Глава седьмая. Сравниваем предложения

За пределами слова

До сих пор мы сравнивали разные языки, так сказать, не целиком, а отдельными порциями. Такими "порциями" были звуки, части слов и, наконец, слова этих языков. Мы убедились, что слова в разных языках устроены очень по-разному: они отличаются друг от друга и тем, что они значат, и тем, как они устроены, и тем, какие грамматические значения могут выражать.

Эти различия действительно очень велики, но различия между отдельными словами, оказывается, еще далеко не все различия, которые бывают между языками мира.

Попробуем проделать простой эксперимент. Возьмем предложение на одном языке и будем переводить его на другой язык — слово за словом. Все те различия, которые затрагивают слова обоих языков, у нас будут учтены (слова мы будем переводить точно и аккуратно) — и всё же я почти уверен, что у нас ничего не получится (разве что случайно повезет).

Чтобы вы в этом могли убедиться сразу, одно предложение я таким способом сейчас и переведу. Пусть это будет самое простое французское предложение, безо всяких изысканных и редких оборотов и прочего — ну, например, такое:

Се matin, j'ai pris un train pour Paris.

Если переводить его так, как мы условились, — слово за словом, то получится вот что:

Это утро, я имею взятый один поезд для Париж.

Мы всё перевели аккуратно — но трудно даже понять, о чем идет речь (я уж не говорю о том, чтобы это была правильная или тем более красивая русская фраза!). На самом деле переводить это предложение надо так (те из вас, кто знает французский язык, уже сделали это без труда):

Сегодня утром я сел в парижский поезд.

Для этого надо всего лишь знать, что "сегодня утром" по-французски будет буквально "это утро", что в поезда и автобусы во Франции не "садятся" — их "берут", что поезд "в" или "на" какой-то город — это по-французски поезд "для" и, наконец, что "иметь" — это во французском языке вспомогательный глагол, который образует прошедшее время. Вот и всё. Да, еще надо помнить, что слово "один" на русский язык часто просто не переводится — в тех случаях, когда говорящий не имеет в виду, что поезд только один, а других не было, а хочет сказать, что это был какой-нибудь, любой, всё равно какой поезд. Если переводчик всё это (и кое-что еще) знает — это и значит, что он владеет французским языком. А если он просто знает, что train — это по-французски "поезд", то до знания языка ему еще далеко. (Кстати, train — по-французски не только "поезд", но еще и "ход; движение", и "свита", и даже "система; механизм": очень многое из того, что движется в сцеплении друг с другом, может быть названо этим словом, а "поезд" — только один, может быть, самый известный вариант такого движения.)

Значит, слово за словом переводить нельзя. Нужного смысла не получится (а скорее всего не получится и совсем никакого).

В чем здесь дело? Дело в том, что огромное количество различий между языками относится не к тому, как в них устроены сами слова, а к тому, как слова в них могут (или должны) соединяться друг с другом. Ведь человек говорит не словами, а целыми предложениями, даже не предложениями, а текстами , и язык предназначен в конечном счете именно для сочинения самых разнообразных текстов. Значит, в языке должна быть не только грамматика слов, но и грамматика предложений и текстов. Посмотрим, какой эта грамматика в разных языках бывает.

Порядок слов

Есть одна (очень очевидная) причина, которая мешает нам переводить все слова так, как они стоят в предложении. Ведь в разных языках слова стоят в предложении в разном порядке . Эта разница часто бросается в глаза, и вы, наверное, замечали, что в грамматиках иностранных языков почти всегда специально говорится о порядке слов — лингвисты так и называют этот специальный вид правил, которые предписывают, каким словам где в предложении стоять.

Слова могут значить абсолютно одно и то же, но в разных языках располагаться по-разному. Ведь когда человек говорит, он не может произнести все слова одновременно (хотя иногда очень хочется). Приходится устраивать очередь: сначала выпускаем на белый свет прилагательное, за ним — существительное, потом — глагол. Или наоборот — как в этом языке принято.

Что касается прилагательных и существительных, то тут есть две очевидные возможности: или прилагательное стоит впереди существительного (обыкновенный дракон), или наоборот (дракон обыкновенный). В русском языке обычно прилагательное-определение помещается впереди — это основной порядок для русского языка. Но в некоторых специальных случаях русский язык предписывает прилагательному располагаться после существительного. Например, встретив в джунглях дракона, вы внимательно посмотрите на него и скажете своему спутнику:

Не бойся, Вася, это же обыкновенный дракон!

