на первый взгляд. И знаешь почему? Нам обоим не хватает

мамы. Его мать слишком поверхностная и легкомысленная, и внутренняя жизнь

сына ее мало волнует. Моя мама вмешивается во все, не понимает тонкостей, не

тактична...

Петер и я страдаем из-за этого. Мы оба не достаточно уверены в себе,

слишком мягки и ранимы, и поэтому нам особенно трудно, если с нами грубо

обращаются. Я тогда высказываю все, что у меня на душе, и часто становлюсь

невыносимой для окружающих. А Петер замыкается в себе, молчит, и все думает

о своем.

Но как же нам найти друг друга? Не знаю, долго ли еще я смогу

сдерживать свои чувства.

Анна Франк

Понедельник, 28 февраля 1944 г.

Милая Китти,

Это уже становится кошмаром. Я вижу его почти ежечасно, и все же он

далеко. Я должна скрывать свои эмоции, быть веселой, а на самом деле мне

бесконечно тяжело!

Петер Шифф и Петер Ван Даан слились в одного Петера, хорошего, милого,

который мне так нужен! Мама ужасная, папа добрый, и от этого мне только

хуже. Особенно раздражает Марго, к которой никогда ни в чем не придерешься.

А я хочу только покоя.

Петер не подошел ко мне на чердаке, а отправился столярничать.

Казалось, каждый удар молотка отбивает кусочек моего мужества. Мне было

ужасно тоскливо. А тут еще забили часы.

Я знаю, что сентиментальна. И сознаю, что сейчас в отчаянии, и не в

состоянии действовать разумно. О, помоги!

Анна Франк

Cреда, 1 марта 1944 г.

Милая Китти,

Мои проблемы отошли на задний план из-за ... взлома! Наверно, я надоела

тебе с нашими налетами, но что я могу поделать, если грабителей так

привлекает фирма Гиз и К°? Этот взлом гораздо серьезнее, чем прошлый, в июне

43 года.

Господин Ван Даан, спустившись вчера в пол восьмого вниз, увидел, что

дверь в контору и стеклянная дверь открыты. Это насторожило его. Подозрения

усилились, когда он обнаружил, что и другие двери открыты, а в конторе царит

жуткий беспорядок. "Были воры", - промелькнуло у него в голове! На всякий

случай он проверил наружный замок, но тот оказался цел. "Значит Беп или

Петер допустили вчера оплошность", - подумал Ван Даан. Он недолго посидел в

кабинете Куглера, потом выключил свет и поднялся наверх, не особенно

обеспокоенный увиденным.

Сегодня утром Петер очень рано постучался в нашу дверь, чтобы сообщить

тревожную новость: входная дверь открыта настежь, а из стенного шкафа

исчезли проекционный аппарат и новый портфель Куглера. Петеру наказали

немедленно закрыть дверь, а Ван Даан рассказал о том, что видел внизу

накануне вечером. Мы все были ужасно напуганы и взволнованы.

Объяснение происшедшему может быть только одно: вор владеет запасным

ключом от входной двери, поскольку никаких следов взлома мы не нашли.

Очевидно, он проник в контору ранним вечером, увидев Ван Даана, где-то

затаился, а потом смылся со всем украденным добром, забыв в спешке

захлопнуть дверь.

Но у кого может быть ключ? И почему вор не пошел не склад? Может, это

был один из работников склада? Он может выдать нас: ведь он собственными

глазами видел Ван Даана!

Теперь мы живем в постоянном страхе, потому что не знаем, когда

пресловутому налетчику опять взбредет в голову прийти сюда? Или он сам был

испуган неожиданным появлением Ван Даана?

Анна Франк

P.S. Может, у тебя есть на примете хороший сыщик для нас? Первое

условие, разумеется, чтобы мы ему полностью могли доверять...

Четверг, 2 марта 1944 г.

Дорогая Китти,

Сегодня я сидела с Марго на мансарде, но не чувствовала себя так

особенно, как с Петером. Хотя знаю, что наши с Марго ощущения часто

совпадают.

После мытья посуды Беп стала жаловаться маме и госпоже Ван Даан на свое

продавленное настроении. Но чем они могут ей помочь? И прежде всего, моя

бестактная мать! Знаешь, что она ей посоветовала? Больше думать о страданиях

других людей. Как будто это помогает, когда тебе самому плохо! Я так прямо и

сказала, и в ответ, разумеется, услышала, что не доросла до понимания

подобных вещей.

