Книга 6 - родовая книга 4 страница

-- А какого изобретения людям больше всего не хватает, папа?

-- Какого? Да многих. Кризис энергетический, например, во многих регионах наступает. Электроэнергии не хватает. Атомные электростанции строить не хотят: опасные они, потому что взрываются. И без них обойтись не могут.

-- Атомные? От которых радиация людей и растения убивает?

-- Ты знаешь о радиации?

-- Да, она же повсюду. Это энергия. Она хорошая. Нужная. Только ее нельзя собирать в большом количестве в одном месте. Дедушка научил меня управлять радиацией. Только об этом рассказывать нельзя, некоторые люди хорошую радиацию в оружие превращают, чтобы других людей убивать.

-- Да. Лучше не рассказывать. Похоже, ты действительно сможешь что-нибудь изобрести и заработать для своей девочки много денег.

-- Наверное, смогу. Но деньги счастливым человека не делают.

-- Что же, по-твоему, делает человека счастливым?

-- Пространство, которое он сам создает.

Я представил, как мой маленький сын станет юношей. Наивный, пусть знающий множество необычных вещей, разных явлений. Умеющий обращаться даже с радиацией, но все равно наивный по отношению к хитросплетениям нашей жизни, пойдет искать свою девочку, чтобы сделать ее счастливой. Он будет стараться внешне не выделяться среди остальных людей. Так всегда делала Анастасия, когда выходила к людям из тайги. Он будет стараться не отличаться и все равно не сможет быть до конца таким, как все. Он готовится, он вбирает в себя колоссальные знания, старается стать здоровым физически и все ради какой-то одной девочки. Я считал, что Анастасия готовит сына к большим свершениям и для этого передает ему свои знания, способности. А тут получается, что главное дело жизни мужчины -- сделать счастливой всего одну женщину. Сын убежден, что каждая женщина является подобием целой Вселенной. Неужели это действительно так? Необычная философия, но как бы то ни было, мой сын убежден в этом, и он будет считать одним из главных дел в своей жизни сделать счастливой всего одну девушку, которую он и не знает, к тому же. Может, она еще и не родилась. Может, уже ползает или едва делает первые шажки. А может, никакая девушка и не захочет или, вернее, не сможет полюбить его?

Сначала, когда он исполнит ее желание и принесет ей деньги, она, может, и сделает вид, что любит. О, сколько их, таких женщин, в нашем мире! За старика даже готовы выскочить замуж ради денег. Они-то научились любовь изображать.

Мой сын подрастет, встретит такую, будет выполнять ее желания, она будет говорить, что любит его, но что произойдет с ним, когда он начнет говорить о необходимости создавать пространство Любви, сажать сад... Посмеется? Посчитает ненормальным или поймет? Может, поймет Но может... Нет, лучше предупредить его о худшем:

-- Понимаешь, Володя, когда ты найдешь эту девочку и тебе удастся сделать ее здоровой и очень красивой, самой красивой, как ты говоришь, может произойти то, чего ты совсем не знаешь. Самые красивые девушки в нашем мире стремятся стать манекенщицами, актрисами, в шоу-бизнес уйти. Им нравится, когда все мужчины вокруг им комплименты говорят. Ну представь, она захочет на публике королевой блистать, а ты ей начнешь предлагать пространство Любви создавать. Она, может, и выслушает тебя, да и только. Уйдет от тебя туда, где много огней, комплиментов и аплодисментов, а тебе еще, чего доброго, ребенка оставит, что станешь делать ты тогда?

Володя, не задумываясь, ответил:

-- Тогда я буду строить пространство один. Сначала один, потом с ребеночком, которого она оставит, мы будем сохранять в этом пространстве Любовь.

-- Для кого сохранять?

-- Для себя, папа, и для девочки, которая, как ты говоришь, уйдет к искусственным огням.

-- Так зачем же тебе для нее именно готовить или сохранять пространство Любви? Вот видишь, как ты в этих вопросах наивен. Нужно будет другую искать. И быть осторожнее в следующий раз.

