Допрос и показания семпсона бекфорда
Данные под присягою июля 31 числа, в десятый год правления Государя нашего Георга Второго, милостью Божией короля Великой Британии, Англии и прочая.
Я зовусь Сэмпсон Бекфорд. Я изучал науки в Оксфордском университете, в Уодем-колледже. Два года тому назад, в Михайлов день, был поставлен викарием здешнего прихода, в каковой должности состою по сию пору. От роду мне двадцать семь лет, жены не имею.
В: Благодарю вас, сэр, за то, что вы отозвались на мое приглашение. Я отниму у вас малую толику времени.
О: Сколько вам будет надобно, сэр. Я весь в вашем распоряжении.
В: Благодарствую, мистер Бекфорд. Мне ведомо, что вы познакомились с мистером Брауном и мистером Бартоломью не прежде как 30 апреля сего года, не так ли?
О: Истинная правда, сэр.
В: Вы никак не чаяли их приезда и не получали о нем ни письменного, ни иного предуведомления?
О: Отнюдь нет, сэр. Посетить их меня подвигла простая учтивость. Мне случилось стать свидетелем их прибытия, и я почел их за людей образованных. В нашем убогом городишке, мистер Аскью, такое суть rarissimae aves [21].
В: Мне понятны ваши чувства, сэр.
О: Я предпринял в мыслях убедить их, что они прибыли не в дикую Московию, как они, несомненно, должны были заключить по внешнему обличью нашего города, и показать, что хоть мы и живем вдали от просвещенного общества, однако ж и мы имеем некоторое понятие об учтивости.
В: Вам не довелось познакомиться с молодым джентльменом?
О: Нет, сэр. Мистер Браун, его дядя, извинился от его имени и объяснил, что племянник до чрезвычайности утомлен.
В: Этот дядя, он уверял вас, что цель их поездки – проведать его сестру, живущую в Бидефорде?
О: Он большей частью изъяснялся обиняками, но из его слов я вывел, что его безрассудный племянник до сей поры пренебрегал некой возможностью сделаться наследником изрядного состояния, поскольку леди из Бидефорда своих детей не имеет.
В: Он не дал каких-либо разъяснений, в чем именно заключается безрассудство племянника?
О: Я бы не назвал это разъяснениями, сэр. Я высказался в том смысле, что подобное пренебрежение само по себе безрассудно, он же дал понять, что племянник не в меру предавался удовольствиям, не зная при этом счету деньгам. Мне помнится, именно так он и выразился.
В: Что племянник без счету сорил деньгами?
О: Совершенно верно, сэр.
В: Он отзывался о племяннике с осуждением?
О: Как бы это поточнее... Я увидел в своем собеседнике дядю и опекуна, каковой, сам ведя степенную, непраздную, праведную жизнь, принужден наблюдать, как в душу близкого его родственника западают плевелы безрассудства. Впрочем, я заметил, что часть вины он относит на счет Лондона со всеми его соблазнами. Мне помнится, особенно горячо он порицал вольные нравы, насаждаемые театрами и кофейнями [22], и даже полагал, что подобные за ведения следовало бы вовсе закрыть.
В: Не рассказывал ли он о себе?
О: Он назвался лондонским торговцем. И торговец он, смею думать, не из последних, ибо как-то раз в его рассказе промелькнуло упоминание об одном из собственных кораблей. А в другой раз он помянул своего приятеля, состоявшего старейшиной городского совета.
В: Но ни названия корабля, ни имени приятеля он не привел?
О: Я такого не помню.
В: Не сказывал ли он, что и сам числится в городских старейшинах?
О: Нет, сэр.
В: Не смутило ли вас, мистер Бекфорд, то обстоятельство, что лондонский торговец – а люди они изрядно скрытные, уж я-то их знаю, – посвящает в семейное дело столь щекотливого свойства едва знакомого человека?
О: Он изобразил лишь самую суть дела, без подробностей. Мне представляется, он доверился мне как особе духовного звания. А также потому, что, будучи джентльменом, почел за должное хотя бы в кратких словах объяснить, что привело их в наши края.
В: Он был джентльменом больше по своему достатку, чем по воспитанию?
О: Совершенно справедливо, сэр. Мне тоже так показалось. Слов нет, человек он достойный, но подлинного вежества я в нем не нашел. Он осведомился о положении дел у меня в приходе, что, бесспорно, говорит о его учтивости. Но когда, имея в мыслях смиренно намекнуть, что в такой глуши мои достоинства не находят себе применения, я привел подходящие к случаю строки поэта Овидия, он, как я заметил, пришел в замешательство.
В: Он лучше разбирался в счетных книгах, чем в древних языках?
О: Именно так я и рассудил.
В: Что же вы думаете о нем теперь, мистер Бекфорд? Вы верно слышали, что недавние поиски леди из Бидефорда, его сестры, ни к чему не привели?
