Xxxiv. глава, которая, в сущности составляет одно целое со следующей
Цель кампании — вернуть виссамбурские линии — была достигнута; с интервалом в десять дней на юге и на севере, в Тулоне и Ландау, неприятель был отброшен за пределы Франции; следовательно, теперь можно было дать солдатам отдых, в котором они столь сильно нуждались; кроме того, в Кайзерлаутерне, Гермерсгейме и Ландау имелись склады сукна, обуви, запасы продовольствия и фуража; на одном только складе Кайзерлаутерна нашлось тысяча шерстяных одеял.
Настало время выполнить обещания, которые Пишегрю дал каждому солдату. Расчеты Эстева были закончены; двадцать пять тысяч франков, предназначенные для эндрского батальона, хранились у генерала, и к этой сумме добавились еще две тысячи четыреста франков — стоимость захваченных пушек.
Это была огромная сумма в двадцать семь тысяч четыреста франков золотом; в ту пору, когда в обращении находилось шесть миллиардов ассигнатов, стоимость луидора в ассигнатах составляла семьсот двенадцать франков.
Пишегрю приказал привести Фаро и двух солдат, сопровождавших его всякий раз, когда он обращался к генералу от имени своего батальона.
Все трое явились — Фаро с нашивками старшего сержанта и один из солдат с капральскими галунами, которые он успел получить со времени первой встречи с генералом.
— Вот и я, мой генерал, а вот двое моих товарищей: капрал Грозей и егерь Венсан.
— Добро пожаловать все трое.
— Вы очень добры, мой генерал, — ответил Фаро, как обычно подергивая шеей.
— Вам известно, что сумма в двадцать пять тысяч франков была предназначена вдовам и сиротам убитых эндрского батальона.
— Да, мой генерал, — ответил Фаро.
— К упомянутой сумме батальон добавил еще тысячу двести франков.
— Да, мой генерал, подтверждением служит то, что один дурачок по имени Фаро, который нес деньги в своем носовом платке, выронил их от радости, узнав, что произведен в старшие сержанты.
— Обещаешь ли ты за него, что он больше такого не сделает?
— Слово старшего сержанта, мой генерал, даже если вы сделаете его полковником.
— До этого пока не дошло.
— Тем хуже, мой генерал.
— И все же я дам тебе повышение.
— Мне?
— Да.
— Опять?
— Я назначаю тебя казначеем.
— Вместо гражданина Эстева? — спросил Фаро с присущим ему движением головы. — Спасибо, генерал, это хорошее место.
— Нет, не совсем, — сказал Пишегрю, улыбаясь этой братской вольности в обращении, на которой держится сила армии, вольности, распространившейся в нашей армии благодаря Революции.
— Тем хуже, тем хуже, — повторил Фаро.
— Я назначаю тебя казначеем в департаменте Эндр; в твоем распоряжении будет сумма в размере свыше двадцати семи тысяч четырехсот франков; одним словом, я поручаю тебе и двум твоим товарищам, в награду за удовольствие, которое вы доставили мне своим поведением, распределить эту сумму между перечисленными здесь семьями.
Генерал показал Фаро список, составленный фурьерами.
— Ах, генерал, — промолвил Фаро, — вот так награда! Как жаль, что разжаловали Господа Бога.
— Почему же?
— Да потому, что благодаря молитвам всех этих добрых людей мы отправились бы прямиком в рай.
— Хорошо, — сказал Пишегрю, — возможно, что к тому времени, когда вы решите туда отправиться, Господь Бог будет восстановлен на престоле. Теперь скажи, как вы намерены добираться в те края?
— Куда, генерал?
— В Эндр; чтобы туда попасть, надо миновать немало департаментов.
— Пешком, генерал. Нам потребуется время, только и всего.
— Это я и хотел от вас услышать, золотые сердца! Держите кошелек на общие расходы; в нем девятьсот франков, по триста франков на каждого.
— С этим мы пошли бы хоть на край света.
— Только вам не следовало бы останавливаться через каждое льё, чтобы выпить рюмочку.
— Мы не будем останавливаться.
— Ни разу?
— Ни разу! Я возьму с собой Богиню Разума.
— В таком случае надо добавить еще триста франков для Богини Разума; держи, вот чек, подписанный гражданином Эстевом.
— Спасибо, мой генерал; когда отправляться?
— Как можно раньше.
— Стало быть, сегодня.
— Ну, вперед, храбрецы! Счастливого пути! Но по первому залпу пушки…
— Мы будем, как всегда, на посту, генерал.
— Прекрасно! Пойдите скажите, чтобы ко мне прислали гражданина Фалу.
— Он будет здесь через пять минут. Трое посланцев отдали честь и вышли.
