Прагматические аспекты перевода

ПРАГМАТИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В ПЕРЕВОДЕ

Ч. Моррис, который ввел в научный узус термин "прагматика", понимал его как учение об отношении знаков к их интерпретаторам, т.е. к тем, кто пользуется знаковыми системами. Характеризуя конкретные задачи и проблемы прагматических исследований естественных языков, Н.Д. Арутюнова и Е.В. Падучева отмечают, что они, постепенно расширяясь, обнаруживают тенденцию к стиранию границ между лингвистикой и смежными дисциплинами (психологией, социологией и этнографией), с одной стороны, и соседствующими разделами лингвистики (семантикой, риторикой, стилистикой) — с другой". Прагматика отвечает синтетическому подходу к языку [Арутюнова, Падучева, 1985,4].

Совокупность таких факторов, как связь значения с внеязыковой действительностью, речевой контекст, эксплицитный и имплицитный, коммуникативная установка, связывающая высказывание с меняющимися участниками коммуникации — субъектом речи и ее получателями, фондом их знаний и мнений, ситуацией (местом и временем), в которой осуществляется речевой акт, образует мозаику широко понимаемого контекста, который как раз и открывает вход в прагматику смежных дисциплин и обеспечивает ей синтезирующую миссию [там же, 7].

В гл. Ш, посвященной проблемам эквивалентности, адекватности и переводимости, отмечалось, что требование коммуникативно-прагматической эквивалентности является главнейшим из требований, предъявляемых к переводу, ибо оно предусматривает передачу коммуникативного эффекта исходного текста и поэтому предполагает выделение того его аспекта, который является ведущим в условиях данного коммуникативного акта. Отсюда бьш сделан вывод об иерархии уровней эквивалентности, согласно которому прагматический уровень, включающий такие важные для перевода элементы, как коммуникативная интенция, коммуникативный эффект и установка на адресата, управляет другими уровнями, является неотъемлемой частью эквивалентности вообще и наслаивается на другие ее уровни.

Прагматических отношений, возникающих в процессе перевода, мы уже касались выше — в разделах "Теория перевода" и социолингвистика" (гл. I), "Языковые и внеязыковые аспекты перевода (гл. П) и в связи с вопросом о прагматической эквивалентности (гл. Ш). Весь этот материал представляет собой как бы введение в прагматику перевода. В настоящей главе в центре внимания находятся побудительные причины прагматических трансформаций, их типология и методы.

Каковы же прагматические отношения, характеризующие перевод как процесс межъязыковой и межкультурной коммуникации? Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо рассмотреть основные звенья процесса перевода, в которых реализуются различные типы отношений между знаками и коммуникантами. Прежде всего,

характерной особенностью этих звеньев коммуникативной цепи является их двухъярусный характер: акты первичной и вторичной коммуникации образуют два яруса: вторичная коммуникация наслаивается на первичную (схема 7).

Схема 7

В звеньях этой коммуникативной схемы возникают различные типы прагматических отношений, т.е. отношений между знаковыми совокупностями (текстами) или их элементами, с одной стороны, и коммуникантами — с другой. Особенностью коммуникации является то, что отношения, возникающие в определенных звеньях первичной коммуникации, воспроизводятся (в соответственно модифицированном виде) во вторичной коммуникации. Так, например, звено О—Т (отправитель исходного текста — исходный текст) характеризуется отношением, которое можно назвать коммуникативной интенцией отправителя или прагматической мотивацией текста. Это отношение воссоздается в цепи вторичной коммуникации, где в звене О¹—Т¹ его воспроизводит переводчик, создающий новый текст — аналог исходного. Однако поскольку коммуникативная ситуация, в которой создается этот текст, не является идентичной исходной коммуникативной ситуации, не может быть и полного тождества между исходным прагматическим отношением О—Т и вторичным прагматическим отношением О¹—Т¹. Различие между этими отношениями определяется хотя бы тем, что отправители разных текстов (исходного и конечного) не могут, создавая их, не видеть за ними разных получателей.

Выше, в связи с проблемой переводческой эквивалентности, нами был поставлен вопрос о важной роли, которая принадлежит в этой связи функциональной типологии текстов (ср., например, основанную на известной схеме К. Бюлера типологию К. Раис, функциональную типологию Р. Якобсона). Думается, что для анализа коммуникативной интенции, лежащей в основе переводимого текста, может быть использована и восходящая к Дж. Остину [Austin, 1962] и Дж. Сёрлю [Searle, 1969] теория речевых актов, изучающая различные типы речевых высказываний в связи с той конкретной ролью, которую они играют в процессе коммуникации.