О: Слышал, сэр, и теряюсь в догадках. Для какой цели человек по виду состоятельный и честный вздумал меня дурачить и разыграл эту комедию, – право, я много об этом размышлял. Как видно, истинные его намерения были такого рода, что он почел за нужное скрывать их от посторонних. И меня снедают опасения, что намерения эти были недобрые.
В: Некоторые усмотрели, что по временам якобы покаянный племянник брал на себя бразды правления и распоряжался за старшего, а дядя лишь стоял в стороне. Что вы на это скажете?
О: Я слышал об этом, сэр. И должен признаться, что, когда я наблюдал из своего окна, как они подъезжают к постоялому двору, и от нечего делать гадал, за каким делом они к нам прибыли, я не распознал в них дядю и племянника.
В: За кого же вы их приняли?
О: Как бы это лучше выразить? Никак не подберу точное слово. Я бы сказал, что молодой человек впрямь напоминал джентльмена, а пожилой больше походил на члена вашего достопочтенного сословия, заехавшего сюда по казенной надобности. Или на ментора, опекающего своего младшего спутника.
Так или этак, у меня и мысли не возникало, чтобы они состояли в кровном родстве. Я прознал об этом, лишь когда зашел их навестить, и был немало удивлен.
В: Каким слогом изъяснялся мистер Браун?
О: Речь его была ладной, безыскусной, без украшений и вычур. Он говорил вполне гладко.
В: Не закралось ли у вас подозрение, что он затевает нечто противозаконное или двоедушничает?
О: Сказать по правде, сэр, не закралось. Я принял его слова за чистую монету. Все обстоятельства были таковы, что не произвели во мне ни малейшего сомнения. Происшествие вполне обыкновенное.
В: Чьи дела чаще становились предметом разговора: ваши или его?
О: Вопрос в самую жилку, сэр. Я и сам потом об этом раздумывал. Мне сдается, он все время поворачивал разговор на ту стать, чтобы я изливал душу более открыто, чем допускают мои природные наклонности и самая учтивость.
В: Позвольте высказать вопрос более прямо: не исхитрился ли он поддеть вас на удочку?
О: Он расспрашивал о моих чаяниях и невзгодах, затем пожелал узнать о состоянии религии в этом нечестивом крае. Я, мистер Аскью, имею несчастье быть младшим сыном в семье [23].
В рассуждении же религии, разгул ересей в наших местах простирается до таких размеров, что впору ужаснуться, и мысли об этом не оставляют меня ни на миг. Должен признаться, что, когда подвернется благодарный слушатель, я, изливая праведное негодование, подчас не в меру увлекаюсь. Боюсь, так случилось и в тот вечер.
В: Он сочувствовал вашим взглядам, просил изложить их обстоятельнее?
О: Просил, сэр, и даже высказал лестное для меня пожелание, чтобы у них появилось как можно больше столь же стойких приверженцев. Он также посетовал, что не имеет возможности задержаться тут до воскресенья, когда я буду говорить проповедь, в каковой – замечу без лишней скромности – я в прах разбиваю пагубные доводы тех, кто хочет лишить нас права на десятину[24]. Не угодно ли вам самому ознакомиться с проповедью? У меня случайно сохранился один список.
В: Почту за честь, сэр.
О: Я пришлю со своим человеком, когда вернусь домой.
В: Благодарствую. А теперь, мистер Бекфорд, я вынужден посеять в вашей душе семена сомнения. Неужели вам неведомо, что лондонская торговая братия все до единого виги? [25]Что мало кто из них разделяет ваши достойные, если я их верно представляю, религиозные убеждения? Что лишь немногие чтут издревле заведенные установления, а прочие думают лишь о своих мирских притязаниях? Что в их мире принято поклоняться лишь одному богу – Маммоне, сиречь прибыли, на все же, что грозит ее ограничить или преуменьшить, смотрят с презрением? Не нашли ли вы странным, что этот торговец показал столько сочувствия вашим взглядам?
О: Признаюсь, сэр, меня действительно провели. Увы, то, о чем вы сейчас поведали, для меня не новость; я наслышан, что эти господа самым преступным образом попустительствуют нашим вероотступникам и сектантам, однако мне вообразилось, что этот джентльмен составляет счастливое исключение из общего правила.
В: Не может ли статься, что дядя-торговец и вправду принадлежал к судейскому сословию? Ибо мы подлинно обладаем умением обращать разговор на важные для нас предметы. Подумайте хорошенько, сэр. Не запечатлелось ли у вас в памяти что-либо подтверждающее эту догадку?
О: Осмелюсь заметить, сэр, манеры его с вашими никак не сходны.