-- Если другую, тогда кто же сделает счастливой девочку, которая ушла?

-- Да пусть кто хочет, тот и делает, тебе-то зачем о ней себе голову ломать? Ушла она, и все тут.

-- Она вернется. И увидит прекрасный лес, сад. Я сделаю так, что все звери будут подчиняться и служить ей. Все и все в этом пространстве будут искренне любить ее. Она, наверное, уставшая вернется. Умоется чистой водой, отдохнет. Станет еще красивее и не захочет больше покидать свое пространство Любви. Наше пространство. Она станет счастливой. И звезды над ней будут ярче и счастливее. Но если бы ты, папа, не задумал, не произвел мыслью своей такой ситуации, что она должна уйти, она не ушла бы.

-- Я? Я произвел?

-- Да, папа. Ведь это же ты так сказал. Твоя мысль. Человек творит своею мыслью разные ситуации, и ты вот сотворил.

-- Но ты, твоя мысль, разве она не может изменить ситуацию? Перебороть мою. Ты же говорил, она быстрая, как у Анастасии почти.

-- Может перебороть. -- Так перебори.

-- Я не хочу, чтобы моя мысль с твоей боролась, папа. Буду выход другой искать.

Как преодолеть барьер?

Я больше не мог говорить со своим сыном. Все мои слова он автоматически проверяет своим представлением, которое с легкостью определяет правду и ложь. Даже выводы историков, изложенные в учебнике, опроверг. Никак не получалось превосходства отца над сыном, разговор не придавал мне большего авторитета, а, наверное, разрушал тот авторитет, который был, благодаря Анастасии. И еще, его странная уверенность в силе мысли пугала и отдаляла меня от него. Мы разные. Контакта с ребенком, как у отца с сыном, не получалось. Я не чувствовал в нем родного сына. Он для меня вообще иным существом казался. Мы молчали. И тут я вспомнил слова Анастасии: "С детьми нужно быть обязательно искренним и правдивым". Меня даже злость взяла от безвыходности положения: "Значит, искренним? Правдивым?". Я старался, а что получилось? Да если быть до конца искренним и правдивым... Вообще, в данной ситуации и не такое можно сказать. И я сказал, выпалил на одном дыхании:

-- Володя, если искренне все говорить, то у нас с тобой не получается разговора, как у отца с сыном. Мы разные. Понятия, информация, знания у нас разные. Я не чувствую тебя своим сыном. Я даже боюсь к тебе прикоснуться. В нашем мире своего ребенка можно и приласкать просто так, и даже наказать, побить можно за провинность. А я и помыслить такого по отношению к тебе не могу. Между нами барьер непреодолимый.

Я замолчал. Сижу, молчу, не знаю, что и как говорить дальше. Сижу и смотрю на задумавшегося своего маленького, со странноватым мышлением, сына.

Повернув ко мне свою кудрявую головку, он снова заговорил со мной первым, но в этот раз я почувствовал нотки грусти в его голосе:

-- Между мной и тобой, папа, какой-то барьер? Тебе тяжело воспринимать меня своим сыном родным? Ты долго бываешь там, в другом мире, где все немножко не так, как здесь. Я знаю, папа, там бьют иногда родители своих детей... Там все немножко по-другому. Я подумал, папа... я сейчас...

Он быстро встал, побежал, затем вернулся, неся в руках ветку с сухими иголками, и протянул ее мне:

-- Возьми, папа, эту веточку и побей меня ею. Как бьют детей своих родители в том, другом мире, в котором ты так долго бываешь.

-- Побить? Тебя? Зачем? Это ты что же еще выдумал? -- Я знаю, папа, там, в том мире, где тебе приходится так долго бывать, бьют родители только родных своих детей. Я твой сын родной, папа. Ты побей меня, чтобы почувствовать себя папой моим родным. Может, так тебе легче будет почувствовать. Только по этой ручке не бей и по ножке этой, не чувствует эта ручка боли и ножка не почувствует, они онемевшие еще немножко. А все остальное на теле почувствует боль. Только я заплакать, наверное, не смогу, как дети плачут. Я еще ни разу не плакал.