Но в зоологическом музее рядом с чучелом дракона будут стоять таблички с надписью:

Дракон обыкновенный. Остров Борнео. Руками не трогать!

Не правда ли, в обоих случаях нужен именно такой порядок слов, а не другой? Ведь, говоря обыкновенный дракон, вы просто выражаете свое мнение об этом встреченном вами драконе, а дракон обыкновенный — это уже разновидность дракона, объективный научный факт. Обыкновенный дракон стоит в одном ряду с необыкновенным драконом, потрясающим драконом, невиданным драконом, невзрачным и тощим драконом и т. п. А дракон обыкновенный — в одном ряду с драконом китайским, драконом шестикрылым, драконом горным и другими видами драконов (я точно не помню, какие еще они бывают, — можете посмотреть в энциклопедии или в учебнике по зоологии).

В других языках действуют другие правила. В английском языке мы помещаем прилагательное только перед существительными (big dragon); так же обстоит дело в китайском, венгерском, армянском и многих других языках. В языке суахили прилагательное всегда следует за существительным; таких языков меньше, но они тоже встречаются. Во французском языке положение отчасти напоминает русский: прилагательные могут помещаться и перед существительным, и после. Но, в отличие от русского, это разрешено только некоторым прилагательным и только в особых условиях. Большинство прилагательных помещаются после существительного (как в суахили), но самые употребительные и самые короткие из них (например, grand "большой", vrai "настоящий" и др.) могут стоять и перед ним. Изменение места прилагательного во французском языке может иметь довольно неожиданные последствия, так что не советую делать это не подумав:

grand homme — "великий человек", но —

homme grand — "человек высокого роста";

vrai ours — "настоящий медведь", "просто медведь"

(так скажут вам, если стул, на который вы сели, сразу сломался), но —

ours vrai — "медведь настоящий"

(а не игрушка — близко лучше не подходить!) и т. д.

Всегда впереди существительного будут стоять во французском языке и слова "этот", "мой", "другой", — а в суахили и они помещаются после существительного. Так что про французский язык можно сказать, что он находится на полпути от английского к суахили.

Теперь посмотрим на то, как ведут себя глаголы. В предложении глагол-сказуемое связан прежде всего с двумя типами существительных: с подлежащим (кто?) и дополнением (кого?). В тройке П(одлежащее) — Д(ополнение) — Г(лагол) возможно шесть разных порядков (можете убедиться в этом сами), например: П-Д-Г: Рука руку моет; Г-Д-П: Моет руку рука; Д-Г-П: Руку моет рука и т. д.

Какие же из этих порядков встречаются в языках мира? Оказывается — все! Впрочем, одни из них встречаются гораздо чаще, чем другие. Почти две трети всех языков мира выбрали один из двух порядков: либо это порядок П-Д-Г ("глагол в конце": Рука руку моет), либо — П-Г-Д ("глагол в середине": Рука моет руку). Третий по распространенности порядок — это Г-П-Д ("глагол в начале": Моет рука руку).

Обратите внимание, что в самых распространенных порядках подлежащее всегда идет раньше дополнения. Это и понятно, ведь что в предложении главное? Всякое предложение — это как бы подразумеваемый ответ на незаданный (а может быть, и заданный) вопрос. Или это вопрос "Что случилось?" (если мы совсем ничего не знаем), или это вопрос "С кем случилось?" (если мы уже знаем, что случилось что-то, но не знаем — с кем). А когда человек отвечает на вопрос, он, естественно, стремится начать с самого главного. Главное же — или название действия, то есть глагол, или название того, с кем это всё происходит, — в большинстве языков мира такой главный герой действия становится подлежащим . С него-то и начинают рассказ. Кроме того, подлежащее ведь надо как-то отличить от дополнения (чтобы точно знать, например, кто кого моет) — и если в языке нет падежей, то порядок слов становится для этого, как вы, может быть, помните из пятой главы, основным средством. Подлежащее должно быть первым, а дополнение — вторым, и лучше даже, если между ними еще будет стоять глагол. Так именно и устроено большинство языков без падежей — от английского до китайского. А в языке с падежами глагол может либо спокойно отправляться в самый конец предложения (как в тюркских или дагестанских языках), либо гордо возглавлять его: смотрите, мол, сначала на меня, я скажу, что случилось, а детали — потом. Так устроены, например, арабский или ирландский язык.