В: Но предположим, что в тогдашних обстоятельствах он по неведомой причине был принужден оставить обычную свою повадку и вы видели перед собой не истинное лицо, но искусную личину?
О: Ваше предположение вполне основательно, сэр. Да, вероятно, он и впрямь лишь играл роль. Это все, что я могу сказать.
В: Id est [26]он весьма наторел в притворстве и ему нипочем обмануть даже столь проницательного и ученого джентльмена, как вы?
Он говорил обыкновенным голосом или же тихо, как если бы имел что скрывать?
О: Так же, как я с вами, сэр. Он говорил с достоинством и, как мне показалось, от чистого сердца. Как человек, привыкший на людях высказываться о многоразличных предметах, до всего общества относящихся.
В: Благоволите его описать.
О: Роста среднего, с небольшим брюшком. Цвет лица как у всякого человека его лет, разве что чуть бледнее. Взгляд пронизывающий – видно, что знаток людей. Брови густые.
В: А теперь, сэр, нет ли у вас соображений касательно его возраста?
О: Лет сорок пять. Возможно, лет на пять больше, но уж никак не меньше.
В: Были у него иные приметы?
О: Мне запомнилась бородавка на носу. Вот тут, сбоку.
В: Проставьте так: на правой ноздре. Перстней не имелось ли?
О: Обручальное кольцо.
В: Золотое?
О: Да. Если память мне не изменяет, небогатое.
В: Как он был одет?
О: Платье из отменной материи, но несколько поношенное, словно бы дорожный костюм. Парик не совсем по моде.
В: Белье чистое?
О: Вполне, сэр. Как у всякого джентльмена такого разбора.
В: Вашей памяти, сэр, можно позавидовать. Не приметили вы других отличий, особых привычек?
О: Он нюхал табак, сэр, и по мне так слишком часто. Вовсе его это не красило.
В: Мистер Бекфорд, не доходили до вас впоследствии какие-либо известия, имеющие касательство до этих событий, – прибавлю, кроме того, что ведомо всем?
О: Разве что досужие толки, повсюду только их и слышишь. У непросвещенной черни в здешней округе это излюбленное занятие.
В: Не слышно ли чего от окрестных джентльменов или их близких?
О: Увы, в нашем приходе такового названия можно удостоить лишь мистера Генри Деверу. Но он в ту пору был в отъезде.
В: Нынче он здесь?
О: Две недели тому назад вернулся в Бат.
В: Вы говорили с ним об этом происшествии?
О: Я, как мог, старался удовольствовать его любопытство, сэр.
В: Он, как и следовало ожидать, оказался в неведении?
О: Совершенно верно.
В: Этот джентльмен также особа духовного звания?
О: С великим прискорбием должен признаться, сэр, что я живу как в лесу.
Разве человек деликатного воспитания согласится обретаться в этой глуши, не принудь его к тому обстоятельства, как случилось со мной? К моему глубокому огорчению, один из моих собратьев больше подвизается в лисьей травле, нежели на духовном поприще. Он бы с большей охотой ударял в колокола, если бы они созывали прихожан не на божественную литургию, а на лихую кулачную забаву. Другой же, имеющий жительство в Даккумбе, почти все время проводит в заботах о своем саде и своих землях, отложив всякое попечение о делах церкви.
В: Священников у вас ставит мистер Деверу?
О: Нет, сэр. Это право принадлежит канонику Буллоку из Эксетера. Он наш пребендарий [27]и приходской священник.
В: И член капитула?
О: Точно так. Заглядывает сюда раз в год за десятиной. Он ведь уже в преклонных летах – без малого семьдесят.
В: Вашу округу в парламенте обыкновенно представляют лица одной фамилии? Нынче это мистер Фейн и полковник Митчелл?
О: Верно, сэр. Однако они не удостаивали нас своим посещением с прошлых выборов.
В: Попросту сказать, уже два года? Они были избраны беспрепятственно?
О: Именно, сэр.
В: О происшедшем они не справлялись?
О: Ни у меня, ни у кого из известных мне лиц.
В: Хорошо, будет об этом. Не случилось ли вам свести знакомство с тремя слугами?
О: Ни с единым из них.
В: Приходилось ли вам слышать, чтобы во всю бытность вашу викарием этого прихода или прежде проезжающие в этих местах бывали ограблены или убиты разбойниками?
О: Ни в здешнем приходе, ни в его окрестностях подобного не случалось.
Поговаривали, будто лет пять назад под Майнхедом объявилась шайка головорезов, однако с тех пор их всех переловили и перевешали. До наших мест они не добрались.
В: А на больших дорогах не шалят ли?
О: Тут грабителям богатой поживы не будет. Вот в Бидефорде, в порту, мошенников и карманников точно превеликое множество. Впрочем, и заезжие ирландцы не лучше. Ну да с этой публикой у нас разговор короткий: у кого разрешения на проезд не обнаружится, того тотчас в плети и вон из прихода.