Как же взрослые иногда тупы и непонятливы! Как будто Петер, Марго, Беп

и я не чувствуют того же, что они. А помочь и утешить может только любовь --

любовь матери или очень хороших, настоящих друзей. Но наши две мамаши ровным

счетом ничего в нас не понимают! Хотя, пожалуй, госпожа Ван Даан чуть

больше, чем мама.

О, я так хотела сказать бедной Беп слова, которые непременно поддержали

бы ее! Но пришел папа и довольно грубо отодвинул меня в сторону. Как они все

глупы!

С Марго я немного поговорила о папе и маме, о том, как бы нам здесь

хорошо жилось, если бы они не были такими несносными. Мы бы, например,

устраивали вечера, на которых каждый по очереди о чем-то рассказывал. Но как

бы не так, ведь мне нельзя говорить! К тому же господин Ван Даан имеет

привычку перебивать, а мама все время ехидничает -- она просто не в

состоянии вести обычный разговор. Папе надоели наши вечные столкновения, а

Дюсселю -- и подавно. Что касается госпожи Ван Даан, то во время споров она

чувствует себя такой оскорбленной, что вся краснеет и не произносит ни

слова. А мы, дети? Мы не имеем право на собственное мнение! При этом они

считают себя современными. Можно заткнуть людям рот, но нельзя запретить им

думать, лишь потому, что они слишком молоды. Беп, Марго, Петеру и мне

помогла бы лишь большая настоящая любовь, которая в наших условиях

невозможна. И никто, особенно эти глупейшие существа здесь, не могут нас

понять, потому что мы мыслим и чувствуем гораздо глубже, чем они

предполагают!

Любовь, что такое любовь? Я думаю, что это не выразишь словами. Любовь

-- это значит понимать другого, делить с ним счастье и горе. И физическая

любовь в какой-то момент тоже неотъемлема от этого. Ты что-то делишь с

другим, отдаешь и получаешь -- и не существенно, в законном ли это браке, с

детьми или без детей. Неважно, невинны отношения или нет, главное, что

кто-то рядом, понимает тебя и полностью тебе принадлежит!

Анна Франк

Сейчас мама снова ворчит, она явно ревнует меня к госпоже Ван Даан, с

которой я разговариваю чаще, чем с ней. Но меня это совершенно не трогает!

Сегодня днем мне удалось поймать Петера, и мы болтали примерно сорок

пять минут. Петер не привык открыто говорить о себе, но все же постепенно

расковывается. Я не знала, как лучше -- уйти или остаться. Но мне так

хочется помочь ему! Я рассказала ему о Беп и бестактности наших мам. А он

пожаловался, что его отец и мать постоянно ссорятся: то о политике, то о

сигаретах, то еще о чем-то. Как Петер не смущался, он признался мне, что с

удовольствием не видел бы своих родителей года два. "Мой отец не такой

обходительный, как кажется, но в вопросе с сигаретами, несомненно, права

мама". Поговорили и о проблемах с моей мамой. А за папу он вступился горой и

заявил, что считает его замечательным парнем!

Вечером, когда я закончила мыть посуду и сняла фартук, он подошел ко

мне и попросил никому не рассказывать о нашем разговоре. Я пообещала, хотя

уже рассказала Марго, но в ее молчании я абсолютно уверена.

Петер, -- сказала я, -- разумеется, ты можешь не бояться. Я уже давно

отвыкла сплетничать и никогда не передаю другим то, что узнала от тебя". Он

был очень доволен. Я еще сказала, что у нас слишком много злословят, да и я

сама не исключение. "Так считает Марго, и правильно: ведь я постоянно ругаю

Дюсселя".

"И весьма справедливо!" - сказал Петер и покраснел, а я даже слегка

смутилась от его искреннего комплимента.

Потом мы снова вернулись к теме "нижних" и "верхних". То, что наша

семья не очень жалует его родителей, Петера удивило и огорчило. "Петер, -

сказала я, -- я с тобой совершенно откровенна. Почему же я стану скрывать

это от тебя? Ведь мы признаем и свои собственные ошибки". И прибавила: "Я

очень хочу помочь тебе. Ведь нелегко находиться между двух враждующих

лагерей, хоть ты сам не признаешь этого".