-- Бред! Полный бред! Никто и никогда, даже в том, как ты говоришь, мире не бьет детей просто так. Ну наказывают иногда, отшлепают слегка. Но это только в том случае, когда не слушают дети родителей своих, делают не то, что нужно.

-- Да, конечно, папа. Когда родители считают, что дети неправильно поступили.

-- Вот именно.

-- Так ты, папа, и посчитай какой-нибудь мой поступок неправильным.

-- Что значит, посчитай? Когда поступок неправильный, всем ясно, что он неправильный, а не то, что захотелось посчитать неправильным и посчитал. Всем должна быть понятна неправильность.

-- И детям, которых бьют?

-- И детям. Их потому и бьют, чтобы поняли свою неправоту.

-- А до побоев они ее не могут понять?

-- Не могут, значит.

-- Им объясняют, а они не могут?

-- Не могут, в том их и вина.

-- А у того вины нет, кто объяснял непонятно?

-- А у того, получается, нет, он... Да ты совсем запутал меня своим непониманием!

-- Вот и хорошо, раз я не понимаю, так и побей меня. И не будет барьера между нами.

-- Да как ты не можешь понять: наказание может следовать тогда, например... Ну например... Тебе мама строго говорит: "Володя, этого делать не надо". А ты, несмотря на запрет, раз -- и делаешь запрещенное. Понял теперь?

-- Понял.

-- Ты хоть раз делал то, что мама запрещает?

-- Да, делал. Два раза делал. И еще буду делать, сколько бы мне мама Анастасия не запрещала это делать.

Разговор с сыном продолжал складываться не так, как мной планировалось заранее. Никак не удавалось представить современное цивилизованное общество, а следовательно, и себя в выгодном свете. Меня так раздосадовали очередные доводы сына, что я стукнул кулаком по стволу дерева. И высказал ему... или, в большей степени, себе:

-- Не все родители и в нашем мире побоями наказывают своих детей. Многие, наоборот, ищут правильную систему воспитания. И я искал, но не нашел. Когда приходил к вам в тайгу, ты еще совсем маленький был. Мне всегда хотелось обнять тебя, потискать. Но Анастасия говорила: "Нельзя даже ласками мысль ребенка прерывать. Мыслительный процесс ребенка -- это очень важный процесс. И я только смотрел на тебя, а ты все время чем-то занят был. И сейчас вот непонятно, как с тобой говорить.

-- А сейчас, папа, ты уже не хочешь обнять меня?

-- Хочу, но не могу, все в голове перемешалось с этими системами воспитания.

-- Тогда можно я это сделаю, обниму тебя папа? Ведь наши мысли сейчас одинаковы.

-- Ты? Ты тоже хочешь меня обнять?

-- Да, папа!

Он сделал шаг в мою сторону. Я опустился на колени и вообще как-то осел на землю. Одной рукой он крепко обхватил меня за шею и прильнул головкой к моему плечу. Я услышал биение его сердца. А мое забилось сначала часто и с перебоями. Немножко труднее стало дышать. Наверное, через секунды или минуту бившееся с перебоями сердце вдруг начало выравнивать свой ритм, словно подстраиваясь к биению другого сердца. Очень легко стало дышать. Наступило такое состояние... Хотелось сказать или крикнуть: "Как здорово все вокруг! Как прекрасна жизнь человека! Спасибо тому, кто придумал этот мир!". И еще много чего хорошего хотелось сказать. Да слова только внутри складывались. Я погладил сына по волосам и спросил почему-то шепотом:

-- Ну что, скажи, сынок. Что ты такое запрещенное мамой натворить мог? И еще повторять собираешься?

-- Когда увидел однажды маму Анастасию... -- ответил Володя тоже сначала шепотом, не поднимая своей головки с моего плеча, -- когда увиден... -- Он отстранился от меня, сел на землю и погладил ручкой траву. -- Травки всегда зеленые, когда им хорошо.

Он некоторое время молчал. Потом поднял головку и продолжил.