В: Что же, по вашему разумению, произошло первого мая?
О: Я думаю, божественное провидение отметило за мерзостный обман.
В: Вы полагаете, все спутники пали жертвой убийц?
О: Люди утверждают, будто дело обстояло вот как. Двое слуг, сговорившись между собой, лишили жизни своих господ, но не поладили из-за добычи и девушки. Тот из них, что вышел победителем, будто бы овладел девицей, а затем скрылся окольными путями.
В: Что же им, скажите, за корысть забираться в такую даль, когда исполнить задуманное можно было близ самого Лондона? И если у этого победителя достало сноровки так спрятать тела первых двух жертв, что следа не осталось, то отчего же он и с третьим телом не распорядился сходственным образом?
О: На это я вам ответить не умею, сэр. Может статься, он спешил, подгоняемый укорами совести.
В: Вы чересчур доброго мнения об этом всех разбойных дел мастере, мистер Бекфорд. Я повидал немало людишек из этой братии и доподлинно знаю, что они больше трясутся за свою шкуру, нежели чем пекутся о своей бессмертной душе. Злодей, который все обмыслил заранее... такой сгоряча ничего делать не станет.
О: Вам, человеку паче меня искушенному, виднее. Но других догадок я не имею.
В: Не беда. Вы, сэр, и без того помогли мне сверх чаяния. Как я вас уже предуведомил, я не вправе открыть имя того, по чьей воле я предпринимаю это расследование. Однако, заручившись вашим молчанием, могу сообщить, что более всего меня заботит судьба человека, назвавшегося мистером Бартоломью.
О: Весьма польщен вашим доверием, сэр. Осмелюсь полюбопытствовать, если мой вопрос не покажется вам нескромным: что, молодой джентльмен был отпрыском знатного дворянского рода?
В: Сверх того, что было сказано, я ничего добавить не могу. Мне дан строжайший наказ. Все убеждены, что означенное лицо путешествует по Франции и Италии, ибо о таковом своем намерении он объявил перед отъездом из Лондона.
О: Не могу не подивиться, сэр, что вам столь мало известно о его сотоварище.
В: Это потому, сэр, что за одним исключением, videlicet [28]убиенного, никого из прочих с ним ехавших он в спутники себе не предназначал. Где он с ними повстречался, нам неведомо. А поскольку он окружил себя тайной и скрыл собственное имя, не лишено вероятия, что он и спутников своих понудил назваться вымышленными именами. По этой-то причине мне и приходится утомлять вас своими расспросами. Сами видите, сколь мудреная задача мне задана.
О: Вижу, мистер Аскью.
В: Завтра я еду попытать, не будет ли какой поживы в других местах. Вы меня весьма разодолжите, если, случись вам прослышать о новых подробностях этого дела, вы дадите мне знать в Линкольнз-инн [29].
Можете не сомневаться, я непременно позабочусь, чтобы ваше усердие не прошло незамеченным.
О: Чего не сделаешь для утешения обманутого родителя, тем паче знатного рода!
В: Я раскрою подоплеку этой истории, мистер Бекфорд. Я просеиваю хоть и не прытко, да через частое ситко. Что для джентльмена вашего сана ересь, то для человека моей должности плутни и притворство. У себя в приходе я их не потерплю. Не знать мне ни минуты покоя, пока не докопаюсь до истины.
О: Аминь, сэр. Да услышит небо наши с вами молитвы.
Jurat die tricesimo et uno Jul. anno supradicto coram me [30]
Генри Аскью.
***
Барнстапл, августа 4 дня.
Милостивый государь Ваше Сиятельство.
Сколь досадно мне доносить В.Сиятельству, что путешествие мое в западные края важного следствия не имело, но, напротив того, принесло ничтожные плоды. Non est inventus [31]. Однако, поскольку В.Сиятельство повелеть изволили, чтобы я и наигорчайшие известия от Вас не утаивал, я из Вашей воли не выйду.
Свидетельства, каковые я прилагаю для ознакомления В.Сиятельства, вне всякого сомнения, удостоверяют личность того, кто скрылся под именем мистера Бартоломью; притом несомненность сия основывается не только на доверенном мне В.Сиятельством портрете (хотя и таковое основание В.Сиятельство может посчитать достаточным), но и на присутствии слуги, слуха и речи лишенного, в описании наружности и манер которого сходятся все очевидцы. Я не стал докучать В.Сиятельству присылкою иных добытых мною показаний, ибо они во многом повторяют здесь изложенное. Дознаватель доктор Петтигрю донес обо всем, что знал и удержал в памяти; я также расспросил его поверенного, выезжавшего на место сразу по получении известия, понеже сам доктор (уже согбенный старец) о ту пору занемог.