Следующим звеном коммуникативной цепочки, играющим важную роль в переводе, является звено Т—П (текст — получатель). О—Т и Т—П представляют собой тесно взаимосвязанные звенья. По сути дела, прагматические отношения, характеризующие их, — это разные стороны одного и того же явления — коммуникативная интенция и коммуникативный эффект, согласование которых составляет основу переводческой эквивалентности. Здесь мы также обнаруживаем функциональное сходство между соответствующими звеньями первичной и вторичной коммуникации (ТП в первичной коммуникативной цепи

и Т¹!!² — во вторичной). Коммуникативный эффект представляет собой результирующую многочисленных сил воздействия текста, соответствующих его функционально-целевым характеристикам. Однако подобно тому как исходная коммуникативная интенция модифицируется в процессе вторичной коммуникации, коммуникативный эффект варьируется в конечном звене процесса двуязычной коммуникации в соответствии с характеристиками конечного получателя.

Наконец, остаются еще два звена коммуникативной цепи, характеризующиеся особым типом прагматических отношений, — это Т— П (исходный текст — переводчик-получатель) и О¹—Т¹ (переводчик-отправитель — конечный текст). Выше отмечалось, что полное слияние личности переводчика с личностью автора возможно лишь в идеале. Более того, лишь в идеальной схеме возможен переводчик, не только полностью "вошедший в образ" автора, но и воспринимающий исходный текст с позиций носителя исходного языка и исходной культуры. Таким образом, и здесь приравнивание друг к другу соответствующих звеньев первичной и вторичной коммуникативных цепей носит в известной мере условный характер.

КОММУНИКАТИВНАЯ ИНТЕНЦИЯ ОТПРАВИТЕЛЯ

В разделе, посвященном типологии переводческой эквивалентности, выделялись три взаимосвязанных элемента следующей триады: 1) коммуникативная интенция (цель коммуникации), 2) функциональные параметры текста и 3) коммуникативный эффект. Эти элементы соответствуют трем компонентам речевого акта — отправителю, тексту и получателю. Применительно к переводу соотношение между элементами триады может быть сформулировано следующим образом: переводчик выявляет на основе функциональных доминант исходного текста лежащую в его основе коммуникативную интенцию и, создавая конечный текст, стремится получить соответствующий этой интенции коммуникативный эффект. Отсюда вытекает важность учета функциональных параметров текста для обеспечения основного условия эквивалентности — соответствия между коммуникативной интенцией отправителя и коммуникативным эффектом конечного текста.

Выше отмечалась необходимость разграничения различных типов функциональной эквивалентности: референтной, экспрессивной, конативной, фатической, металингвистической и поэтической (термины P.O. Якобсона). О референциальной эквивалентности и о применяемых для ее достижения трансформациях речь уже фактически шла в предыдущей главе, посвященной семантическим аспектам перевода.

Экспрессивная эквивалентность обеспечивается адекватной передачей экспрессивно-эмотивной коннотации текста. Переводчик при этом соизмеряет экспрессивность конечного и исходного текстов, учитывая, что внешне однотипные средства языка подлинника и языка перевода иногда резко отличаются друг от друга по степени экспрессивности. Отсюда следует, что механическое копирование стилистических средств подлинника не ведет к достижению требуемого коммуникативного эффекта.

Интересный пример подобного буквализма на синтаксическом уровне приводит И. Кашкин в статье "Ложный принцип и неприемлемые результаты", направленной против формалистических установок переводческой школы Е. Ланна: Out came the chaise — in went the horses — on sprang the boys — in got the travellers (Ch. Dickens. Pickwick Papers) — "Карету выкатили, лошадей впрягли, форейторы вскочили на них, путешественники влезли в карету" (перевод Е. Ланна).

«Английский текст передан технологически точно, — комментирует этот перевод И. Кашкин, — но беда в том, что лошади кажутся деревянными, форейторы манекенами, карета игрушечной... переводчик, путаясь в глагольных формах и повторах, не видит того, что стоит за английской фразой и что ощутил Иринарх Введенский. В одном издании его перевода находим: „...Дружно выкатили карету, мигом впрягли лошадей, бойко вскочили возницы на козлы, и путники поспешно уселись на свои места"... Он взамен искусственных инверсий играет на... четырех введенных им наречиях: дружно, мигом, бойко, поспешно — и, передав самую функцию диккенсовской инверсии, вызывает у читателя нужное ощущение напряженной спешки...» [Кашкин, 1977,386].