А как же русский? Оказывается, в русском языке возможны все порядки — по крайней мере, все три основных. Только они встречаются в разных типах предложений. Например, когда мы начинаем рассказ и хотим сообщить только о том, что произошло, мы обычно начинаем с глагола:

Пришла весна;

Наступило утро;

Случилась со мной такая история: прихожу я как-то на прием к эндорскому послу по случаю Праздника Дракона…

Бывают целые длинные тексты, состоящие из таких "неожиданных новостей", в которых глагол неукоснительно занимает первое место. Они особенно характерны для устной речи, для рассказа. Ну например:

Ехал Грека через реку,

Видит Грека — в реке рак.

Сунул Грека руку в реку,

Рак за руку Греку — цап!

Обратите внимание, как строго русский язык соблюдает здесь правило: сначала — что происходит или произошло, потом — с кем произошло, и уже потом — всё остальное, "подробности".

Если бы в русском языке были возможны только такие предложения, то его порядок слов ничем не отличался бы от арабского. Но есть очень много разных случаев, когда, говоря по-русски, мы должны поставить глагол на последнее место в предложении:

Кто это сделал ?;

Как тебя зовут ?;

Твое имя я так и не вспомнил .

И всё-таки самый частый случай для русского языка — это "глагол в середине". По крайней мере, в письменном тексте. Но — далеко не единственный.

Получается, что в русском языке порядок слов сильно зависит от того, что именно хочет говорящий: сообщить новость, задать вопрос, продолжить рассказ, уточнить сказанное… Такой порядок слов обычно называют "свободным", хотя на самом деле, как мы видели, он совсем не такой уж "свободный": если я точно знаю, что я хочу сказать, я могу выбрать только тот порядок слов, который мне подходит. Конечно, по-русски можно сказать и так:

Зовут меня Лизой,

и так:

Лизой зовут меня,

и так:

Меня зовут Лизой,

но в каждом конкретном случае нужно сказать только что-нибудь одно, иначе вас поймут неправильно. Например, если Лизин собеседник не понял, кого зовут Лизой — Лизу или ее подругу Надю, то Лизе придется ответить вторым способом. А если Лиза приготовилась рассказывать длинную-длинную историю о своей жизни и необычайных приключениях, то ей самое время воспользоваться первым способом. Ну и, наконец, если ее просто спрашивают: "Девочка, как тебя зовут?" — то здесь третий способ подходит лучше всего. Так что если вам говорят, что в языке свободный порядок слов, то это означает не то, что слова в нем могут стоять как попало, а всего лишь то, что изменение порядка приводит в этом языке к изменению смысла . А вот в английском предложении мы просто не можем изменить раз и навсегда заданный порядок слов — потому-то он и называется в таких языках "жестким".

Впрочем, и в языках с жестким порядком слов возможны варианты. Но и в этом случае они зависят не от воли говорящего: просто одни слова автоматически должны выстраиваться одним способом, а другие слова — другим. Например, во французском языке, как и в английском, тоже действует порядок "глагол в середине". С одной оговоркой: если рядом с глаголом — настоящие существительные! Возьмем, например, предложение "Лиза дала дракону яблоко":

английский —

Lisa gave an apple to the dragon.

Лиза дала яблоко дракону;

французский —

Lize donna une pomme au dragon.

Лиза дала яблоко дракону.

Порядок слов полностью совпадает. Но заменим теперь существительные на местоимения — "Она дала ему его". Вот что получится:

английский —

She gave it to him.

Она дала его ему;

французский —

Elle le lui donna.

Она его ему дала.

На этот раз во французском языке глагол оказался на конце — совсем как в турецком или в лезгинском. Но это всё равно жесткий порядок слов — ведь каждый раз в получившемся предложении мы не можем переставить слова иначе, как бы нам этого ни хотелось. Похожие перестановки слов бывают и в немецком языке — тоже языке с "жестким" порядком (несмотря на то что в немецком есть падежи и он мог бы позволить себе большую свободу). В обычном предложении немецкий язык строго предписывает придерживаться порядка "глагол в середине"; наше предложение про дракона, переведенное на немецкий, будет очень похоже на английское и французское:

немецкий —

Lisa gab dem Drachen einen Apfel.