Я спасу свою маму

-- Однажды мамы долго не было. Я подумал: "Где она?" -- и решил, что мама на соседней полянке, которая рядом с нашей, похожа на нашу, но на ней не так хорошо. Я пошел на соседнюю полянку. Там я увидел маму. Она лежала, не двигаясь, и белая вся была. И вокруг лежавшей без движения мамы трава была белая.

Я сначала стоял и думал: "Почему такое происходит, не должно быть совсем белым лицо мамино и трава вокруг". Потом решил потрогать маму, она глаза с трудом открыла, но не пошевелилась. Тогда я за ручку ее взял и тащить из белого круга начал. Она своей второй ручкой помогала, и перетащились мы из белого круга.

Мама, когда прежней стала, мне сказала, чтобы я никогда ее не трогал, если еще такое случится. Она сама справится, а я не справлюсь. После того, как я побывал в белом круге и маму тащил, у меня ручка и ножка онемели и долго отходят. Мама быстро прежней становится, а мои ручка и ножка долго отходят.

Когда я второй раз увидел маму в таком же круге... Как совсем белая она там лежит, я не стал сам маму трогать. Я крикнул, позвал медведицу сильную, на которой спал маленьким. Приказал медведице маму тащить. Медведица ступила на белое, и упала, и не живет теперь медведица больше. Только дети медведицы остались.

Медведица сразу умерла, когда на белое ступила. На белой траве все умирает.

Тогда я снова сам пошел по белому кругу и стал тащить маму Анастасию. Мы вместе вытащились с мертвой травы. Но мои ручка и ножка уже не немели так сильно, как первый раз, только тело все дрожало немножко. Теперь не дрожит. Видишь, папа, не дрожит мое тельце, слушается меня. И ручка скоро подниматься будет, когда я захочу. Она уже сейчас немножко поднимается. А раньше совсем не поднималась.

Оторопев, я слушал рассказ сына. Вспомнил, как однажды сам видел Анастасию в подобной ситуации и тоже интуитивно постарался вытащить ее из белого круга. Вспомнил, как говорил об этом явлении старый философ Николай Федорович.

Но зачем она подвергает себя такой опасности? Сыном даже рискует. Неужели это так важно -- сжигать в себе направленную какую-то невидимую энергию?

Необычные круги правильной геометрической формы не раз показывали по телевидению. Они появлялись в разных странах, в основном, на полях со злаковыми культурами. Люди обнаруживали среди нормально растущих стеблей круг, в котором стебли оказывались прижатыми к земле. Не хаотично помятыми, а наклоненными в одну сторону и образовавшими геометрические фигуры. Ученые изучают эти непонятные явления, но объяснения им пока не дали. И в случае с Анастасией тоже круг, тоже примятая трава, но плюс к тому, что показывали по телевидению, трава еще и белела, словно ей не хватало солнечного света.

Анастасия говорила, что это -- негативная энергия, производимая людьми. Допустим, но почему она направлена строго на Анастасию? Что за люди ее направляли? И, забывшись, сказал вслух:

-- Зачем она с ней борется? Кому это нужно? Кому от этого может быть лучше?

-- Всем понемножечку, -- услышал я голос сына, -- мама говорит, если станет меньше злобной энергии, если сможет она ее уменьшить, сжигая в себе, а не отражая в пространство, станет меньше ее. Те, кто производит ее, сами подобреют.

-- Покажи, сколько их, кругов белых? Где они?

-- Рядом с нашей полянкой есть совсем маленькая полянка. Там всегда и появляются белые круги. Потом в них трава снова зеленеет, но сейчас еще не вся позеленела, и видны белые круги. Если хочешь, пойдем, я покажу тебе их, папа.

-- Пойдем.

Я быстро встал и взял за ручку своего сынишку. Ребенок торопливо семенил маленькими ножками, но я заметил, что он слегка прихрамывает, и старался идти не так быстро.

Время от времени Володя стремился заглянуть мне в глаза и все время лопотал, что-то рассказывая на ходу. Но я думал об этих странных белых кругах и о непонятном поведении Анастасии, о смысле ее действий, вообще об этом странном явлении.