Как видно из данного примера, экспрессивная эквивалентность потребовала известных сдвигов в референциальном содержании (ср. введенную в текст цепочку обстоятельственных слов). Однако эти сдвиги не нарушают общности смыслового содержания подлинника и перевода. В комментарии И.А. Кашкина обращает на себя внимание тонкое наблюдение, согласно которому И. Введенский передает саму функцию диккенсовской инверсии. Именно в этом и заключается основной принцип функциональной эквивалентности.

В переводе необходимо различать экспрессию, источником которой является сам автор текста, и ту, которая исходит от изображаемых в тексте персонажей. Вот один из примеров стилистических приемов, используемых для передачи авторской экспрессии: How was she to bare that timid little heart for the inspection of those young ladies with their bold black eyes? (Thackeray) — "Как могла Эмилия раскрыть свое робкое сердечко для обозрения перед нашими востроглазыми девицами?"

Здесь ироническая коннотация в английском тексте находит свое выражение в отборе лексических средств — в насмешке, облеченной в форму положительной характеристики (that timid little heart). В русском варианте аналогичным целям служит уменьшительный аффикс (робкое сердечко).

Ср. сходный пример из того же произведения ("Ярмарка тщеславия" Тэккерея): Poor little tender heart! and so it goes on hoping and beating, and longing and trusting — "Бедное нежное сердечко! Оно продолжает надеяться и трепетать, тосковать и верить".

Рассмотрим несколько примеров экспрессии, характеризующей речь персонажей. Как правило, это формы экспрессии, специфичные для разговорной речи. Ср., например, использование такого характерного для русской разговорной речи экспрессивного средства, как i автологический эпитет у Достоевского: ...об заклад бьюсь, что он ездил вчера к нему на чердак и прощения у него на коленях просил, чтобы эта злая злючка удостоила сюда переехать — Fd bet he'd been to see

him in bis attic and begged bis pardon on bis bended knees so that this spiteful little horror should deign to move to bis house.' В английском тексте эта отрицательная экспрессия передается с помощью сочетания пейоративных эпитетов spiteful little horror.

Серия пейоративных эпитетов в сценах ссор, перебранок и т.п. часто сопровождается при переводе на английский язык многократным повтором личного местоимения you: И не стыдно, не стыдно тебе, варвар и тиран моего семейства, варвар и изувер! Ограбил меня всего, соки высосал и тем еще недоволен! Доколе переносить я тебя буду, бесстыжий и бесчестный ты человек! (Достоевский) — Aren't you ashamed, aren't you ashamed of yourself, you cruel, inhuman wretch, you tyrant of my family, you, inhuman monster, you! YouVe robbed me of everything, sucked me dry, and you're still dissatisfied. How much longer am I to put up with you, you, you shameless and dishonest man!

Замена одного экспрессивного приема другим часто обусловливается уникальностью исходного языкового средства. Так, в приведенном ниже отрывке из "Майора Барбары" Б. Шоу используется конверсия — вербализуется насмешливо цитируемая фраза собеседника:

Jenny. Oh God forgive you! How could you strike an old woman like that?

Bill. You Gawd forgive me again and Г11 Gawd forgive you one on jaw that'll stop you praying for a week —

"Дженни. Прости вас боже! Как вы могли ударить старую женщину?

Билл. Сунься-ка еще раз с этим твоим "прости вас боже", так я тебя так прощу по роже, что ты на неделю забудешь молиться".

Здесь в основу перевода положен компенсационный прием: вместо конверсии используется рифма: "прости вас боже" — "прощу по роже".

При передаче конативной (волеизъявительной) функции переводчик приравнивает друг к другу английские модальные вопросительные предложения и русские повелительные предложения: "May I speak to Mr. Brown, please" — Позовите, пожалуйста, господина Брауна (из телефонного разговора): "Won't you sit down" — Садитесь, пожалуйста; "Joan, would you please get the Stapler for me?" — Дай мне, пожалуйста, машинку для скрепок, Джоун.

Иногда формулы волеизъявления переводятся на основе устойчивых лексико-синтаксических соответствий: "I wish I could see him just once" —Хоть бы разок на него посмотреть.