Лиза дала дракону яблоко.

Но как только мы захотим сделать из этого предложения другое предложение, посложнее, так сразу же проявятся некоторые удивительные особенности немецкого языка. Оказывается, если мы захотим выразить такую мысль: "Надя знает, что Лиза дала дракону яблоко", то для этого нам обязательно понадобится переставить глагол "дать" в конец предложения! Иначе по-немецки просто нельзя сказать — будет ошибка. Выглядеть это будет следующим образом:

Nadja weiß, daß Lisa dem Drachen einen Apfel gab.

Надя знает, что Лиза дракону яблоко дала.

Значит, немецкий глагол всё-таки может перемещаться в конец предложения — но лишь при особых обстоятельствах. Более того, может он перемещаться и в начало. Если мы скажем вот так:

Gab Lisa dem Drachen einen Apfel? —

то у нас получится совершенно правильное вопросительное предложение. Потому что единственный способ по-немецки спросить "Дала ли Лиза дракону яблоко?" — это как раз поставить глагол в начало предложения. Так в немецком языке образуются вопросы.

И как же нам теперь считать немецкий порядок — жестким или не жестким? Вроде бы можно слова переставлять — и вроде бы всё же нельзя. Пожалуй, правильнее всего считать, что он тоже жесткий — хотя, может быть, и чуть менее жесткий, чем в английском.

Итак, чем больше пользуются языки перестановкой слов для передачи разных оттенков смысла — тем более свободным является в таких языках порядок слов. Вам, наверное, кажется, что свободнее порядка слов, чем в русском языке, и быть не может. (Например, только что написанная мной фраза может выглядеть и так: "Кажется вам, наверное, что и быть не может свободнее, чем в русском языке, порядка слов".)

Однако и русский язык — это еще не предел словесной свободы. Один из признанных рекордсменов в этой области — классический латинский язык, такой, каким он дошел до нас в произведениях античной эпохи (а не тот, на котором писали позднее в средневековой Европе, когда нормы порядка слов в латинском невольно "подстраивались" под новые европейские языки, где, как вы видели, не очень-то разгуляешься). Что же в латинском порядке могло оказаться "свободнее", чем в русском? А вот что. В русском языке, как бы мы ни переставляли связанные друг с другом слова, мы всё же стараемся не отрывать их друг от друга. Мы можем сказать пришла весна или весна пришла, синее море или море синее, но в русском предложении гораздо реже случается так, что, например, слово море окажется в его начале, а связанное с ним слово синее — в конце. В латинском же языке это было абсолютно нормальным явлением. И там это тоже имело свой смысл: чем дальше слово отрывалось от своих исконных соседей, тем, стало быть, важнее оно было для говорящего. И получалось, что вместо того, чтобы сказать что-нибудь вроде: Среди римлян он считался первым поэтом (как сказали бы мы), римляне говорили: Первым он считался среди римлян поэтом. Но хорошо, если у нас в предложении только одно прилагательное. А если их несколько?

В латинском языке было три рода и шесть падежей — определить, что к чему относится, можно было почти всегда. Вот и разбрасывали римские авторы свои прилагательные по всему предложению, особенно поэты в стихах старались — казалось, чем запутаннее узор из прилагательных и существительных выйдет, тем изысканнее получится стих. А нам, их поздним читателям, теперь приходится вылавливать из текста все эти разбежавшиеся слова и в уме расставлять их по местам — почти как при игре в "пазл" — знаете такую? Судите сами.

Вместо того чтобы сказать, например:

Стремительным шагом настигает его грозное возмездие, — латинский поэт скажет как-нибудь так:

Грозное стремительным его настигает возмездие шагом.

Если вы немного подумаете, вы вполне успешно "расшифруете" это предложение. И, может быть даже, оно покажется вам красивым, а наши смирные фразы с послушными словами — скучноватыми после него. Недаром Пушкин, когда писал о знаменитом римском поэте Овидии, сосланном императором Августом в полудикое Причерноморье, невольно (или, может быть, сознательно) воспроизвел эту изысканную манеру латинских стихотворцев:

…И завещал он, умирая,

Чтобы на юг перенесли

Его тоскующие кости,

И смертью — чуждой сей земли —

Не успокоенные гости.