Настоятельно прошу В.Сиятельство (а равно и досточтимую супругу Вашу, коей нижайше свидетельствую свое почтение) не принимать известие о печальном конце Терлоу за доказательство того, что оно может означать prime facie [32], сиречь за указание на куда более страшную трагедию. Те, кто истолковывает гибель Терлоу в этом смысле, суть малодушные невежды, более склонные видеть повсюду происки нечистого (omne ignotum pro magnifico est [33]), нежели чем напрягать свою рассудительность. Их домыслы заслуживали бы вероятия, если бы сыскалось хоть одно тело, таковые же не обнаружены – ни та высокородная особа, в судьбе коей В.Сиятельство принимает участие, ни трое его неведомых спутников.
Если же держаться ближе к делу, то отрядил я на новые поиски две дюжины приметливых молодцев, знающих каждую тропинку in lосо [34], посулив им щедрую награду, с тем чтобы они осмотрели окрестность, где обнаружился сундук. Они не оставили без внимания ни единой пяди земли, ни единого куста, причем поиски их простирались и далее – idem [35]с тем же тщанием в тех местах, где был найден Терлоу, и окрест. Спешу уверить В.Сиятельство, что и следов никаких не сыскано: auspicium melioris aevin [36]. Спешу также уверить В.Сиятельство, что тайность сего предприятия, на которой Вы, В.Сиятельство, особо настаивали, нарочито мною соблюдается. В случае надобности я объявляю себя Меркурием на посылках у Юпитера – доверенным лицом того, чья власть достигает далеких пределов, однако ж не даю и намека на точный титул моего высокого доверителя. Одному лишь доктору Петтигрю открыл я часть правды – а именно ту, что пропажа сия не из ряда обыкновенных; доктор достойный человек строгих правил, и на него можно полагаться.
В.Сиятельство как-то раз сделали мне честь, с похвалою отозвавшись о моем чутье и заметив, что доверяете моему носу столь же всецело, что и носу любимой гончей. Если В.Сиятельство еще не разуверились в сем прорицательном органе, осмелюсь доложить: нюх мой подсказывает, что человек, коего я разыскиваю, жив и здоров и непременно будет найден.
Притом не могу не признаться, что разгадать цель его появления в сих местах весьма затруднительно, и, не напав на след, я не имею возможности делать какие-либо заключения. Ясно, что внешний повод для путешествия был избран ad captandum vulgum [37] – дабы отвести глаза посторонним. И все же не постигаю, какая бы причина могла заставить Его Милость, изменив обычным своим привычкам и вкусам, отправиться в безрадостные и варварские западные края. Сии места, где Его Милость видели в последний раз, имеют некоторое сходство с менее приглядными и более лесистыми из долин, которые столь хорошо знакомы В.Сиятельству – с той лишь разницей, что располагаются здешние долины не на такой изрядной высоте и заняты больше лесами, нежели чем пустошами (прибавьте сюда еще и овечьи пастбища). Совсем безлесное место есть лишь одно – великая оскуделая возвышенность мерзостного вида, именуемая Эксмур; находится она в нескольких милях к северу отсюда. На ней берет начало река Экс. Ныне же приятности этим краям еще поубавили затянувшиеся на целый месяц дожди, подобных которым местные жители не упомнят и которые вредят и стогам, и молодым злакам, равно как и постройкам (здесь в ходу невеселая шутка, что, сколько бы мельниц ни претерпело поруху, большой беды не будет, ибо зерно все равно до жерновов не дойдет, будучи прежде загублено хлебною изгариною вкупе с мучнистою росою).
Здешняя чернь еще больше дичится приезжих, нежели наша; речь ее очень темна и погрешает против грамматики; о местоимениях и склонении оных тут не имеют никакого понятия: вместо «она» говорят «он» (aitchum non amant) [38], вместо «я» – «мы», звук «ф» произносят как «в» – словом, речь неотесанных беотийцев [39], отчего мой писец взял на себя труд ее приглаживать, дабы В.Сиятельство не возмущался не правильностью слога и не затруднялся чтением. В этой убогой стороне, где Его Милость останавливался в последний раз, самый образованный человек – мистер Бекфорд. Я не сомневаюсь, что, не будь его епископы вигами, он бы оказал себя столь рьяным тори, что и Сачеверелл [40]не шел бы с ним в сравнение. Завтра он может с легкостью перекинуться в магометанскую веру, если сие доставит ему житейские выгоды.
Полагаю, В.Сиятельство согласится со мною в том, что на новые находки в сих краях надежды мало. Дальнейшие мои розыски в Бидефорде и городишке, из коего я имею честь писать В.Сиятельству, были не более успешны, нежели чем расследование доктора Петтигрю. Одно лишь знаю за верное: Его Милость действительно побывал в этой глуши, но для какой оказии, мне сие неведомо.