Установка на поддержание контакта, специфичная для "фатической" эквивалентности, также реализуется по-разному в разных языках. Порой наблюдается омонимия фраз, выступающих в фатической и референтной функциях. Ср. следующий пример из Б. Шоу, где обыгрывается буквальный смысл англ, of course,, одного из речевых сигналов, используемых для поддержания контакта между собеседниками:

Lady Britomart. Now are you attending to me, Stephen?

Stephen. Of course, mother.

Lady Britomart. No, it's not of course. I want something more than your everyday matter-of-course attention —

"Леди Бритомарт.' Теперь ты меня слушаешь, Стивен?

Стивен. Само собой, мама

Леди Бритомарт. Нет, не само собой, Стивен. Мне не нужно такое внимание, которое само собой разумеется".

Иногда "фатический" речевой сигнал приобретает особую форму, детерминируемую социальной ситуацией. Ср., например, "Yes, Sir" у Б. Шоу, используемое как маркер асимметрии ролевых отношений (при обращении младшего к старшему, например в армии):

Tall boys . Private Meek.

Meek. Yessir —

"Толбойс. РядовойМиик!

Миик. Слушаю, сэр".

Противоречие между языковой формой и вьшолняемой ею функцией разрешается в процессе перевода в пользу функции. Ср., например, перевод вопросительной по форме фразы (How do you do?), используемой в качестве ритуальной формулы установления контакта (из Б. Шоу);

Mrs. Eynsford Hill. My daughter Clara.

Liza. How do you do?

Clara. How do you do? —

"Миссис Эйнсфорд Хилл. Моя дочь Клара.

Элиза. Очень приятно.

Клара. Очень приятно".

Особо остро вопрос о соотношении формы и функции стоит в тех случаях, когда в фокусе высказывания оказывается форма, не воспроизводимая в переводе. Это, в частности, относится к передаче металингвистической функции, характеризуемой установкой на сам язык, на его формы: Do you remember when you wrote to him to come on Twelfth Night, Emmy, and spelled twelfth without the f (Thackeray) — «—...Помнишь, Эмми, как ты его пригласила к нам на крещенье и написала „и" вместо „е"?» Орфографическая ошибка, о которой идет речь в письме персонажа "Ярмарки тщеславия" Бекки (twelth вместо twelfth), передается в переводе с помощью компенсационного приема ("крищенье" вместо "крещенье").

Наконец, "поэтическая" эквивалентность (установка на выбор формы) допускает еще большую свободу при установлении соответствий на референтном уровне. Показательный пример стратегии перевода, связанный с передачей этой функции, приводит И. Левый:

EinWiesel

Sass. auf einen Kiesel

inmitten Bachgenesel...

Эти строки из стихотворения К Моргенштерна "Эстетическая ласка" М. Найт перевел на английский язык следующим образом:

A weasel

Perched up on an easel Within a patch of teasel...

В комментарии к этому переводу переводчик добавил, что эти строки можно было также перевести:

A ferret

nibbling a carrot in a garret

или:

A mink sipping a drink in a kitchen sink...

Оценивая эти переводы, И. Левый приходит к выводу о том, что в данном случае существеннее игра на рифме, чем зоологическая и топографическая точность значения отдельных слов (так, сидящая в журчащем ручье ласка переносится на мольберт, на чердак, в кухонную раковину, превращается в хорька и в норку) [Левый, 1974,144]. По-видимому, в этом стихотворении "поэтическая" функция текста полностью оттесняет на задний план референтную функцию. Из сказанного, казалось бы, можно сделать заключение о том, что в некоторых случаях "формальная" эквивалентность может перевешивать эквивалентность на более высоких уровнях, в том числе прагматическом. Однако на самом деле это не так. По сути дела, выдвижение на первый план формального подобия определяется функциональными доминантами этого текста, задуманного как словесная игра, и, таким образом, соответствует коммуникативной интенции автора, т.е. прагматической мотивации текста. Иными словами, перевод М. Найта эквивалентен оригиналу в прагматическом отношении, но неэквивалентен ему на более низком (семантическом) уровне.

Сходные приемы используются и в других связанных с передачей словесной игры случаях. Например, при переводе каламбуров, на котором мы уже останавливались в связи с проблемой переводимости (гл. Ш).

Наряду с анализом на уровне функциональных доминант текста целесообразен также учет типологии высказываний, восходящий к Дж. Остину [Austin, 1962] и Дж. Сёрлю [Searle, 1969]. Для перевода представляется существенным учет расхождений в языковом выражении одних и тех же типов высказываний в разных языках. Список речевых актов, исследуемых этими учеными и их последователями, включает сообщения, просьбы и приказы, вопросы, запреты, позволения, требования, возражения, поручения, гарантии, обещания, предостережения, угрозы, советы, наставления, акты "этикетного поведения" (behabitives) [Вежбицка, 1985,251—275].