(То есть: гости сей чуждой [= "чужой"] земли, не успокоенные и смертью. Это совсем как могло бы быть в латинском языке.)

Вот что такое настоящий "свободный порядок слов"!

Слова и конструкции

Мы убедились на многих примерах, что слова в предложении нельзя располагать произвольно — в каждом языке свои правила "порядка слов". Но, допустим, мы, переводя с одного языка на другой, расположили все слова правильно. Поймем ли мы сказанное?

Пока еще — нет. Пока еще, приходится признать, мы очень далеки от этого. Мало расположить слова в правильном порядке. И мало знать, что они значат сами по себе. Надо еще знать, что слова разрешают делать своим соседям, а чего — не разрешают. Оказывается, в разных языках у слов очень разные требования к своим соседям. И чтобы язык понимать (и особенно — чтобы на нем правильно говорить), нужно знать не только смысл слова, но и те требования, которые оно предъявляет к другим, связанным с ним словам.

Больше всего таких требований у глаголов. Вспомните, ведь глагол обозначает ситуацию, и нам нужно как-то различить роли всех ее участников: либо каждому из них присвоить свой особый падеж, либо — поставить рядом с ним нужный предлог или послелог, либо, наконец, присвоить ему постоянное место перед глаголом или после него. За всё это отвечает глагол; именно глагол в языке, так сказать, принимает окончательное решение по всем этим вопросам. И конечно, в разных языках глаголы могут принимать очень разные решения. Мы уже рассуждали об этом (в пятой главе), в основном касаясь крупных отличий; но в языках хватает и мелких.

Даже если набор падежей в двух языках примерно совпадает, это еще не значит, что глаголы с одинаковым значением будут в этих языках, как говорят лингвисты, управлять одинаковыми падежами. По-русски мы поздравляем и благодарим кого-то, а по-немецки и по-чешски — кому-то, зато по-русски мы помогаем кому-то, а по-латыни — кого-то. С другой стороны, по-русски и по-немецки глагол "щадить" требует винительного падежа (щадить кого-то), а в латинском и в исландском языке правильным будет только сочетание с дательным падежом (щадить кому-то). Не легче обстоит дело и в том случае, когда глагол требует после себя какого-нибудь предлога: например, по-русски говорят заботиться о ком-то, по-немецки — для кого-то (это кажется даже естественнее), но по-французски этот глагол употребляется с дополнением без всякого предлога. С другой стороны, по-русски правильно сказать удивляться чему-то (с дательным падежом без предлога), по-немецки — удивляться через что-то (появляется предлог с винительным падежом), а по-французски — от чего-то (тоже нужен предлог, но совсем другой).

Один из самых знаменитых своей непредсказуемостью в разных языках — глагол бояться. По-русски скажут: Он боится грозы (с родительным падежом), по-немецки буквально — Он боится перед грозой, а во многих дагестанских языках необходимо будет сказать: Он боится от грозы или даже из-под грозы (конечно, слово гроза будет стоять при этом в одном из тех местных падежей, о которых мы так много рассуждали в пятой главе). В японском же языке этот глагол будет вести себя и вовсе загадочно — там говорят: Он боится гроза (со словом гроза безо всякого предлога и в именительном падеже!).

Таких примеров очень и очень много. В конце концов лингвисты скорее начинают удивляться совпадениям в поведении глаголов разных языков, чем их несходству. При изучении иностранных языков очень трудно не сделать ошибку на управление глагола: ведь человек в своем родном языке так привык к прихотям своих глаголов, что выполняет их механически, совершенно не задумываясь. Так что не удивляйтесь, услышав от вашего немецкого друга вежливое Благодарю вам! — просто он поступает с русским глаголом так же, как привык поступать со своим немецким.

