И вот уже три недели она в Байя Анаско. И каждый день — дождь

ПАРК ЮРСКОГО ПЕРИОДА

«ДЕЛО ИН-ДЖИН»

Уходящий XX век стал свидетелем «золотой лихорадки» в науке, достигшей особенно поразительных масштабов в безудержном и яростном стремлении извлечь выгоду из прикладной генетики. Исследования в этой области продвигались такими темпами и так мало комментировались, что их истинные размеры и смысл вряд ли можно полностью осознать.

Биотехнология предвещает величайшую революцию в истории человечества. К концу этого десятилетия ее влияние на повседневную жизнь будет неизмеримо большим, чем влияние энергии атома или компьютеров. Как сказал один журналист: «Биотехнология изменит все аспекты человеческой жизни: нашу медицину, нашу еду, наше здоровье, наши развлечения, даже наши тела. Изменения коснутся всего и будут необратимы. Эта наука буквально преобразит лицо нашей планеты».

Но биотехнологическая революция отличается от прежних научных преобразований тремя важнейшими характеристиками:

Во-первых, она имеет широкую научную и материальную базу. Америка шагнула в эпоху атома благодаря работе лишь одного исследовательского центра в Лос-Аламосе. Она вошла в компьютерный век усилиями примерно дюжины компаний. Но биотехнологические исследования только в одной Америке проводятся сейчас более чем в двух тысячах лабораторий. Пятьсот корпораций ежегодно расходуют на эти цели пять миллиардов долларов.

Во-вторых, большинство этих исследований проводится неосмотрительно или бездумно. Попытки изменить окраску форели, чтобы ее лучше было видно в водном потоке, создать деревья с квадратными стволами для удобства переработки или изобрести ароматизаторы, после ввода в организм которых вы всегда будете благоухать вашими любимыми духами, — все это не так смешно, как кажется на первый взгляд. Безусловно, достижения биотехнологии могут использоваться в отраслях промышленности, традиционно подверженных капризам моды, таких, как производство косметики или индустрия отдыха, но озабоченность усугубляет непредсказуемость результатов и легкомысленное применение новой могущественной технологии.

В-третьих, все исследования проводятся совершенно произвольно. Никто их не контролирует. Нет и федерального закона, регулирующего их. Ни одна страна мира, включая Америку, не имеет четкой правительственной программы в этой области. Диапазон практического применения биотехнологии чрезвычайно широк — от производства биопрепаратов для сельского хозяйства до изготовления искусственного снега, и именно это создает трудности для выработки и проведения разумной политики.

Но больше всего тревожит тот факт, что среди самих ученых нет ни одного, стоящего на страже интересов человечества. Примечательно, что почти каждый специалист, участвующий в генетических разработках, также занят и в бизнесе, связанном с этой наукой. Нет беспристрастных наблюдателей. У каждого свой, небескорыстный интерес.

Коммерциализация молекулярной биологии с этической точки зрения — самое ошеломляющее событие в истории науки, и осуществилась она с невероятной скоростью. В течение четырех столетий со времен Галилея наука развивалась как свободное и открытое исследование природы. Ученых никогда не интересовали национальные границы, они были выше мелкой суеты политиков и войн. Ученые всегда сопротивлялись засекречиванию научных исследований и даже встретили с неодобрением идею патентовать собственные открытия; они считали, что трудятся на благо всего человечества. И в самом деле, на протяжении многих поколений открытия ученых были совершенно бескорыстными.

Когда в 1953 году двум молодым исследователям из Англии Джеймсу Уотсону и Френсису Крику удалось расшифровать структуру ДНК, их достижение превозносилось как торжество человеческого духа, как триумф, увенчавший вековые попытки научным путем постичь Вселенную. Все уверенно ожидали, что это открытие будет отдано людям, чтобы служить на их благо.

Но этого не произошло. Тридцать лет спустя почти все коллеги Уотсона и Крика по научной работе были заняты делом совершенно иного рода. Исследования в области молекулярной генетики приобрели необычайный размах и превратились в огромное коммерческое предприятие с многомиллионным капиталом, но корни этого следует искать не в 1953 году, а в апреле 1976-го.

Именно тогда произошла известная встреча между крупным промышленным магнатом Робертом Свенсоном и биохимиком из Калифорнийского университета Гербертом Бойером. Они решили основать коммерческую компанию по использованию достижений Бойера в технике манипуляций с генами. Их новая компания, ГЕНИНТЕХ, скоро стала самым крупным и наиболее успешным из всех начинаний в области генной инженерии.