Следует иметь в виду, что для некоторых из этих высказываний существуют жесткие, ритуальные формулы в разных языках. Так, например, существуют стандартные формулы запретов, обычно фиксируемые в объявлениях: "Курить воспрещается" — "No smoking"; "По газонам не ходить" — "Keep off the grass"; "Вход запрещен" — "No entry"; "Вход с домашними животными запрещен" -=- "No pets allowed."

Одной из самых распространенных трансформаций здесь является антонимический перевод. Характерная особенность этих трансформаций — неупотребление в английских вариантах глагола-перформатива, эксплицитно называющего данное действие (запрет) (например, *smoking is prohibited).

Грамматическая трансформация является в ряде случаев необходимым условием перевода устойчивых ритуальных формул, закреп-

ленных за определенными речевыми актами. Ср., например, трансформацию английского вопросительного предложения в русское повелительное предложение при переводе формулы приведения свидетеля к присяге:

'Do you solemnly swear to tell the truth, the whole truth and nothing but the truth, so help you God?'

I do' —

"— Торжественно поклянитесь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, да поможет вам бог!

—Клянусь".

Иногда перевод ритуальных формул влечет за собой более сложные семантические и синтаксические преобразования: But just then, and before he could say anything more, a resounding whack, whack from somewhere. And then a voice: "Order in the Court! His Honor, the Court! Everybody please rise!" (Dreiser) — «Но не успел он вымолвить и слова, как раздался оглушительный стук и чей-то голос произнес: „Суд идет! Прошу встать!"»

Перевод восклицания судебного пристава требует опущений ("Order in the Court!" = 0), смысловых сдвигов (деятель — действие: His Honor, the Court! — Суд идет!) и др.

Не менее сложные трансформации влечет за собой порой перевод устойчивых формул речевого этикета (behabitives): "See you later, Mary" — Пока, Мэри..., "Be seeing you, John" — Ну будь здоров, Джон; The two cadets exchanged the careless 'See you's' that people say when they know they will see each other again in a few hours (Life) — «Курсанты обменялись небрежным „Пока", которое произносится, когда люди знают, что им предстоит снова увидеться через несколько часов».

Русские эквиваленты этих формул речевого этикета подыскиваются как "готовые блоки", соответствующие данной коммуникативной ситуации (прощание, неформальные ролевые отношения между собеседниками).

УСТАНОВКА НА ПОЛУЧАТЕЛЯ

Рассмотрим следующее звено в коммуникативной цепи, представленное элементами ТП в первичной коммуникации иТ'П²во вторичной. Основной прагматической установкой, характеризующей это звено, является учет расхождений в восприятии одного и того же текста со стороны носителей разных культур, участников различных коммуникативных ситуаций. Здесь сказываются различия в исходных знаниях, представлениях, интерпретационных и поведенческих нормах. По сути дела, этот раздел весьма наглядно подтверждает мысль о том, что "область лингвистической прагматики не имеет четких контуров" [Арутюнова, Падучева, 1985, 41]. В самом деле, круг вопросов, входящих в сферу прагматических отношений "текст—получатель", тем более в ситуации, при которой первичные коммуникативные отношения проецируются на вторичные, настолько широк, что едва ли может быть исчерпывающе освещен в рамках настоящего раздела. Поэтому мы ограничимся лишь некоторыми из многочисленных переводчес-

ких проблем, имеющих самое непосредственное отношение к установке на иноязычного получателя.

Прежде всего начнем с отражаемой в тексте предметной ситуации. В этой связи особый интерес представляет перевод реалий — изучаемых внешней лингвистикой понятий, относящихся к государственному устройству данной страны, истории, материальной и духовной культуре данного народа. Сама специфика реалий такова, что они часто находятся вне фонда знаний носителей другой культуры и другого языка.

Как отмечают С. Влахов и С. Флорин, «понятие "перевод реалий" дважды условно: реалия, как правило, непереводима (в словарном порядке), и, опять-таки, как правило, она передается (в контексте) не путем перевода... Основных трудностей передачи реалий при переводе две: 1) отсутствие в ПЯ соответствия (эквивалента, аналога) из-за отсутствия у носителей этого языка обозначаемого... объекта (референта) и 2) необходимость наряду с предметным значением (семантикой) реалии передать и колорит (коннотацию) — ее национальную и историческую окраску» [Влахов, Флорин, 1980,79—80].