Но требования к соседним словам умеют предъявлять не только глаголы (хотя глаголы, надо признать, самые большие мастера в этом деле). Тем не менее другие слова тоже отличаются в этом плане изрядной "капризностью". Взять, например, предлоги. По-русски мы говорим: Это было в три часа и в среду (почему-то оба раза в винительном падеже), — но: Это было в январе (здесь предлог уже требует предложного падежа); а в английском языке в этих случаях (во всех трех!) даже предлоги будут разные: It was at three o'clock (как бы: "у трех часов"). — It was on Wednesday (как бы: "на среде"). — It was in January (как бы: "в январе"). В русском языке предлоги никогда не соединяются с глаголами — им подавай только существительные. Например, мы можем свободно сказать перед уходом, для работы, но никогда не скажем перед уйти или для работать. Зато во французском языке предлоги спокойно соглашаются стоять рядом с глаголами: avant de partir как раз и переводится буквально "перед уйти", a pour travailler — "для работать".

Не отстают и прилагательные. Можно ли по-русски сказать: Эта кукла хорошая играть или Эта книга легкая читать? Конечно нет — русские прилагательные обычно запрещают формам глагола стоять рядом с ними (сказать нужно как-то по-другому: например, легкая для чтения, то есть превратив глагол в существительное). Но по-английски такое соседство прилагательного с глаголом (управление прилагательного глаголом, говоря лингвистическим языком) — вполне нормальное явление. По-английски буквально так и скажут:

This book is easy to read.

Много таких сочетаний и во французском языке. Например, магазины готового платья называются по-французски pret a porter (буквально — "готовое для носить", то есть "то, что уже можно сразу носить"). Видите, чтобы перевести это на русский язык, понадобилась довольно длинная фраза; может быть, именно поэтому наши модельеры предпочитают не переводить это название, а так и говорят: прет-а-порте. Это стало общепризнанным термином швейного дела.

Требования слов к своим соседям могут распространяться не только на отдельные слова, но даже на целые предложения. Например, по-русски мы говорим:

Я знаю, что ты придешь .

Но, с другой стороны, мы должны сказать:

Я хочу, чтобы ты пришла.

Несмотря на то что событие, которого я жду или хочу, явным образом относится к будущему времени (человек хочет только того, что еще не произошло, чего нет), — всё равно в предложении с глаголом хотеть я обязан, говоря по-русски, употребить форму сослагательного наклонения. По-русски нельзя сказать:

Я хочу, что ты придешь .

Так же устроен глагол хотеть и подобные ему в других европейских языках — но отнюдь не во всех языках мира. Глаголы могут различаться не только тем, что после одних должно следовать предложение с союзом что, а после других — предложение с союзом чтобы. В латинском языке (а вслед за ним — во французском и, под его влиянием, в английском) легко можно встретить такое, например, предложение:

Царь видел ее танцевать ,

что, как вы, наверное, догадались, означает "Царь видел, что она танцевала". В этом предложении как бы "склеиваются" две структуры: видеть кого-то (где объект выражается аккузативом, т. е. винительным падежом) и видеть что-то (где объект — наблюдаемая ситуация — выражается неопределенной формой глагола). Не правда ли, это очень емкий и лаконичный способ выражения, в котором нет абсолютно "ничего лишнего" — ни лишних союзов, ни других "вспомогательных" слов. Недаром латинский язык славился своей сжатостью и точностью. По-русски мы не можем повторить этот оборот буквально — нам приходится быть более многословными. Впрочем, справедливости ради заметим, что в некоторых случаях так можно говорить и по-русски — целый ряд русских глаголов разрешают такой способ выражения, например:

Царь попросил ее уйти;

Царь заставил ее уйти.

Мы к таким предложениям настолько привыкли, что не замечаем в них ничего особенного. Но латинское видел ее танцевать построено по такой же схеме, просто в латинском языке эту схему разрешает гораздо большее число глаголов.

В общем, почти у каждого слова в языке оказываются свои требования к соседям. Цепочки слов, которые образованы в соответствии с такими требованиями, в лингвистике принято называть конструкциями . (Кто-то) видит (кого-то) что-то делать — это особая глагольная конструкция латинского языка (глагольная — потому что "командует" выбором форм у слов здесь, конечно, глагол). Латинский глагол видеть в такой конструкции, как говорят лингвисты, участвует , а, например, глагол любоваться — не участвует, для него нужна другая конструкция. Конечно, конструкции в языках бывают не только глагольные — бывают, например, разного рода предложные конструкции (вы уже приблизительно представляете себе, что это такое) и еще многие другие. Конструкции изучает и описывает тот раздел лингвистики, который занимается не словами, а их связями друг с другом, — как видите, это тоже совершенно необходимая часть грамматики. Этот раздел называется синтаксис .