Прежде чем пуститься по следу притворного дяди и его племянника, я не наводил никаких справок о знакомствах Его Милости. Однако, как, должно быть, помнит В.Сиятельство, я удостоверился, что Его Милость не замечен в каких-либо тайных или беззаконных связях такого рода, в коем можно было бы усмотреть причину присутствия девицы. Буде же подобная связь имелась и горничная на поверку оказалась бы знатной дамой, сомнительно, чтобы совместное бегство таковых двух особ уже не наделало бы шуму в обществе; но когда бы non obstante [41]дело обстояло именно так, не странно ли, что они бежали в столь негодные (для сих целей) края, а не подались прямиком в Дувр или же иное место ближе к французскому берегу?
Я поистине затрудняюсь объяснить В.Сиятельству, для какой нужды Его Милость взял с собой в дорогу еще и сих троих. Как не понять, что в видах сохранения тайности надежнее было бы пуститься в путь с одним слугою. Не могу предположить ничего другого, как то, что, путешествуя в обществе четырех спутников и определившись под начало к мнимому дяде, Его Милость уповал ввести в заблуждение преследователей – если он почему-либо имел причины таковых опасаться. Не лишено вероятия, что Его Милость попросту метал петли на манер зайца, да простит мне В.Сиятельство это выражение. Из Бидефорда и Барнстапла отходит множество судов в Ирландию и Уэльс, а некоторые также во Францию, Португалию и Кадис: после недавнего заключения мира торговля с сими последними приметно расширилась. Справившись в обоих портах, я установил, что в продолжении первых двух недель мая ни один корабль во Францию не отплывал (правда, несколько судов, как водится об эту пору, отплыли на Ньюфаундленд и в Новую Англию). Со всем тем я не слишком верю, что Его Милость избрал для бегства столь мудреный путь.
В.Сиятельству лучше меня известно взаимное расположение, связывавшее Его Милость и Терлоу. Я много над этим раздумывал – а именно над тем, что добрый хозяин едва ли мог довести слугу до такового чудовищного поступка или по крайности – если такое подлинно случилось – не взяться за выяснение обстоятельств сей горестной утраты. На это у меня имеется лишь одно объяснение – что некая причина побудила Его Милость отослать Терлоу прочь и продолжать путь в одиночестве, Терлоу же (вполне вероятно) по слабости ума придал повелению Его Милости ложный смысл и, покинутый хозяином, с отчаяния наложил на себя руки. Впрочем, не стану больше утомлять В.Сиятельство этой догадкою.
В.Сиятельство, несомненно, обратили внимание на свидетельства служанки.
Из них явствует, что Его Милость захватил с собою в путешествие бумаги и инструменты, до его любимых ученых занятий относящиеся, – ношу не вполне сообразную со свиданием любовного свойства или с увозом своей любезной.
Посему почел я за нужное разведать, не слышно ли в сих окрестностях о каких-либо curiosi [42], занятых разысканиями в астрономии и математике. Через посредство доктора Петтигрю я свиделся с одним таким, имеющим жительство в Барнстапле. Этот джентльмен, мистер Сэмюел Дэй, живя на доходы от своего состояния, упражняется в естественных науках, о чем ведет переписку с Королевским обществом [43], сэром Г.Слоуном [44]и прочими.
Однако, расспросивши его, я не нашел в его ответах ничего для себя важного; он также усомнился, чтобы местность сия благоприятствовала каким-либо особым наблюдениям, каковые нельзя было бы произвести в иных местах. Он не припомнил больше ни одного человека сходных занятий отсюда до самого Бристоля, каковой человек мог бы возбудить любопытство у лондонского светила. Боюсь, что и в сем случае Ваш покорный слуга оказался in tenebris [45]. Если подобное намерение было primum mobile [46]путешествия, предпринятого Его Милостью, я решительно не постигаю, для чего столь невинная затея потребовала таких предосторожностей.
Кроме того, по совету доктора Петтигрю, я не далее как вчера посетил некого мистера Роберта Лака, здешнего школьного учителя, который слывет человеком умудренным в науках и вдобавок изрядным говоруном. Именно мистер Лак обучал грамоте покойного мистера Гея [47]и до сих пор безмерно горд своим учеником и безмерно же слеп в рассуждении подстрекательских выпадов в его писаниях. Он всучил мне оттиск Геевых эклог, напечатанных лет двадцать назад под названием «Пастушеская неделя» [48]; мистер Л. уверяет, будто картины, нарисованные в этих эклогах, – верный снимок природы северного Девоншира. Мало того, охочий до виршей наставник навязал мне еще и томик собственных стишат, недавно изданный Кейвом [49], каковой, по словам мистера Лака, поместил отзыв о них в своем журнале; я прилагаю обе книги к этому посланию на тот случай, если В.Сиятельству угодно будет ознакомиться с сими безделками.