В тех случаях, когда у реалии есть словарный эквивалент в языке перевода, казалось бы, их перевод не связан с особыми трудностями и едва ли может быть отнесен к числу cruces translatorum ("крестных мук переводческих") [Левый, 1974, 149], например: — Да вот хоть черкесы, — продолжал он, — как напьются бузы на свадьбе или на похоронах, так и пошла рубка (Лермонтов) — Take even the Chercassians,' he went on, 'as they drink their fill of bouza at a wedding or a funeral, the fight begins'.

Однако даже тогда, когда такой эквивалент действительно существует и зафиксирован в словарях, переводчик далеко не всегда может быть уверен в том, что эквивалент входит в рецептивный словарь конечного получателя: Подъехав к подошве Кайшаурской горы, мы остановились возле духана...(Лермонтов) — On reaching the foot of the Kashaur mountain, we stopped outside a dukhan... Английский переводчик М. Паркер сопровождает образованный путем транслитерации словарный эквивалент примечанием: "Caucasian tavern." Показательно, что аналогичным образом поступают и составители словарей. Так, составитель "Oxford Russian-English Dictionary" М. Уилер, переводя духан как dukhan, сопровождает его пояснением: "inn in Caucasus".

Весьма часто при передаче реалий используются гиперонимические (генерализирующие) трансформации, в ходе которых снимаются дифференциальные признаки реалий, составляющие их национальную специфику. Такое решение может быть мотивировано тем, что перенасыщение текста элементами национального колорита может, как отмечалось выше, приводить к нарушению адекватности перевода. Ср. следующий пример: За неимением комнаты для проезжающих на станции нам отвели ночлег в дымной сакле (Лермонтов) — As there was no room for travellers at the post house, we were given lodging in a smoky hut. Слово hut определяется в "Oxford's Advanced Learner's Dictionary" как а small, roughly made house or shelter. В "Большом

англо-русском словаре" значение этого слова раскрывается с помощью цепочки синонимов — "хижина¹, 'лачуга', "хибарка'. В то же время в "Толковом словаре русского языка" заимствованное из грузинского сакля определяется как 'хижина, жилище кавказских горцев'. Английский эквивалент не содержит сам по себе указания на то, что речь идет о жилище кавказских горцев, но это опущение восполняется контекстом.

Существенным элементом выбора той или иной переводческой трансформации при переводе реалий является функциональная роль, которую они выполняют в данном тексте, например: — Про матушку нечего сказать, женщина старая. Четьи минеи читает, со старухами сидит, и что Сенька-брат порешит, так тому и быть (Достоевский) — Mother is all right. She's an old woman, reads the lives of the saints, sits with her old women, and what my brother says goes. Церковно-историческая реалия "Четьи минеи" означает издание православной церкви — книгу для чтения на каждый день месяца, содержащую преимущественно жития святых. В гиперонимическом переводе снимается ряд дифференциальных сем: книга для чтения, на каждый день месяца. Но эта детализация в данном случае не столь важна. Ведь назначение фразы Четьи минеи читает...заключается в том, чтобы показать набожность матери Рогожина Гиперонимическая трансформация преследует в данном случае стилистические цели: она передает экспрессивную окраску исходного выражения.

Для восполнения лакун в системе номинации языка перевода широко используется и интергипонимический способ перевода реалий, т.е. замена одного видового понятия другим в рамках единого родового понятия. Здесь, так же как и в случае генерализации (гиперонимической трансформации), действует функциональный принцип: решающим критерием при выборе способа перевода является степень релевантности дифференциальных признаков, отличающих одно видовое понятие от другого: 'I had Earl take down their names and subpoena 'em for the inquest next Monday .'And the coroner proceeded to retail their testimony about the accidental meeting of Clyde (Dreiser) — "— Я велел Эрлу записать их имена, заполнить повестки и вызвать их в понедельник для допроса. — И следователь подробно передал показания этих людей об их случайной встрече с Клайдом".