Различия между типами конструкций — очень важные и глубокие различия между языками. За тем или иным способом выстраивать слова скрываются многие существенные особенности языков, скрытые от поверхностного взгляда. Может быть, вы помните наше рассуждение о дательном падеже — о том, как частота употребления дативных конструкций (теперь мы уже можем говорить и так) уменьшается по мере движения с востока на запад и с юга на север Европы — и одновременно с этим у языков остается меньше возможностей для обозначения непроизвольных, беспричинных действий, того, что происходит "просто так". Все эти мне хочется, мне нравится, мне кажется — так удобно выражать их дательным падежом! И это совсем не то же самое, что я хочу или я полагаю! А теперь посмотрим, как устроены в разных языках похожие предложения, хотя и описывающие другую ситуацию — когда человек испытывает какое-то ощущение. В русском здесь тоже появится дательный падеж:

Мне холодно.

Похожим образом — с дательным падежом — это будет звучать и по-немецки. А во французском языке этому будет соответствовать другая конструкция:

J'ai froid,

то есть буквально "я имею холод". Очень характерен для самого духа французского языка этот переход от "мне" к "я": говорящий прямо и недвусмысленно объявляет себя главным действующим лицом того, что происходит (хотя, если разобраться, ни в нем, ни в мире почти ничего не изменилось, не "случилось" — просто он почувствовал изменение температуры). Почти то же самое, с таким же переходом от "мне" к "я", произойдет при переводе этого предложения на английский язык, только выражена будет эта мысль чуть-чуть иначе:

I am cold,

то есть буквально "я есть холодный"; идея ощущения передается не через идею обладания (как во французском), а через идею свойства: если я чувствую холод, это значит, что я сам изменился, я стал другим ("холодным", точнее, "мерзнущим"). А вот во многих не-европейских языках (например, в языках Африки) о том же будет сказано совсем иначе. Например, буквально так:

Холод меня взял.

Кстати, вспомните, ведь и в русском языке есть такие конструкции: мы говорим и Его взяла досада, и, например, Его охватила злоба — просто встречаются они реже. В этом случае человек, испытывающий какие-то ощущения, уподобляется пассивному объекту — не он чувствует нечто, а, так сказать, "его чувствуют".

Внимательное изучение конструкций может многое сказать о характере языка в целом, о его, как раньше говорили лингвисты, "строе" (помните, мы уже использовали это емкое понятие в шестой главе).

Вот еще одно очень интересное отличие. Лингвисты давно заметили, что все языки можно разделить на иметь-языки и быть-языки. Первые языки выражают идею обладания с помощью особого глагола типа иметь (кто имеет что или кого), то есть с точки зрения синтаксиса приравнивают обладание к активному действию — такому же, как, например, брать, держать или класть. В этих языках (к ним опять-таки относится большинство европейских языков, в том числе английский, немецкий и французский) вам встретятся предложения, буквальный перевод которых будет выглядеть так:

Я имею кошку;

Я имею брата;

Я имею немного денег.

С точки зрения русского языка (хотя в нем и существует глагол иметь) эти предложения выглядят очень странно. Скорее всего, глядя на них, вы скажете, что их придумал какой-то иностранец.

Обладание очень редко выражается по-русски глаголом иметь — и обычно к тому же, когда речь идет о несуществующем (воображаемом, желаемом и т. п.) обладании, "обладании вообще". Например:

Не имей сто рублей, а имей сто друзей;

Думайте сами, решайте сами: иметь или не иметь?;

Что имеем — не храним, потерявши — плачем.

В обычной ситуации мы говорим иначе:

У меня есть кошка;

У меня есть брат;

У меня есть немного денег.

Дело в том, что русский принадлежит ко второму типу языков, которые приравнивают обладание к свойству или даже, скорее, к местонахождению (что-то где-то есть — что-то у кого-то есть). Если в языках первого типа отношение Я имею кошку "конструктивно" уподобляется отношению Я держу кошку, то в языках второго типа это отношение уподобляется чему-то вроде Кошка находится или лежит около меня. Здесь есть тонкая разница. В первом случае тот, кто имеет, с точки зрения языковой структуры рассматривается как активная личность, как приобретатель (хотя, например, на то, есть у вас брат или нет, вы никак повлиять не можете — это условность языка: вполне можно приобрести мебель, но вряд ли можно приобрести брата). Зато во втором случае тот, кто имеет, рассматривается пассивно — скорее как хранитель и даже как хранилище. Мол, есть "около" тебя деньги, нет денег — все это происходит по воле судьбы и от тебя никак не зависит.