Чтобы как-то поддержать разговор с сыном, я спросил его:

-- Почему ты, Володя, маму называешь то мама, то мама Анастасия?

-- Я знаю о многих мамах, которые раньше жили на Земле. Мне о них мама Анастасия рассказывала. Их можно называть бабушками, можно прапрабабушками, но можно и мамами. Бабушки родили маму. Их можно тоже мамами назвать. Я их чувствую и вижу, представляю, когда рассказы о них слушаю, а иногда сам представляю. А чтобы не запутаться, я иногда маму мамой Анастасией называю. Все мамы хорошие, но мама Анастасия для меня самая близкая и хорошая, она красивее цветов и облаков. Она очень интересная и веселая. Пусть она будет всегда. Я так скоро разгоню мысль свою, что смогу вернуть ее всегда...

Я не дослушал, не осмыслил сказанное. Мы пришли к маленькой полянке, и я увидел четыре белесых круга на траве. Круги диаметром метров пять шесть. Они были едва заметны, но один выделялся своей белизной, наверное, он образовался совсем недавно. И я понял, почему не встретила меня Анастасия и почему нет ее сейчас рядом. Значит, где-то она совсем обессиленная. И не хочет, чтобы ее жалели, расстраивались от ее вида.

Я смотрел на белые круги, и мысли мои быстро мчались, переплетаясь. Конечно, множество людей бледнеют от неприятностей, на них свалившихся. Почти всегда люди бледнеют, когда злоба на них неожиданно направляется. Но здесь? Неужели возможно вот так, на большом расстоянии, чувствовать? Неужели может сконцентрироваться в единое огромное количество энергии злоба людская? Такое огромное, что не только сам человек, но и растительность вокруг него бледнеет? Значит, наверное, может. Вот они -- следы злобнейших попыток. И снова вспомнились слова Анастасии, я привел их в четвертой книге: "Все зло Земли, оставь дела свои, рванись ко мне, попробуй. Я одна пред вами, победите. Чтоб победить, все на меня идите. Сраженье будет без сраженья". Думал, просто слова. Все сбывается. И книги есть, как она предрекла, и песни бардов, и стихи... Она не просто так говорит. Но тогда зачем: "Сраженье будет без сраженья"? В итоге, злобу она пытается просто сжигать в себе. Одна старается! А по мне, так с ними надо по-настоящему сражаться! Так, чтобы по морде... А она одна. Нет! Не будешь ты одна, Анастасия! Хоть сколько-нибудь... Хоть немного возьму на себя этой гадости. И поборюсь с ней. Эх, если бы я мог говорить так, как она. Я бы им сказал. Наверное, я распалился не на шутку и выпалил вдруг вслух:

-- Давайте, злобные, ко мне валите, и я хоть сколько- нибудь вас сожгу!

Маленький Владимир вдруг выдернул свою ручку из моей, забежал вперед, удивленно и внимательно посмотрел мне в глаза. Потом топнул ножкой, взялся здоровой ручкой за еще неокрепшую, поднял обе ручки вверх и в тон мне воскликнул:

-- И на меня валите, злобные. Вот ручка уже выздоравливает у меня. Мама Анастасия не одна. Вот я, и мысль помчится все быстрее моя. Спешите, злобные, дела свои оставьте, ко мне спешите. Вот, смотрите, как расту я.

И он на цыпочки привстал, стараясь приподнять руки еще выше.

-- Так, славны воины, отчаянны, смелы. С кем воевать собрались, витязи? -- услышал я тихий голос Анастасии.

Я повернулся и увидел сидящую под кедром, прислонившуюся к его стволу головой Анастасию. Она явно была сильно уставшей, даже голову свою к стволу прислонила. И руки ее были опущены к земле, и плечи. Лицо бледное, с чуть прикрытыми глазами.

-- Мы с папой против злобы восстали, мама, -- ответил за меня Володя.