В переводе американские реалии coroner и inquest приравниваются к русским словам следователь и допрос. В американском словаре "The Random House Dictionary | of the English language" coroner определяется следующим образом: "an officer, as of a county or municipality, whose chief function is to investigate by inquest, or before a Jury, any death, not clearly resulting from natural causes." Таким образом, речь идет о специальном должностном лице, судебном дознавателе ("коронере"), производящем дознание с участием присяжных в случае насильственной смерти. "Коронер" и "следователь", точно так же как "дознание" и "допрос", — это смежные, но не идентичные понятия, "коронер" и "следователь" — два видовых понятия в рамках родового "должностное лицо, производящее предварительное следствие", а "следствие" и "дознание" — в рамках родового понятия "выяснение обстоятельств уголовного дела". Поскольку дифференциация этих понятий

в данном контексте несущественна, переводчик заменил их близкими, хотя и не тождественными, понятиями культуры воспринимающей среды. При этом он сознательно пошел на некоторые (пусть незначительные) смысловые потери, которые не позволяют рассматривать приведенный выше вариант как полностью эквивалентный оригиналу, хотя и не нарушают охарактеризованных выше условий адекватности.

В ряде случаев переводчик использует в качестве межкультурного соответствия культурные аналоги, занимающие иное место в соответствующей системе и отличающиеся рядом существенных характеристик, но совпадающие по ряду функциональных признаков, релевантных для данной ситуации. В этих случаях перевод сводится к замене той или иной культурной, исторической или иной реалии ее контекстуальным аналогом: Alas! we shall never hear the horn sing at midnight, or see the pike-gates fly open any more (Thackeray) — "Увы! Никогда уже не услышим мы звонкого рожка в полночи и не увидим взлетающего вверх шлагбаума".

Pike-gate и шлагбаум представляют собой не тождественные реалии (pike-gate — турникет на заставе, где взимается подорожный сбор). Однако наличие у них функционального инварианта (барьер на дороге) обеспечивает их взаимозаменяемость в этом контексте.

Если в приведенном выше примере национальная реалия заменяется нейтральным аналогом (pike-gate — шлагбаум), то в следующем примере национальная русская реалия заменяется английской: А что касается отцов и дедов, то они у нас и однодворцами бывали (Достоевский) — As for our fathers and grandfathers, some of them were only peasant freeholders. Рус. однодворец (низший разряд служилых людей, владевших небольшой землей) и англ, peasant freeholder обнаруживают, несмотря на социально-исторические различия, ряд общих, релевантных для данного контекста признаков (личная свобода, владение небольшим земельным участком, промежуточное положение между крестьянами и помещиками).

Проблема перевода реалий тесно соприкасается с пресуппозицией, одной из важнейших категорий прагматики. Самое непосредственное отношение к проблеме реалий имеет тот класс пресуппозиций, который Н.Д. Арутюнова и Е.В. Падучева относят к прагматическим презумпциям, касающимся знаний и убеждений говорящих. "Говорящий, который высказывает суждение S, имеет прагматическую презумпцию Р, если он, высказывая S, считает Р само собой разумеющимся — в частности, известным слушателю" [Арутюнова, Падучева, 1985, 39]. Отсюда следует, что понятие прагматической презумпции тесно связано с понятием фоновых знаний (background knowledge), т.е. исходных знаний, имплицитно присутствующих в высказывании.

Перевод вносит существенные коррективы в прагматические презумпции исходного текста. Ведь если отправитель исходного текста считает Р само собой разумеющимся и, стало быть, известным читателю исходного текста, то из этого еще не следует, что данная прагматическая презумпция остается в силе и для читателя перевода — носителя другого языка и другой культуры.

Именно поэтому при передаче реалий, неизвестных или малоиз-

вестных иностранному получателю, переводчик нередко предпочитает прибегать к поясняющим добавлениям или к поясняющему (интерпретирующему) переводу: A call to stop the Saturn contract from becoming the pattern is among the 25 resolutions adopted by Local 599 of GM's Buick City auto complex in Flint, the largest of the UAW contingents in GM — «Требование не допустить, чтобы контракт на строительство центра автомобильной промышленности „Сатурн" стал эталоном на будущее, является одной из 25 резолюций, принятых местной профсоюзной организацией № 599 в Бюик Сити, центре автомобилестроения компании „Дженерал моторе" во Флинте, где сосредоточен крупнейший контингент членов Объединенного профсоюза рабочих автомобилестроительной, аэрокосмической и сельскохозяйственной промышленности, работающих в этой компании».

Здесь отсутствие у отправителя и получателя одинаковых прагматических презумпций обусловливает ряд поясняющих добавлений: the Saturn contract — контракт на строительство центра автомобильной промышленности "Сатурн", GM — компания "Дженерал моторе", local — местная профсоюзная организация, auto complex — центр автомобильной промышленности.