Интересно, что к иметь-языкам относятся не только западноевропейские, но и почти все славянские: не только чешский и польский, но даже белорусский и болгарский. Только русский остается ярким представителем быть-языков — наряду со многими тюркскими, финно-угорскими, дагестанскими, японским и другими языками. Кстати, обладатель (превращенный, собственно, в "место обладания") в этих языках выражается по-разному: говорят и нечто вроде "на мне деньги есть", и "за мной деньги есть", и даже "мои деньги есть" — то есть просто есть, и всё, а где — не важно. А вот латинский язык был, пожалуй, одновременно и быть-, и иметь-языком; в классическом латинском языке было одинаково правильно сказать:

Habeo domum.

Имею дом

(то есть "я имею дом") и

Domus mihi est.

Дом мне есть

(то есть "мне/для меня есть дом"). И то, и другое значило — "у меня есть дом". Борьба между быть и иметь в латинском языке закончилась, как мы знаем, победой иметь во всех его языках-потомках. Вообще, считается, что древние индоевропейские языки чаще выражали идею обладания с помощью глагола быть, чем современные.

4. Язык и "картина мира"

Теперь вы в общих чертах представляете себе, насколько велики различия между языками в том, что касается способов соединять слова друг с другом — синтаксических конструкций. А как обстоит дело с различием между смыслом соединяемых частей — насколько похожи (или не похожи) языки в этой области?

Это не такой простой вопрос, и ответ на него тоже будет непростой. Можно ответить так: смыслы слов и предложений в разных языках одновременно и похожи, и не похожи друг на друга.

Когда мы о чем-то рассказываем, мы с помощью слов описываем мир — точнее, пытаемся передать то, что мы думаем об этом мире. Но мир у всех у нас один и тот же, всем людям на земле светит одно и то же солнце, и думают все люди тоже похожим образом. Иначе говорящие на разных языках никогда не могли бы понять друг друга. Значит, смысл сказанного по-французски, по-китайски и по-болгарски должен быть одинаковым? В некотором смысле — да.

Но представим себе такую ситуацию. Вас попросили объяснить, что такое снег. И вы можете сказать так:

"Снег — это то, что зимой падает с неба";

"Снег — это белое, холодное и рассыпчатое";

"Снег — это то, что мешает видеть и ходить, но если у вас есть лыжи, то на них можно передвигаться по снегу очень быстро";

"Снег — это то, из чего можно скатать снежки, слепить снежную бабу или построить крепость";

"Снег — это то, что тает на солнце и превращается в воду";

"Снег — это отряды Снежной королевы, которые она посылает, когда сердится на людей".

И еще многое другое.

Всё, что вы сказали, будет правильно. Правильно хотя бы потому, что тот, кто это говорил, на самом деле так думал и так представлял себе снег. Значит, для одного снег — это рассыпчатое вещество, которое тает на солнце, а для другого — слуги Снежной королевы. Конечно, снег в некотором смысле один и тот же для всех людей на земле, но ведь это не мешает разным людям его себе по-разному представлять . Снег и представление о снеге — не совсем одно и то же. Так же как не одно и то же — дом и рисунок дома. Один и тот же дом можно нарисовать многими способами, с разных сторон и в разных видах. И, в общем-то, нельзя сказать, что какой-то из этих рисунков будет "неправильным" рисунком дома.

Рассказывать о снеге или рисовать дом могут люди, говорящие на одном и том же языке, и каждый может делать это по-разному. Это зависит только от их воображения, настроения, потребностей. Но оказывается, что разные языки тоже могут различаться точно так же, как разные люди. В каждом языке отражено свое представление о мире — и о том, что такое "вода", и о том, что такое "быстро", и о том, что такое, например, "понимать". Язык как бы отражает общие представления всех говорящих на нем людей — представления о том, как устроен мир. А эти представления, как <