-- Но чтобы со злом бороться, надо знать, где, в чем оно. Противника в деталях представлять необходимо. -- Анастасия говорила тихо и с трудом.

-- Ты, мамочка, здесь отдохни пока, мы с папой представлять попробуем. Не сможем правильно представить, ты потом подскажешь нам.

-- С дальней дороги папа твой, сынок. Ему бы отдохнуть сначала.

-- Я отдохнул, Анастасия. И вообще, я почти не устал. Здравствуй, Анастасия. Как ты тут?

Почему-то от ее беспомощного вида я замер на месте и заговорил сбивчиво, не зная как дальше поступать, что делать и говорить. Володя подошел ко мне, взял за руку и продолжил, обращаясь к Анастасии:

-- Я папу накормлю с дороги и искупаюсь с ним в чистой воде на озере. И травки очищающей нарву. Ты, мамочка, здесь отдохни пока. Не трать на разговоры силы. Я сам все сделаю. Потом к тебе придем мы с папой. Пусть побыстрее силы возвращаются к тебе...

-- Я с вами тоже искупаюсь, подождите. Я с вами.

Анастасия, цепляясь руками за ствол кедра, попыталась подняться. Она приподнялась слегка и вновь, скользя ладонями по стволу дерева, беспомощно опустилась на землю и едва слышно прошептала:

-- О, что же я так оплошала. Встать не могу навстречу сыну и любви?

Снова, опираясь о ствол кедра, она начала с трудом подниматься с травы. Наверное, и в этот раз она не смогла бы встать. Но вдруг произошло что-то невероятное. Огромный кедр, на ствол которого опиралась Анастасия, вдруг стал направлять иголочки своих нижних веток в ее сторону.

Направленные вниз иголочки стали испускать едва заметное голубоватое свечение. Оно медленно, почти невидимо, окутывало Анастасию. Потом я услышал, как сверху доносится потрескивание, похожее на то, что можно слышать, когда стоишь под проводами высоковольтной линии электропередач. Поднял голову вверх и увидел, что иголочки всех кедров вокруг тоже стали едва заметно светиться голубоватым светом. Но эго еще не все. Они все были направлены к тому дереву, под которым пыталась встать Анастасия. Оно принимало иголочками верхних веток идущий от соседних кедров свет. И все усиливалось свечение нижних иголочек. Это длилось примерно две минуты. Потом сверкнула голубая вспышка. Кедровые иголочки перестали светиться. Мне показалось, они даже немножко увяли. Анастасия была едва видна в окутавшем ее голубом сиянии. Когда оно рассеялось или вошло в нее, непонятно, я увидел...

Под кедром стояла прежняя, полная сил, необыкновенно красивая Анастасия. Она улыбалась мне и сыну. Подняла голову вверх и тихо произнесла: "Спасибо". Потом... Ну надо же было вытворить такое взрослой женщине?

Анастасия, слегка подпрыгнув на месте, легко и стремительно побежала к самому большому белому кругу. У его края она снова, но уже высоко, подпрыгнула, сделала тройное сальто и оказалась в центре белого круга. И снова, прыгнув вверх, сделала шпагат, словно балерина. Засмеялась своим заливистым, манящим смехом и закружилась в танце над кругами белыми.

Вокруг лес, словно оживая, веселым возбужденьем вторил ей. С ветки на ветку перескакивая, мчались по кругу белки. В кустах блестели бусинки глаз зверей еще каких-то. Совсем низко к поляне, ниже деревьев, стремительно спустились друг за другом два орла и снова набрали высоту, и снова -- вниз по кругу, снова -- вверх.

Как акробатка и как балерина, танцевала и смеялась Анастасия. И зеленела под ее ногами медленно трава. И даже самый белый крут едва заметным стал. Все веселее становилось на душе от ее танца, смеха и всего вокруг и вдруг... Вдруг разбежался маленький мой сын и на кругу еще слегка белесом перекувыркнулся через голову два раза, быстро вскочил, подпрыгнул, закружился, пытаясь танец Анастасии повторить. Не смог сдержаться и я, тоже рядом с ним начал плясать и просто прыгать радостно.