Поясняющий перевод нередко принимает форму развертывания усеченного или сокращенного обозначения той или иной реалии: ...they had the best pew at the Foundling...(Thackeray) — "...у них была самая лучшая скамья в церкви воспитательного дома". Foundling в английском тексте представляет собой усеченный вариант Foundling Hospital 'воспитательный дом'. Встречающееся в том же предложении слово pew 'скамья со спинкой в церкви служит основанием для пресуппозиции о существовании в воспитательном доме церкви. Отсюда серия развертывающих трансформаций: Foundling 'воспитательный дом' — церковь воспитательного дома.

Наряду с поясняющим дополнением часто используется поясняющий (интерпретирующий) перевод: —...Я тогда, князь, в третьегодняшней отцовской бекеше через Невский перебегал, а она из магазина выходит, в карету садится (Достоевский) — "...You see, Prince, I was just running across Nevsky Avenue in my dad's long three-year-old overcoat when she came out of the shop and got into her carriage." Здесь бекеша 'старинное долгополое пальто' объясняется как long overcoat.

Порой реалия, знание которой входит в прагматическую презумпцию, лежащую в основе исходного текста, одновременно представляет собой аллюзию — стилистическую фигуру, намек посредством упоминания общеизвестного реального факта, исторического события, литературного произведения и т.п. Приведем в качестве примера известный эпизод из "Пигмалиона" Б. Шоу. Профессор Хиггинс удивляет прохожих своей феноменальной способностью определять, откуда они родом, по их выговору. В разговор вмешивается саркастически настроенный прохожий и говорит, что он легко определит, откуда сам Хиггинс: I сап teil you where you come from. You come from Anwell. Go back there - "Я вам скажу, откуда вы сами. Из Бедлама. Вот и сидели бы там". Hanwell (или, как его произносит говорящий на кокни прохожий, Anwell) — название лондонского пригорода, где распо-

ложена известная психиатрическая клиника — факт, входящий в фоновые знания английского читателя, но едва ли известный русскому. Переюдчик использует интергипонимический сдвиг: Хэнуэл—Бедлам.

Ср. еще один пример из Шоу: At Harrow they called me the Woolwich Infant — «В Хэрроу меня звали „мальчик из арсенала"». Woolwich Infant, кличка, которую дали одноклассники персонажу из "Майора Барбары" Стивену, — намек на его происхождение: Вулидж — район в восточном Лондоне, где расположен знаменитый арсенал (отец Стивена — крупный оружейный фабрикант). Перевод на русский язык потребовал раскрытия импликации: the Woolwich Infant — "мальчик из арсенала".

Среди переводимых аллюзий особое место занимают ссылки на литературные произведения и литературных персонажей, хорошо известных получателю исходного текста, но необязательно знакомых получателю конечного текста. Так, в русском языке источником многочисленных литературных аллюзий является "Горе от ума" Грибоедова, произведение малоизвестное английскому и американскому читателю. Дословная передача такого рода аллюзий, как правило, не достигает своей цели, оставляя нераскрытой лежащую в ее основе импликацию, например: Их злоба, негодование, остроумие — помещичьи (даже дофамусовские)...(Достоевский) — Their malice, Indignation, and wit are all typical of the men of that class (even before Famusov)...

Even before Famusov, не снабженное ни примечанием, ни поясняющим дополнением, никак не может быть признано прагматически эквивалентным рус. даже дофамусовские. Здесь, очевидно, необходимо раскрыть аллюзию либо путем построчного комментария, либо одним из описанных выше способов: early in the Century, at the turn of the Century, etc.

Иногда возникает возможность нахождения сходной литературной аллюзии из другого, хорошо известного иноязычному получателю, источника. Этот прием, нередко используемый переводчиками, требует предельной осторожности. Ср., например, следующие переводы одного и того же отрывка из "Идиота" Достоевского:

...ведь ты мертвый, отрекомендуйся мертвецом: скажи, что "мертвому можно все говорить"... и что княгиня Марья Алексеевна не забранит, ха-ха! —

а) перевод советского переводчика Ю.М. Катцера: —...but you're dead,
you know. Introduce yourself to her as a dead man and say, "The dead are
allowed to say anything" — Princess Maria Alekseevna wont scold you ha-ha!

Здесь Princess Maria Alekseevna сопровождается примечанием переводчика: A personage in Wit Works Woe, the celebrated classical comedy in verse by Alexander Griboyedov (1795-1829). Roughly, the Russian equivalent of Mrs. Grundy;

б) перевод английского переводчика Д.