"Что ж, я рад твоей помощи".

"Ты всегда можешь также довериться моему папе, не сомневаясь, что все

останется между вами".

"Да, я знаю, что он настоящий товарищ".

"Ведь ты любишь его, не правда ли?"

Петер кивнул, а я продолжала: "И он тебя тоже, я знаю точно!"

Петер покраснел, он явно был растроган: "Ты думаешь?"

"Да, это чувствуется, когда он говорит о тебе".

Тут явился Ван Даан.

Петер тоже замечательный парень, как папа!

Анна Франк

Пятница, 3 марта 1944 г.

Милая Китти,

Когда я сегодня вечером смотрела на горящую свечку, мне было так

радостно и спокойно. Казалось, из огонька на меня смотрит бабушка, она меня

защищает, оберегает и приносит мне радость. Но мои мысли были заняты кем-то

другим, ... Петером. Когда я сегодня днем пошла за картошкой, и с полной

кастрюлей стояла наверху, он спросил меня: "Что ты делала целый день?" Я

уселась на лестнице, и мы разговорились. В четверть шестого -- через час

после моего ухода наверх -- картошка была доставлена на кухню. Петер в этот

раз ни слова не сказал о своих родителях. Мы говорили о книгах и нашей

прошлой жизни. О, какой у этого мальчика добрый взгляд, как бы мне не

влюбиться в него.

Об этом он и сам заговорил сегодня вечером. Я пришла к нему после

чистки картошки и сообщила, что мне ужасно жарко. И прибавила: "По тебе и

Марго можно узнавать температуру. Когда тепло, вы красные, а если холодно --

бледные".

"Влюбилась?" - спросил он.

"С чего это -- влюбилась?" Мой ответ, точнее, вопрос прозвучал довольно

невинно.

"А почему бы и нет?"

Но тут нас позвали есть.

Что он имел в виду? Сегодня я наконец спросила его, не очень ли докучаю

ему болтовней. Он ответил: "Да нет, ничуть!" Но может, он просто постеснялся

сказать правду?

Китти, я, действительно, похожа на влюбленную, которая только и

говорит, что о своем милом. А Петер и вправду милый. Когда же я ему решусь

это сказать? Только, если буду уверена, что я тоже ему нравлюсь. Хотя я не

котенок, которого можно схватить без перчаток, и он это прекрасно знает. Он

любит бывать один, и вообще, я понятия не имею, что он думает обо мне. В

любом случае, мы сейчас узнали друг друга получше, и надеюсь, что еще что-то

произойдет. И может быть, скорее, чем кажется! Несколько раз в день я

встречаю его полный понимания взгляд, подмигиваю ему, и мы оба рады. Глупо

судить о его чувствах, но почему-то я уверена, что наши мысли совпадают.

Анна Франк

Суббота, 4 марта 1944 г.

Дорогая Китти,

Уже месяцы не было такой субботы - совсем не скучной, грустной или

унылой. А причина -- Петер! Сегодня утром я поднялась на чердак, чтобы

повесить там фартук. Папа как раз занимался с Петером французским и спросил

меня, не хочу ли я присоединиться к ним. Я согласилась. Мы немного

поговорили по-французски, и я объяснила ему что-то из грамматики. Потом

перешли к английскому. Папа почитал вслух из Диккенса, и я была на седьмом

небе, потому что сидела на папином стуле рядом с Петером.

Без четверти одиннадцатого я спустилась вниз, а когда в пол

двенадцатого снова пришла на чердак, он уже ждал меня на лестнице. Мы

болтали до без четверти час. При любой возможности, например, когда я после

еды выхожу из комнаты, и никто нас не слышит, он говорит: "Пока, Анна, до

скорого".

Я так рада! Может, он все-таки влюбился в меня? Как бы то ни было, он

замечательный парень, и с ним можно славно поговорить!

Госпожа Ван Даан одобряет наше общение, но вчера она спросила

двусмысленно: "Могу я вам доверять?" "Конечно, - возмутилась я, - вы меня

обижаете!" С утра до вечера я радуюсь встречам с Петером!

P.S. Совсем забыла: вчера намело полно снега. Но сегодня уже почти

ничего не видно -- все растаяло.

Анна Франк