-- Вперед, к воде! Кто сможет обогнать? -- воскликнула Анастасия и побежала стремительно к озеру, и мы за ней с сыном сразу побежали.

Я от прыжков запыхался слегка и приотстал. Но видел, как, подпрыгнув и перевернувшись над водой, нырнула в озеро Анастасия. За нею чуть позднее, с разбегу, с берега подпрыгнув, о воду попкой шлепнулся сынок.

Я раздевался на бегу, бросал одежду по дороге, увлекшись, еще не сняв майку, брюки и ботинки, в одежде в озеро нырнул и вынырнул под смех раскатистый Анастасии. А от избытка чувств смеялся и ручкой хлопал по воде наш сын.

Я первым вышел из воды. Стал стягивать с себя мокрую одежду, выжимать ее. Вышедшая из воды Анастасия быстро надела прямо на мокрое тело свое легкое платьице и стала помогать мне пристраивать на куст брюки, чтоб быстрей высохли на ветерке. Потом я достал из рюкзака спортивный костюм и надел его. Анастасия стояла рядом, и платье на ней было уже сухое. Мне хотелось обнять ее, но почему-то не хватало решительности.

Она подошла ко мне совсем вплотную, от нее шло тепло. Мне захотелось сказать ей что-то хорошее, но слова не подбирались, и я сказал только два слова:

-- Спасибо, Анастасия.

Она улыбнулась, положила свои руки на мои плечи и, голову приклонив к плечу, ответила:

-- И тебе спасибо, Владимир.

-- Здорово! -- раздался веселый голос сына. -- Теперь я ухожу.

-- И куда же? -- спросила Анастасия.

-- Ухожу к старшему дедушке, и разрешу ему похоронить тело, и помогу ему. Я пошел.

Володя быстро и почти не прихрамывая ушел.

ПРИГЛАШЕНИЕ В БУДУЩЕЕ

-- Что это означает, разрешу дедушке похоронить тело? -- Спросил я недоуменно.

-- Ты все увидишь сам. Поймешь, -- ответила Анастасия.

А через некоторое время я увидел живого прадеда Анастасии, но не увидел никаких похорон. Он так и остался в моей памяти живым и непостижимым.

Первой приближение дедушек почувствовала Анастасия. Мы в этот момент шли с ней вдвоем по поляне. Вдруг Анастасия остановилась, жестом остановила меня и повернулась в сторону, где росли самые высокие и могучие кедры. Я проследил за направлением ее взгляда, никого не увидев, хотел спросить у Анастасии: "В чем дело?", но не смог. Она взяла меня за руку и чуть сжала ладонь, словно прося не произносить ни слова.

Вскоре я увидел среди величественных кедров фигуру прадедушки Анастасии. Величественный старец был одет в длинную светло-серую рубаху ниже колен, Когда он неспешной, но уверенной и совсем нестарческой походкой вышел на поляну, я увидел, что рядом с ним, держась за его руку, семенил наш сын и его правнук -- Володя. Поодаль шел дедушка -- сын старца. Казалось все, и даже я, понимали какую-то торжественность наступающего момента встречи, и только идущий рядом со старцем ребенок вел себя естественно и непринужденно. Володя все время что-то говорил прадеду, то слегка забегая вперед и заглядывая ему в лицо, то вдруг останавливался, отпускал руку старца, наклонялся к траве, чем-то интересуясь, и тогда останавливался старец. Потом Володя снова брал его за руку и, оживленно что-то рассказывая об увиденном, увлекал его в нашу сторону.

Когда они подошли совсем близко, я увидел, что обычно строгий и величественный старец слегка улыбался. Его светлое лицо излучало какую-то благодать и в то же время -- торжественность. Он остановился в нескольких шагах от нас, взгляд его был обращен куда- то вдаль. Все молчали -- и только Володя быстро говорил:

-- Вот, дедулечка, перед тобой мои папа и мама. Они хорошие, твои глазки не видят, дедулечка, но ты все чувствуешь. А мои глазки видят. Ты смотри моими глазками, мой дедулечка, на хорошее, и тебе тоже будет хорошо.

