Воскресенье, 13 июля 1943 г.
СТОЛИК
Вчера днем, получив заранее разрешение папы, я спросила Дюсселя (причем
очень вежливо!), не станет ли он возражать, если я буду дополнительно
заниматься за письменным столиком в нашей комнате два раза в неделю с
четырех до пол шестого. Сейчас этот столик в моем распоряжении ежедневно с
пол третьего до четырех, поскольку Дюссель в это время спит. А остальное
время он -- единственный хозяин всей комнаты. В гостиной днем всегда очень
шумно, там не позанимаешься, да и за общим столом обычно сидит папа.
Так что все права на моей стороне, и даже можно было обойтись без такой
вежливой просьбы. Но угадай - что ответил многоуважаемый Дюссель? "Нет!"
Наотрез, без комментариев: "Нет!"
Я была возмущена и решила так просто не отступать, поэтому попросила
его объяснить причины отказа. И вот как он ловко дал мне отпор: "Я тоже
должен работать: завершить свой учебный курс, не зря же я его начал. Это
настоящая работа, а не какая-нибудь мифология, вязание и книжки. Тоже мне
серьезные занятия. Нет, стол я не уступлю!"
Мой ответ: "Господин Дюссель, я ведь тоже учусь. И мне на это дается
слишком мало времени. Очень прошу вас серьезно подумать над моим
предложением".
После этих слов вежливая Анна повернулась и ушла и целый день делала
вид, будто не замечает профессора. Я просто кипела от злости, и находила
Дюсселя невозможным (так оно и есть!), а себя очень тактичной и
обходительной.
Вечером мне удалось остаться наедине с Пимом. Я рассказала ему о
положении дел и обсудила дальнейшие действия. Уступать Дюсселю я не
собиралась и хотела разрешить проблему сама, без вмешательства других. Папа
дал мне несколько советов и предупредил, что лучше отложить спор до завтра:
сейчас я слишком на взводе. Но я не могла ждать, и когда посуда была вымыта,
начала с Дюсселем разговор. Папа сидел в соседней комнате, что придавало мне
уверенности. Я начала: "Господин Дюссель, боюсь, что вы не нашли нужным
подумать о моей просьбе, не могли бы вы все-таки отнестись к ней
внимательнее?". Дюссель ответил с милейшей улыбкой: "Всегда и во все времена
готов обсудить этот (по-моему, уже закрытый) вопрос". Я продолжала, хотя
Дюссель непрерывно меня прерывал: "С самого начала мы договорились о том,
что делим комнату и имеем равные права. Вы занимаетесь по утрам, значит
вторая половина дня должна быть моя. А я прошу вас всего о нескольких часах
в неделю. Разве не справедливо?"
При этих словах Дюссель вскочил, как будто его укололи иголкой. "Кто
здесь говорит о правах? И где я, по-твоему, должен находиться? Придется
попросить господина Ван Даана выделить для меня уголок на чердаке. Мне
абсолютно негде работать! А ты только и знаешь, что со всеми ссориться! Вот,
если бы твоя сестра обратилась ко мне с подобной просьбой, для которой она,
кстати, имеет гораздо больше оснований, я бы ей не отказал. Но ты...". И
последовал пассаж о мифологии и вязании, в общем, Анна опять во всем
виновата. Я оставалась спокойной и дала Дюсселю высказаться. А он продолжал:
"Да, что с тобой вообще говорить, бессовестной эгоисткой. Была бы твоя воля,
ты бы ни с кем не считалась. Никогда не видел такого ребенка. Однако
придется уступить, а то потом еще обвинят в том, что Анна Франк из-за меня
провалилась на экзамене. Потому что из-за господина Дюсселя она не могла
сидеть за письменным столом!"
И так далее и так далее, повторить эту околесицу я не в состоянии.
Господи, так хотелось дать ему по роже и шмякнуть о стенку -- гадкого вруна!
Но я взяла себя в руки и подумала: "Спокойно, это ничтожество не достойно
моих переживаний!"
Наконец Дюссель выговорился и с лицом, выдающим одновременно триумф и
поражение, вышел из комнаты. Однако не забыл прихватить пальто с карманами,
полными продуктов, которые передала его жена.
Я побежала к папе и передала ему наш разговор, так как он не все
расслышал. Пим решил сам поговорить с Дюсселем. Их беседа состоялась в тот
же вечер и продолжалась полчаса. Речь шла все о том же: имеет ли Анна право
пользоваться письменным столом. Папа сказал, что они это когда-то уже
обсуждали. Тогда он уступил Дюсселю, как старшему, не считая однако эту
уступку справедливой. Дюссель ответил, что я выдвинула против него разные
обвинения: он якобы возомнил себя хозяином комнаты и хочет всем
распоряжаться. Тут папа возразил: он сам слышал, что я ничего подобного не
говорила. В общем, туда-сюда, папа доказывал, что я не эгоистка, заступался
за мою "бесполезную" работу, а Дюссель продолжал ворчать. В итоге он
согласился уступить мне столик два дня до пяти часов. При этом с пяти до пол
шестого он демонстративно усаживался за него. Как можно так валять дурака!
Но если человек так глупо принципиален и мелочен в 54 года, то его уже
не изменить...
Анна
Пятница, 16 июля 1943 г.
Дорогая Китти!
Снова взлом, но в этот раз настоящий! В семь утра Петер спустился, как
обычно, на склад и увидел, что двери склада, а также наружная открыты
настежь. Он тут же доложил об этом Пиму, который слушал радио в директорском
кабинете. Вместе они поднялись наверх. Тут же последовали указания, обычные
для подобных ситуаций: не мыться, соблюдать тишину, к восьми часам закончить
утренние процедуры и после этого не пользоваться туалетом. Мы все были рады,
что ночью ничего не слышали и хорошо выспались. Нас удивило, да и возмутило,
что никто из наших помощников долго не приходил, и мы оставались в
неизвестности. Наконец, в пол двенадцатого появился Кляйман и рассказал, что
воры действовали ломом. На складе было совершенно нечего взять, поэтому они
поднялись на второй этаж и унесли оттуда два ящичка с деньгами, по сорок
гульденов в каждом, пустые чековые книжки, и самое главное -- наши талоны на
сахар, на целых 150 килограмм. Достать новые карточки будет очень непросто.
Господин Куглер предполагает, что воры из той же шайки, что и
предыдущие, которые шесть недель назад пытались попасть внутрь, но не
смогли.
Конечно, этот случай вызвал переполох, впрочем, волнения и паника стали
у нас в Убежище привычными. Мы, конечно очень рады, что пишущие машинки и
касса были надежно спрятаны в нашем платяном шкафу.
Анна
P.S. Высадка в Сицилии. Еще один шаг к...