Что до моих розысков, то мистер Лак не сказал ничего путного – как, собственно, и о прочих предметах.
Завтра я полагаю выехать в Тонтон, а там нанять экипаж до Лондона, где намереваюсь проверить одно возникшее у меня подозрение. Смею надеяться, В.Сиятельство не прогневается за то, что я немедля не пускаюсь в пространные изъяснения оного, ибо спешу как можно отправкою этого письма, сожалея, что не могу доверить его доставление в собственные руки В.Сиятельства подлинному крылатому Меркурию: мне ведомо, с каким нетерпением В.Сиятельство ожидает от меня известий; к тому же мне бы не хотелось обнадеживать В.Сиятельство, не имея к тому прочных оснований.
Буде основания сии упрочатся, я безотлагательно уведомлю о том В.Сиятельство. Уповаю на то, что В.Сиятельство знает меня достаточно и верит, что quo fata trahunt, sequamur [50]. Со всем усердием, какое Вы, В.Сиятельство, былыми милостями своими вменили мне в священнейший долг, остаюсь милостивого государя моего всенижайший и всепокорнейший слуга.
Генри Аскью.
Post scriptum. Мистер Лак сообщил мне только что пришедшие из Лондона известия о недавно вынесенном в Эдинбурге позорном обвинительном вердикте по делу капитана Портьюса [51], а также о случившейся неделю назад смуте в Шордиче [52], каковые известия без сомнения встревожили В.Сиятельство. Здесь полагают, что причиною сим непорядкам Закон о торговле джином, вызвавший всеобщее неудовольствие.
Г.А.
***
Человек с густыми бровями и бородавкой на носу стоит в дверях одной из палат Линкольнз-инн. На нем лиловато-дымчатый костюм, брюшко обтянуто коротким камзолом с неброским цветочным узором; в руках у мужчины трость.
Держится он с внушительностью, но, кажется, не подлинной, а принятой на себя с какой-то целью.
Стены палаты обшиты деревом. Одна почти целиком занята полками, на которых в особых футлярах выстроились тома судебных дел, содержащих юридические прецеденты; здесь также немало свитков и пергаментов. Перед полками высокая конторка и табурет, на конторке аккуратно разложены письменные принадлежности и стопа бумаги. Напротив мерцает мрамором камин.
На каминной полке – бюст Цицерона, по сторонам от него – серебряные подсвечники. Сейчас свечи не горят, нет огня и в камине. Из окон, смотрящих на юг, в безмятежный уют комнаты врываются снопы утренних лучей, а за окнами... за окнами чуть поодаль зеленеют кроны сомкнувшихся стеной деревьев. Верхняя часть оконной рамы опущена, и снаружи долетает далекий, но напевный клич разносчицы яблок (для них сейчас самый сезон); в комнате же стоит тишина.
Щуплый человечек в сером костюме и парике, сидящий за круглым столом в дальнем углу, погружен в чтение. Он не отрывается даже при появлении посетителя. Мужчина в дверях оборачивается, но провожатый, оставив его на пороге, как сквозь землю провалился. Визитер театрально покашливает – не для того, чтобы прочистить горло, а чтобы обратить на себя внимание зачитавшегося человека за столом. Только теперь тот поднимает голову. Он, очевидно, несколькими годами старше посетителя, но заметно уступает ему по комплекции: такой же тщедушный, как Вольтер или Поуп [53]. Мужчина в дверях снимает шляпу, изображает что-то вроде церемонного взмаха и слегка кланяется.
– Я имею честь говорить с мистером Аскью? Мистер Фрэнсис Лейси к вашим услугам, сэр.
Как ни странно, сухонький стряпчий даже не думает отвечать на приветствие, он лишь откладывает бумаги, несколько откидывается назад на высокую спинку кресла, в котором он кажется совсем карликом, и скрещивает руки на груди, а затем чуть склоняет голову набок, точно дрозд, высматривающий мошку. Серые, посверкивающие глаза глядят на гостя холодно и пристально. Мистер Фрэнсис Лейси немного озадачен таким приемом. Решив, что забывчивый законник просто не узнал его по имени, он поясняет:
– Драматический актер, сэр. Прибыл для встречи с вашим клиентом, как договорено.
Наконец стряпчий произносит первое слово:
– Садитесь.
– Благодарствую, сэр.
Растерявшийся было актер вновь напускает на себя значительность и направляется к стулу возле стола как раз напротив стряпчего. Но не успевает он занять свое место, как дверь за его спиной открывается и тут же захлопывается. Актер поворачивает голову. У дверей безмолвно замер долговязый чиновник в черном костюме – этакая цапля в вороньем оперенье. В руках у него том в кожаном переплете. Он так же, как и его патрон, впивается взглядом в посетителя – правда, в его глазах читается явное ехидство. Лейси оборачивается на коротышку-стряпчего и снова слышит:
– Садитесь.