Все сразу захотели стать богатыми. Почти каждую неделю объявлялось об открытии новой компании, ученые объединялись в группы для использования результатов генетических исследований. К 1986 году не менее 362 ученых, в том числе 64 из Национальной Академии, являлись членами экспертных советов биотехнологических форм, а тех ученых, которые являлись владельцами акций этих фирм или периодически консультировали их, было гораздо больше.

Необходимо подчеркнуть, сколь велико было значение изменения отношения ученых к результату своего труда. В прошлом ученые-теоретики относились к бизнесу со снобизмом. Делать деньги — занятие, недостойное интеллектуала, пригодное лишь для торгашей, считали они. А заниматься исследованиями для промышленности, даже для таких престижных фирм, как «Белл» или Ай-би-эм, — удел тех, кому не удалось получить место в университете. Таким образом, чистые ученые весьма критически относились к работе ученых-прикладников, да и к промышленности в целом. Благодаря этому давнему антагонизму университетские ученые были неподвластны растлевающему влиянию промышленности, и всякий раз, когда в практической сфере возникал спор, они готовы были беспристрастно и на высочайшем профессиональном уровне участвовать в дискуссии.

Но сегодня картина изменилась. Осталось очень мало как микробиологов, так и научных учреждений, не связанных с коммерцией. Старые добрые времена канули в вечность. Исследования в генетике продвигаются небывалыми темпами. Но они засекречены, проводятся в спешке и нацелены на извлечение прибыли.

В атмосфере коммерциализации почти неизбежно появление такой компании, как «Интернэшинл джинетик текнолоджиз» в Пало Альто, компании с далеко идущими планами. Также не стоит удивляться тому, что кризис в генетике, вызванный ею же, мог остаться незамеченным. В конце концов, исследования «Ин-Джин» проводились секретно, а сами события произошли в одном из самых отдаленных районов Центральной Америки; число их очевидцев не превышало и двадцати человек. Лишь горстка из них осталась в живых.

Когда наконец 5 октября 1989 года в Верховном суде Сан-Франциско рассматривалось дело о банкротстве «Интернэшинл джинетик текнолоджиз», процесс не привлек большого внимания прессы. Он был воспринят как нечто ординарное: в тот год «Ин-Джин» была уже третьей биотехнологической компанией, потерпевшей банкротство, и седьмой — с 1986 года. А так как кредиторами были японские инвестиционные консорциумы, такие, как «Хамагури» и «Денсака», компании, традиционно предпочитающие оставаться в тени, немногие судебные документы стали достоянием общественности. Для избежания ненужной огласки адвокат «Ин-Джин» Дэниэл Росс из компании Коуэн, Суэйн и Росс представлял на суде и японских вкладчиков. Кроме того, за закрытыми дверями суда прозвучала весьма необычная петиция вице-консула Коста-Рики. Таким образом, неудивительно, что за какой-то месяц все проблемы «Ин-Джин» были тихо и мирно улажены.

Участники этого процесса, в том числе и крупные ученые — члены коллегии советников, подписали договор о неразглашении; все они будут молчать о случившемся. Но многие из главных действующих лиц дела «Ин-Джин» ничего не подписывали и были готовы рассказать о знаменательных событиях, приведших к тем двум последним дням на далеком острове у западного побережья Коста-Рики в августе 1989 года.

УКУС РАПТОРА

Тропический дождь лил как из ведра, барабаня по рифленой крыше здания больницы, грохоча по металлическим желобам и потоками обрушиваясь на землю, Роберта Картер вздохнула, глядя в окно.

Берег океана, скрытый низко опустившимся туманом, отсюда был едва различим. Не на это она рассчитывала, отправляясь на два месяца поработать врачом в рыбацкой деревне Байя Анаско на западном побережье Коста-Рики. После двух изнурительных лет работы на «скорой помощи» в больнице Майкл Риз в Чикаго Бобби Картер мечтала о солнце и покое.

И вот уже три недели она в Байя Анаско. И каждый день — дождь.

Все остальное было прекрасно. Ей нравилась уединенность деревеньки, доброжелательность ее жителей. По организации здравоохранения Коста-Рика входит в двадцатку лучших стран мира, и даже в этой далекой прибрежной деревушке больница была прекрасно оборудована и снабжена всем необходимым. Ее фельдшер, Мануэль Арагон, умен и хорошо обучен. Бобби могла практиковать здесь на том же уровне, что и в Чикаго.

Но дождь! Этот вечный, нескончаемый дождь!