Потом, обращаясь к нам, Володя вдруг еще более радостно заявил:

-- Мама и папа, я недавно, когда купались вместе мы... я понял и разрешил телу дедушки Моисея умереть. Мы уже нашли место, где я похороню тело своего дедушки Моисея.

Володя прильнул всем тельцем и головой к ноге прадеда. Величественный седой старец нежно и осторожно погладил по волосам своего правнука. Любовь, нежность, взаимопонимание и радость ощущались в их отношении друг к другу. При этом совсем странными мне показались разговоры о похоронах. Как принято у нас, я хотел остановить сына, сказать, что прадедушка хорошо выглядит и ему еще жить да жить. Мы ведь всегда так говорим, даже очень больному пожилому человеку, и я хотел сказать, даже воздуха в грудь набрал, но Анастасия вдруг сжала мою ладонь, и я не произнес ни одного слова.

Заговорил прадед, обращаясь к Анастасии:

-- Тобой творимое пространство, внученька Анастасия, чем ограничивает твоя мысль?

-- Мысль и мечта в единое слились, ограничений не встречая, -- ответила Анастасия.

И тут же прадед новый задал ей вопрос

-- Тобой творимый мир людские души принимают, скажи, ты действуешь энергией какой?

-- Такой, что взращивает дерево, бутоны раскрывает, превращая их в цветы.

-- Какие силы могут воспрепятствовать твоей мечте? -- Мечтая, я не моделирую препятствий. Преодолимое лишь вижу на пути.

-- Вольна во всем ты, внученька моя Анастасия. Прикажи моей душе в тебе угодном воплотиться.

-- Приказывать себе позволить не могу ничьей душе. Душа вольна -- Создателя творенье. Но буду я мечтать, чтобы в прекраснейшем саду, мой милый дедушка, твоя душа нашла достойным воплощенье.

Возникла пауза. Новых вопросов прадедушка не задавал, и тут снова, к деду обращаясь, быстро заговорил Володя:

-- А я тоже тебе приказывать не буду, дедулечка. Но только я тебя очень сильно попрошу. Ты побыстрее воплощайся вновь на Земле своей душой. Ты вновь возникнешь молодым и будешь лучшим другом мне. Или еще кем-то станешь для меня... Я не приказываю... А просто говорю... Пускай, дедулечка мой Моисей, твоя душа во мне с моею рядом будет.

При этих словах величественный старец повернулся к Володе, медленно опустился перед ним сначала на одно колено, потом -- на второе, наклонил седую голову, поднес к губам маленькую детскую ручку и поцеловал ее. Володя обхватил его за шею и что-то быстро стал шептать ему на ухо.

Потом прадед встал с колен, и помогал ему, очень пожилому человеку, всего один ребенок. Даже сейчас, в который раз вспоминая эту сцену, я не могу понять, как это произошло. Они просто держали друг друга за руки, и прадед встал, ни на что не опираясь. Поднявшись, он сделал шаг в нашу сторону, поклонился и, больше не сказав ни слова; повернулся, протянул руку внуку, и они пошли, держась за руки и разговаривая. Чуть поодаль шел второй дедушка, не прерывая их беседу.

Я понял: прадедушка Анастасии уходил навсегда. Он уходил умирать.

Я неотрывно смотрел вслед уходящим ребенку и старцу. Еще раньше, со слов Анастасии, мне было известно ее отношение к современным кладбищенским ритуалам и похоронам, я даже писал об этом в предыдущих книгах. Она, а значит, и все ее близкие, жившие и живущие сейчас в тайге, считают: кладбищ быть не должно. Они похожи на отхожие места, куда сбрасывают ставшее никому не нужным безжизненное тело умершего. Считают, что люди боятся кладбищ потому, что там совершается противоестественное действо. Считают, что именно родственники умершего своей мыслью, своими представлениями о нем, как о безвозвратно ушедшем, не дают его душе вновь воплотиться в новом своем земном воплощении.