Расправив фалды, актер садится на стул. Воцаряется молчание. Стряпчий по-прежнему сверлит посетителя глазами.
Обескураженный актер запускает руку в карман камзола и достает серебряную табакерку. Открывает и протягивает стряпчему:
– Не употребляете, сэр? Из Девайзеса, самый отменный.
Аскью качает головой.
– Тогда, с вашего позволения...
Лейси отсыпает две щепотки табака в ямку под большим пальцем левой руки и вдыхает, потом защелкивает табакерку и убирает в карман, тут же достает кружевной платочек и утирает нос.
– Ваш клиент сочиняет для сцены и желал бы услышать мой совет?
– Да.
– Хвастать не буду, но лучшего советчика ему не сыскать. Немного найдется актеров, столь же сведущих в нашем искусстве, и даже мои недоброжелатели делают мне честь такими признаниями.
Лейси умолкает, надеясь услышать вежливое согласие, однако стряпчий с похвалами не спешит.
– Позвольте полюбопытствовать, кого же избрал ваш клиент своей музой: насмешливую Талию или, может, горестную Мельпомену?
– Его муза Терпсихора.
– Как вас понимать, сэр?
– Эта ведь она муза танцев, верно?
– Боюсь, сэр, вы обратились не к тому, кто вам нужен. Я не танцмейстер.
По части пантомимы вам больше поможет мой приятель мистер Рич [54].
– Нет, вы-то мне и надобны.
Лейси слегка приосанился.
– Я драматический актер, сэр. Мои таланты ведомы всем лондонским знатокам.
Руки стряпчего все так же скрещены на груди, на губах застыла холодная усмешка.
– А скоро станут ведомы всем знатокам Тайберна [55]. Мой клиент сочинил для вас, милейший, новую пьесу. Ее название – «Лесенка да петелька, или Прыг-скок, земля из-под ног». И в этой пьесе вам предстоит проплясать джигу на эшафоте в пеньковом галстуке.
Лицо Лейси вытягивается, но он быстро овладевает собой и выпрямляется на стуле, отведя в сторону трость.
– Что за дерзкая шутка, сэр?
Маленький стряпчий встает и, опершись руками на стол, чуть наклоняется к своей жертве.
– Это не шутка... мистер Браун . Видит Бог, не шутка, бесстыжий негодяй.
Актер как завороженный смотрит в горящие глаза стряпчего: не то изумляется внезапно заполыхавшему в них гневу, не то не верит своим ушам.
– Мое имя...
– Четыре месяца назад в графстве Девоншир вы называли себя Брауном.
Осмелитесь отпираться?
Актер поспешно отводит взгляд.
– Вы забываетесь, сэр. Я ухожу.
Он поднимается и поворачивается к двери. Караулящий у выхода чиновник не двигается с места, однако ухмылка с его лица исчезла. Он вытягивает перед собой руки, в руках у него та самая книга, и теперь видно, что на ее кожаном переплете вытиснен крест. Голос стряпчего звучит сурово:
– Ваши плутни открыты, сударь мой.
Лейси вновь поворачивается к стряпчему и замирает, выпрямившись в полный рост.
– Не пытайтесь пронять меня цветистым пустословием. Давно ли вашего брата за эти кривляния прилюдно драли плетьми [56]. Добром прошу, сойдите с котурнов. Вы в храме правосудия, а не на подмостках, где вы привыкли расхаживать в пышной короне из грошовой мишуры и чаровать безмозглых ротозеев своими фанфаронадами. Понятно ли я изъясняюсь?
И снова актер, не вынеся тяжелого взгляда, отводит глаза, тоскливо смотрит в окно, на зеленые кроны, словно ему не терпится выбраться туда.
После недолгого молчания он вновь поворачивается к стряпчему:
– Я желаю знать, по какому праву вы так со мной разговариваете.
Стряпчий вытягивает маленькую ручку и, сверля посетителя глазами, начинает по пальцам перечислять основания, дающие такое право:
– Первое: по наведении надлежащих справок был я уведомлен, что в означенное время вы в Лондоне отсутствовали. Далее, я посетил те места, в коих вы в ту пору пребывали, – проехался по следу двуличного плута. Далее, я располагаю письменными показаниями, подтвержденными присягой и содержащими наиподробнейшее описание вашей наружности, – вплоть до указания на тот самый нарост, который я вижу у вас на левой ноздре. Далее, стоящий позади вас чиновник имел беседу с неким человеком, каковой, в означенное время наведавшись зачем-то к вам домой, узнал, что вы отбыли по своей надобности в западные графства. Спросите, от ко<