Пять минут спустя явился гражданин Фалу с саблей генерала на боку, которую он носил с удивительным достоинством.
С тех пор как генерал видел его в последний раз, в облике Фалу произошла небольшая перемена: всю его правую щеку перерезал огромный шрам, начинавшийся возле уха и доходивший до верхней губы; рана была залеплена куском пластыря.
— Ах! — сказал Пишегрю, — кажется, ты слишком поздно встал в первую позицию.
— Не в этом дело, мой генерал, — ответил Фалу, — но за мной гнались трое, и прежде, чем я успел убить двоих, третий полоснул меня бритвой. Это ерунда: если бы было ветрено, все бы уже подсохло; к несчастью, погода сырая.
— Ладно, честное слово, мне не жаль, что это с тобой приключилось.
— Спасибо, мой генерал, такой прекрасный рубец ничуть не повредит внешности егеря.
— Не поэтому.
— А почему же?
— Это дает мне повод отправить тебя в отпуск.
— Меня в отпуск?
— Да, тебя.
— Скажите, мой генерал, кроме шуток: я все же надеюсь, что это не бессрочный отпуск?
— Нет, отпуск на две недели.
— Для чего же?
— Для того, чтобы повидать матушку Фалу.
— Вот как! Это правильно. Бедная старушка!
— Разве ты не должен отвезти ей твое просроченное жалованье?
— Ах, мой генерал, вы не представляете, сколько водочных компрессов приходится ставить на эти раны; от этого пересыхает во рту, и ты пьешь сколько влезет.
— Значит, ты начал тратить свое жалованье?
— От него осталось не больше, чем от моей сабли, когда вы почли за благо дать мне взамен другую.
— Тогда я поступлю с твоим жалованьем, как с твоей саблей.
— Дадите мне другое?
— Ну да! Издержки понесет принц де Конде.
— Я получу золото! О, как жаль, что старушка уже не видит; это напомнило бы ей о временах, когда золото еще водилось.
— Ладно, она прозреет, чтобы пришить к твоей венгерке галуны сержанта, которые пруссаки уже вышили на твоем лице.
— Сержанта, мой генерал! Разве я сержант?
— Ну уж, по крайней мере, чин к твоему отпуску они приложили.
— Да, клянусь честью, — сказал Фалу, — если говорить без утайки, это так.
— Собирайся в путь.
— Сегодня?
— Сегодня.
— Пешком или верхом?
— В карете.
— Как в карете? Я поеду в карете?
— К тому же в почтовой карете.
— Как королевские псы, когда их везли на охоту! Нельзя ли узнать, чему я обязан этой честью?
— Мой секретарь Шарль едет в Безансон, он берет тебя с собой и привезет обратно.
— Мой генерал, — сказал Фалу, щелкнув каблуками и прикладывая правую руку к шапке, — мне остается лишь поблагодарить вас.
Пишегрю кивнул ему и махнул рукой; Фалу повернулся и вышел.
— Шарль! Шарль! — позвал Пишегрю.
Дверь открылась, и из соседней комнаты вбежал Шарль.
— Я здесь, мой генерал, — сказал он. , — Ты не знаешь, где Аббатуччи?
— С нами, генерал. Он составляет рапорт, о котором вы его просили.
— Скоро ли он будет готов?
— Уже готов, генерал, — сказал Аббатуччи, показавшись на пороге с бумагой в руках.
Шарль хотел уйти, но генерал удержал его за запястье.
— Подожди, — сказал он, — с тобой мне тоже нужно поговорить.
Затем он обратился к Аббатуччи.
— Сколько знамен? — спросил он.
— Пять, генерал.
— Пушек?
— Двадцать восемь!
— Пленных?
— Три тысячи!
— Сколько потерял неприятель убитыми?
— Можно смело сказать — семь тысяч!
— Сколько убитых у нас?
— Около двух тысяч пятисот человек.
— Вы отправитесь в Париж в чине полковника — я прошу этот чин для вас у правительства, — передадите Конвенту от имени генерала Гоша и моего имени пять знамен, а также вручите ему донесение: его, должно быть, составляет сейчас генерал Гош. Эстев выдаст вам тысячу франков на дорожные расходы. Я выбрал именно вас, чтобы доставить в Конвент знамена, захваченные у неприятеля, а также прошу для вас повышения у министерства, и это говорит о моем уважении к вашему таланту и вашей смелости. Если увидите вашего родственника Бонапарта, напомните ему, что я был его репетитором в Бриенской школе.
Аббатуччи пожал руку, которую протянул ему генерал, отдал честь и вышел.
— А теперь, милый Шарль, поговорим, — сказал Пишегрю.